Избранные письма. 1854-1891

В заключение скажу Вам еще только два слова: если Вы в самом деле ищете дела и призвания, которое было бы в одно и то же время и идеально, и не без выгод (я знаю, что без этого нельзя тому, кто небогат), и вместе с тем чувствуете то искреннее и живое расположение ко мне, о котором Вы пишете, то постарайтесь приехать в Оптину — недели на две, не менее. Мы поговорим. На гостиницах жизнь недорога, если многого не требовать… И сверх того, если случится, что в минуту Вашего приезда у меня в доме прежде Вас не поселится какой-нибудь тоже дорогой гость, то я сочту за честь и радость оказать Вам гостеприимство у себя. Дом просторен, но собираются также летом в Оптину и другие знакомые; вот единственная причина, почему я не смею Вас звать прямо к себе. Вдруг кто-нибудь займет прежде Вас свободную и удобную комнату. Ну, а приехали на гостиницу и увидали, что у меня в ту минуту никого нет — и милости просим! Чем богат, тем и рад!

Прощайте, будьте повеселее. За неудачей и горем всегда бывают и утешение и поправка. И радости нам, точно так же, как и горе, приходят часто оттуда, откуда мы их не ждем.

Остаюсь Ваш искренний доброжелатель и готовый к услугам

К. Леонтьев.

(…)

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1898. Январь. 491–493.

173. А. А. АЛЕКСАНДРОВУ. 12 мая 1888 г., Оптина Пустынь

(…) Немецкие же подлинники купить надо, но только в крайности. Я много трудиться ненавижу; люблю работать, слегка порхая по цветочкам чужого ума, а с немецким языком не распорхаешься — тут поневоле приходится быть «честным тружеником», что совсем не в моей легкомысленной натуре, и даже отчасти и не в правилах моих. Но в крайности, надо будет и по-немецки читать подлинники. (…)

Кстати — есть все в той же Бобарыкинской библиотеке большой роман Писемского «Люди сороковых годов» [574] . (…) По моей критике, это лучший из романов Писемского, и самый неизвестный при этом. Кажется, и Вы его не читали? А такое здоровое произведение Вам, еще пропитанному Достоевским, очень полезно. Помните, впрочем, что я очень боюсь Вас слишком обременять, чтобы Вы мою дружбу не предали анафеме! Это ведь и надоешь до смерти с комиссиями этими!

Посылаю 10 руб(лей), ибо цен не знаю. Если увидите, что можно, еще купите Дрепера [575] (по-русски) — как это у него, дурака, называется, не помню, тоже, небось «История цивилизации» какая-то? Да еще бы хоть цену узнать полному собранию Конст(антина) Серг(еевича) Аксакова (именно то нужно, где он что-то говорит о духе русского народа; я ведь его совсем не знаю — только по отзывам) и Ив(ана) Васильевича) Киреевского [576] (этого я читал, но что-то плохо помню: немного отвлеченно и бесцветно показалось — не врезалось). (…)

574

«Люди сороковых годов» — роман А. Ф. Писемского (1863) о русском обществе середины XIX века.

575

Джон Вильям Дрепер (1811–1882) — английский химик, физик, физиолог и историк. Жил в США. В России был известен как автор книги «История умственного развития Европы» (русский перевод 1863–1866 гг.).

576

Иван Васильевич Киреевский (1806–1836) — один из основоположников славянофильства. С детства находился под большим влиянием В. А. Жуковского, близкого родственника его матери. К десяти годам прочитал уже лучшие произведения французской и русской литературы. Получил домашнее образование под руководством профессоров Московского университета, которое продолжил в Берлине и Мюнхене. Был лично знаком с Г. В. Гегелем и Ф. Шеллингом, но вынес из заграничного путешествия в основном отрицательное впечатление. В 1832 г. начал издавать журнал «Европеец», который приветствовал А. С. Пушкин. Однако уже на втором. номере «Европеец» был запрещен по подозрению в политической пропаганде. Только в 1843 г. М. П. Погодин предложил И. В. Киреевскому редактировать «Москвитянин», что также из-за цензурных запретов продолжалось недолго. А. И. Герцен писал о нем: «Положение его в Москве было тяжелое. Совершенной близости, сочувствия у него не было ни с его друзьями, ни с нами.» Сам Киреевский считал, что «существеннее всяких книг и всякого мышления — найти святого православного старца, который бы мог быть твоим руководителем…». Имение Киреевских Долбино находилось неподалеку от Оптиной Пустыни, которую он неоднократно посещал и был там похоронен.

Прочтите статью Бестужева [577] «О теории культурных типов» в майской книжке «Русского вестника». Нашего лагеря все прибывает. Я ждал этой статьи с боязнью и нетерпением: боялся — ну, как такой ученый историк да против этой теории? Слава Богу, нет. Но статья, очень важная по ученому авторитету специалиста, сама по себе слаба. Это все то же либеральное (полуевропейское почти) старое славянофильство — слишком славянское, так сказать, культурофильство.

Культура особая нужна, а славянство, пожалуй, только необходимое зло при этом. Без них (славян) нельзя, но надо морщиться, сознавая это, а не улыбаться. А они все еще улыбаются и слабых сторон Данилевского не видят.

577

Бестужев — историк К. Н. Бестужев-Рюмин.

Действительная жизнь, видимо, уже пошла другими путями к их же главной цели. Все они, от Киреевского до Данилевского (включительно), до Бестужева, до А. А. Киреева [578] , Шарапова [579] и т. д. более или менее либералы, все — более или менее против сословности в России, например. Но Пазухин [580] , граф Дм(итрий) Андр(еевич) Толстой и сам Государь за сословия, за новые формы привилегий и неравенства. Они — представители действительного течения исторической жизни, выразители практических требований времени, и эти практические требования новейшего времени стремятся исканием своим, разумеется, гораздо больше обособить Россию от бессословной Европы XIX века, чем сам даже Данилевский, который под влиянием духа сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов говорит в своей книге, что в России «никто о сословиях и не думает». Все славянофилы этого лагеря (я славянофил на свой салтык) довольствуются иногда такими пустыми отличиями от Запада, что даже жалко видеть, а иногда уж и слишком широкими до невозможности. Нельзя, например, претендовать создать такое позвоночное животное, у которого не было бы легких, или кишок, или сердца. У всех есть. Но разные, и в разное время жизни есть перемены в органах (лягушки в детстве — как рыбы с жабрами, а во время зрелости — как мы с Вами, с легкими и т. д.).

578

Александр Алексеевич Киреев (1833–1910) — генерал-лейтенант, публицист и писатель славянофильского направления, брат О. А. Новиковой. Занимался вопросами богословия и проблемой соединения католической и православной церквей. Поддерживал Вл. С. Соловьева в начале его деятельности, впоследствии резко с ним полемизировал.

579

Сергей Федорович Шарапов (1833–1912) — сельский хозяин и публицист, издавал газеты либерально-славянофильского направления «Русское дело» (1886–1890) и «Русский труд» (1897).

580

Алексей Дмитриевич Пазухин (?—1891) — действительный статский советник, правитель Канцелярии министра внутренних дел, ближайший сотрудник гр. Д. А. Толстого, проводник идей М. Н. Каткова. Один из авторов контрреформ эпохи Александра III, направленных на восстановление сословных учреждений при руководящей роли дворянства. К. Н. Леонтьев высоко ценил деятельность Пазухина и написал в «Гражданине» обширную статью-некролог «Над могилой Пазухина» (1891. 5–8 марта).

Сословия суть признак силы и необходимое условие культурного цветения. Европа прежде была сословнее современной ей России (например, в XVI, XVII веке); теперь (в XIX) Россия, если хочет жить, должна стать сословнее Европы и на вопли о социальной неправде не смотреть. Христианство личное, настоящее, думающее прежде всего о том, «Как Я отвечу на Суде Христовом ничего не имеет против сословий и всех неприятных последствий сословного строя. Гражданская эмансипация и свобода христианской совести — это большая разница — и смешивать их — это остаток европейских привычек. Теперь — мало-помалу, но заметно — государственная Россия все хочет делать совсем наоборот противу Запада. Так, уж и в Англии лорды едва держатся и сами готовы отказаться от своих привилегий, у нас ищут противоположного… И т. д. И чем это движение медленнее, чем оно суше, чем бесшумнее, тем вернее. Восторги общие хороши только для войны или для чествования поэтов, а реформы с восторгом — это никуда не годится… Это у меня уже по-Фетовски. (…)

Впервые опубликовано в кн.: «Памяти К. Н. Леонтьева», СПб, 1911, с. 39–43.

174. КНЯГИНЕ Е. А. ГАГАРИНОЙ. 22 мая 1888 г., Оптина Пустынь [581]

(…) Я готов повторить в применении к современной России слова, сказанные Ламартином [582] о Франции в 48 году: «Франция тоскует, Франция скучает!» Да, Россия тоскует, Россия скучает, и да позволено мне будет сказать откровенно в этом частном письме: только большая война или, вернее, целый период очень трудных, но победоносных войн может занять и отрезвить лет на 25–50 наше общество. Надо взять Босфор и Дарданеллы [583] и готовиться после этого к ряду войн уже не с Австрией или Германией или с одной Францией, как бывало прежде, а с целой Европой, несколько более противу прежнего согласной. Согласие это возможно только на почве республиканской и нигилистической. Если Германия в неизбежном втором столкновении своем с Францией не победит последнюю опять в прах, то в ней самой начнется переход от демократического конституционализма к республике и т. д.

581

Елена Алкивиадовна Гагарина — жена кн. К. Д. Гагарина, по происхождению гречанка, урожденная Аргиропуло.

582

Альфонс де Ламартин (1790–1869) — французский поэт и государственный деятель. Член французской Академии. По своим взглядам — независимый консерватор, защитник свободы и религиозной терпимости. Во время революции 1848 г. — министр иностранных дел. Решительно боролся с анархией, что привело к падению его популярности и отходу от политической жизни.

583

Дарданеллы — пролив, соединяющий Мраморное и Эгейское моря.

Буланже [584] мне представляется назначенным только для того, чтобы ускорить схватку с Германией (также как и принц Вильгельм [585] ) и дать нам удачный и единственный случай взять Царьград. Будущности серьезно политической я что-то для этого молодца не предвижу. В нем незаметно даже тех идеальных исканий (быть может, преждевременных), которые были у нашего Скобелева. Скобелев был оригинален даже в пороках своих. Буланже ничуть не оригинален. Я не верю, чтобы у него было то творчество, которое нужно для новой серьезной и глубокой борозды на поприще всемирной истории. Лет через 10-15-20 во всей Европе будет пошлейшая буржуазная республика (и в Германии); республика эта, заставши уже нас на Босфоре, захочет и нас обратить насильно в такую же республику…Захотим ли мы этого тогда? Едва ли! Мы в другом периоде, и вот борьба с перерывами за самые дорогие идеи для той или другой стороны. И я нахожу, что если будущая Россия способна уступить Западу и отречься от Церкви Восточной (не для папства, а для нигилизма) и от династии своей для режима хамов штатских, то (pardon pour la crudite du mot) [586] черт ее возьми, черт ее возьми… Такую подлую и проклятую дурацкую Россию и жалеть нечего! Туда ей и дорога! Но я хочу в могилу унести с собой веру в наших потомков и в то, между прочим, что гр. Д. А. Толстой, К. Д. Гагарин и Пазухин органически, физиологически правы в своем упорном искании неравенства прав. Все спасение государств и культур в этом неравенстве. Они precurseur’bi, [587] и дело их даже и мистически будет оправдано. Пусть не утомляются препонами; чем медленнее, тем лучше, солиднее, естественнее. Разрушение легко, воссози-дание медленно. Обратите внимание на многозначительное и роковое совпадение годов: 89 во Франции — годовщина официального безбожия, уравнения прав, 88 и 89 годы — годовщина крещения Руси при упорных стараниях восстановить в новой форме сословное неравенство!..

584

Жорж Эрнест Буланже (1837–1891) — французский генерал и политический деятель. Отличился во время Франко-прусской войны 1871 г. Занимал пост военного министра и пользовался широкой популярностью. Его прочили в диктаторы, однако, запутавшись в политических и личных делах, он бежал из Франции. Покончил жизнь самоубийством после смерти любимой женщины.

585

Принц Вильгельм (1839–1941) — будущий прусский король и германский император Вильгельм II.

586

Простите грубое слово (фр.).

587

Предшественники (фр.).

Esperons! Sursum corda! [588] (…)

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

175. К. А. ГУБАСТОВУ. 26–31 мая 1888 г., Оптина Пустынь

Наконец-то я собрался Вам ответить, незаменимый и незабвенный Губастов! В последнем письме Вашем Вы прежде всего объясняете мне те причины, которые помешали Вам приехать ко мне Великим постом, и просите, чтобы я недолго сердился на Вас за это… Я совсем не сердился, потому что сам понял при виде внезапного наступления весны и распутицы, что Вам до начала мая или конца апреля ехать сюда нельзя было… Но, разумеется, мне сгрустнулось от этого.

588

Будем надеяться (фр.). Возвысим сердца (лат.).

Человеку почти невозможно с точностью понимать самому, какое впечатление он производит на другого, а потому и Вам все-таки не может быть совсем ясно, что именно Вы в моей жизни представляете… Во-первых, я нахожу, что Ваша дружба ко мне была самою бескорыстною (а потому и самою лестною) из всех… (Простите, что не совсем правильно выразился: из всех… чего?! — дружб и т. д. — нескладно!) Во-вторых, потому, что только Вы (не считая Марьи Владимировны до ее окончательного исступления) понимали меня и мою жизнь так или хоть приблизительно так, как я сам ее понимал. Для всякого человека это очень дорого, а тем более для такого, как я, которого жизнь была очень сложна и который пережил столько внешних перемен и глубоких внутренних переворотов до тех пор, пока ему посчастливилось наконец достигнуть на краю гроба и вещественной обеспеченности, и внутреннего мира «на лоне Православной Церкви».

Вы для меня поэтому незаменимы никем, и когда Вы умрете (прежде ли или после меня), не будет на земле ни одного человека, который бы знал меня. Горсть московской молодежи, любящей меня, видимо, с большою искренностью, узнала меня уже больного, старого (с 83 года), связанного канцелярскими узами, в том среднем положении полуобеспеченности, полубедности, на которую обречен в столицах всякий второстепенный чиновник, если у него нет своего капитала или доходного имения. С женой невменяемой (лучше этого выражения для нее и не найдешь), тоже старой и добродушно грязной. Я вижу, я знаю, что они находят во мне что-то, что им очень нравится…Это видно было по их обращению, по их веселой откровенной, ласковой почтительности, по почетным отзывам Кристи, по стихам Александрова, посвященным мне, и т. д… Все они теперь со мной в переписке; Кристи был здесь у меня на святках, Александров приедет надолго 15 июня, другие тоже сбираются. Но ведь я всегда по природе был пластик, Вы знаете, «эллин» (как Вы говаривали) — и потому понять даже не могу, что во мне, таком старом, больном, уже неинтересном с виду, и в такой скромной, бедной, городской, буржуазной обстановке им нравится; «внутренний мой человек», как любит говорить психолог Астафьев, «дух моей жизни» или «жизнь моего духа», как любил выражаться довольно туманно покойный Аксаков, вот что их, должно быть, привлекает! А я (Вы-то знаете меня!), я, грешный, распрегрешный эстетик, эти / лет московской жизни моей (которые были так выгодны мне с практической стороны по своему теперешнему счастливому результату), я с болью самолюбивого стыда вспоминаю их! Конечно, я ни на миг не забываю при этом чувстве, что это было смотрение Божие, что это было испытание, тернистый путь к теперешнему предсмертному отдыху в удовлетворяющей меня помещичьей, независимой и даже по-стариковски поэтической обстановке; но ведь в том-то и дело, что только Богу да самому испытуемому совершенно ясно, что ему особенно тяжело, особенно больно, в чем именно испытуемый может обнаружить степень и силу своей духовной покорности, своего смирения перед волей Божией. Например, вообразим двух верующих мужей: одному ссоры и дрязги, какая-нибудь мелкая подлость жены (подлость, столь обычная женщинам) гораздо больнее физической ее измены, другому — эта измена тяжелее и обиднее всяких самых грубейших ссор и т. д.