"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10

– Но я дошла до места, где следует остановиться.

Теперь я так приблизился, что можно было говорить вполголоса.

– И что же ты репетируешь?

– Пантомиму «Дафна и Аполлон».

– А где твои листья?

– Во время представления их ловко прикрепят к моим пальцам. А пока я пытаюсь поймать момент, когда Дафна вдруг понимает, что не может сдвинуться с места; смотрит на руки и видит, что они превращаются в ветки лаврового дерева. Представить не могу, какой ужас она испытала!

– Возможно, в тот момент она пожалела, что не отдалась Аполлону, – предположил я.

– Возможно, – согласилась Поппея, – но было уже слишком поздно – кора начала покрывать ее ноги.

– А теперь скажи: будь ты на ее месте, что бы ты выбрала – навсегда превратиться в дерево с грубой корой или остаться женщиной?

– Это зависело бы от моих чувств к Аполлону. – Поппея улыбнулась. – Дафна определенно испытывала к нему отвращение, но она была единственной женщиной, которая так странно реагировала на бога солнца.

– Отон выступит в роли Аполлона?

– Да, но ты больше подошел бы для этой роли. Я могу попросить тебя немного со мной порепетировать?

– Где мне встать? – немедленно спросил я.

– Вот здесь, прямо у меня за спиной. Это момент, когда ты меня настигаешь и в следующее мгновение прикасаешься ко мне.

Я стоял на расстоянии вытянутой руки от Поппеи и едва мог дышать от нашей близости. Протянув руку, я коснулся ее плеча, а потом схватил крепко, как наверняка схватил Дафну Аполлон. Она содрогнулась всем телом, вывернулась и, высоко вскинув руки, затрепетала кистями. Беззвучно закричала – это ведь была пантомима. Она так точно изобразила ужас, что мне показалось, еще немного – и я почувствую, как ее кожа превращается в кору. Я отступил назад.

– Великолепно!

– Спасибо, что помог, – поблагодарила Поппея. – Одной сложно репетировать такие сцены.

– Почему ты сказала, что я больше подхожу для этой роли? – Я просто не мог не задать этот вопрос.

– Из-за твоих волос, конечно. – Поппея чуть вскинула голову. – Они золотые, как у Аполлона. Вот если бы ты их отрастил, и другие увидели бы то, что вижу я.

Она протянула руку и прикоснулась к моим волосам – меня потрясла ее смелость – так вольно вести себя с императором. Я тоже тронул волосы, которые она словно освятила своим прикосновением.

– Может, я так и сделаю.

– У тебя есть и другая связь с Аполлоном, – сказала Поппея. – Ведь когда ты родился, прежде чем коснуться земли, солнце помазало тебя своими лучами.

Откуда ей это известно? Должно быть, она немало потрудилась, чтобы узнать обо мне столь личные сведения.

– Так мне мать говорила.

– И Аполлон прекрасно владел музыкальными инструментами. Я слышала, в игре на кифаре ты достиг сравнимых с ним высот.

– Это вряд ли, – рассмеялся я, – но он действительно меня вдохновляет.

– Тебе не следует утаивать свой дар.

«Скрытая музыка недостойна уважения». Она понимает. Или все это тщательно продуманная интрига? Жена стремится снискать расположение императора с целью помочь своему мужу? Я стал таким подозрительным, что эта мысль вспыхнула у меня в голове ярче солнечного света, но я отогнал ее и предпочел наслаждаться красотой Поппеи.

– Я и не намерен его скрывать.

LIV

Подготовка к представлению закончилась – зал задрапировали и украсили гирляндами, на креслах разложили мягкие подушки; слуги стояли поблизости, готовые по первому сигналу разнести по рядам подносы с освежающими напитками. Гости в своих лучших нарядах занимали места в зале, все были возбуждены, ведь каждый получил личное приглашение от императора. Я сидел в первом ряду в кресле из черного дерева, по одну руку от меня сидела Акте, по другую – Сенека с Галлионом и Бурр. Гости были разделены на группы, и каждая в определенный момент должна была покинуть свои места и подняться на сцену; таким образом в процессе представления зрители становились артистами, а артисты – зрителями.

Я встал и повернулся лицом к публике.

– Приветствую всех вас! Сегодня мы празднуем важную веху в жизни вашего императора.

Гости, понятное дело, решили, что я говорю о своей сбритой бороде, но им еще предстояло узнать, о чем были мои слова.

– Давайте же получим удовольствие от выступлений, которые мы подготовили друг для друга!

Я сел, и Акте, наклонившись ко мне, прошептала:

– Если бы они только знали… Не передумал? Уверен, что хочешь это сделать?

Не передумал и был уверен, что должен это сделать, причем именно в этот вечер. Я медленно кивнул, но смотрел прямо перед собой и поэтому не мог увидеть выражение ее лица.

Первый акт. Отвечающий всем правилам балет в исполнении далеко не юных и не очень уверенных в себе артистов. Довольно скучное зрелище заслужило жидкие аплодисменты. Далее – хор, оплакивающий падение Трои. Это выступление было лучше первого, публика оживилась (тем временем артисты балета вернулись на свои места). Танец в исполнении юных дочерей сенаторов. Они стараются изобразить весенний ветер, подолы длинных платьев волнами скользили по сцене.

– Еще чуть-чуть, и та, что слева, упадет, запутавшись в собственном платье, – прошептала Акте.

Я был разочарован: она не погрузилась в действо, а просто следила за происходящим.

– Они грациозны, а их танец трогает душу – вот что я вижу, – ответил я.

– А я вижу испуганных девочек, – сказала Акте. – Им страшно выступать перед публикой.

Как она понимает?

– Эти чувства испытывают все настоящие артисты.

– Но я не артистка и не собираюсь ею стать. Мне повезло, что я избавлена от этих мучений.

Избавлена или обделена? Тот, кому неведомо призвание артиста, никогда не познает экстаз, который всегда приходит через боль.

– В таком случае ты вполне можешь удовлетвориться ролью критика, – заметил я.

Критик не рискует, он судит других из своего безопасного укрытия. Но без критиков нет искусства, настоящее искусство должно проходить через суд – так оно доказывает свою подлинность.

Я достал из кошеля грубо отшлифованный изумруд и передал его Акте:

– Возьми, он сделает твое зрение острее.

В прямом и переносном смысле. Я был близорук и часто, когда хотел что-нибудь получше рассмотреть, подносил этот изумруд к правому глазу.

Акте повертела необработанный камень в руке и тихо рассмеялась:

– Хочешь сказать, он поможет мне увидеть происходящее на сцене твоими глазами?

– Возможно.

Акте, игриво улыбаясь, поднесла изумруд к правому глазу.

Далее шли сцены из драматических произведений. Несколько актеров покинули зрительские места и поднялись на сцену. Один очень старый сенатор исполнял роль Тифона, в которого влюбилась богиня зари Эос. Она уговорила Зевса даровать смертному юноше вечную жизнь, но о вечной молодости для него попросить забыла. И вот сидит обреченный на вечное старение сморщенный Тифон в своей комнате и что-то бормочет слабым, надломленным голоском в точности как все старики, которые боятся, что их уже никто никогда не услышит. Старый сенатор сорвал громоподобные аплодисменты.