Избранные письма. 1854-1891
Шрифт:
Скажу два слова и про себя. Оба мы с Соловьевым вышли из славянофильства, но он, вдруг отвернувшись с равнодушием от культурно-национальных интересов, приняв от славянофилов к сердцу только их учение о независимой и благодатной Церкви, шаг за шагом, ничем другим не отягощенный, диалектически пришел в Рим. Я же по складу ума более живописец, чем диалектик, более художник, чем философ; я — не доверяющий вообще слишком большой последовательности мысли (ибо думаю, что последовательность жизни до того извилиста и сложна, что последовательности ума никогда за ее скрытою нитью не поспеть), я, вдобавок, много живший и не кабинетной жизнью отвлеченного мыслителя, а боровшийся много и практически на политическом поприще (и как консул, и как цензор, и как публицист «злобы дня»), я пришел к другому, к чему? Вы должны знать мои книги, если удостоиваете обращаться ко мне за советами; во мне — не стану распространяться как — примирены славянофилы, Данилевский с Катковым и Герценом и даже отчасти с Соловьевым. Для меня самого все это ясно и связано органической, живой нитью. Ясен ли я в моем идеале для других — не знаю. (…)
1) Государство должно быть пестро, сложно, крепко, сословно и с осторожностью подвижно.
2) Церковь должна быть независимее нынешней. Иерархия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее. Церковь должна смягчать государственность, а не наоборот.
3) Быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве. (Или совсем, например, не танцевать, а молиться Богу, а если танцевать — то по-своему, выдумывать или развить народное до изящной утонченности и т. п.)
4) Законы, принципы власти должны быть строже, люди должны стараться быть лично добрее; одно уравновесит другое.
5) Наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе. (…)
Настоящий культурно-славянский идеал должен быть скорее эстетического, чем нравственного характера. Ибо если рассматривать дело с реалистической точки зрения, не увлекаясь какою-нибудь добродушною верою в осуществление того, чего мы сердцем желаем, то придется согласиться, что эстетические требования осуществимее, чем моральные. Надо и для своего народа ждать чего-то такого, чему примеры бывали, а не такого, чего никто не видывал. Можно предполагать, например, что найдется еще где-нибудь такое оригинальное млекопитающее животное, которое не будет похоже ни на одно из ныне известных, но можно ли воображать, что у него не будет мозга, печени, сердца и т. д. Нет, нельзя, как нельзя вообразить себе будущее только моральным, если же мы скажем — эстетическим, то этим
Мистика (особенно положительная религия) Критерий только для единоверцев, ибо нельзя христианина судить по-мусульмански и наоборот.
Этика и политика. Только для человечества.
Биология (физиология человека, животных и растений, медицина и т. д.) Для всего органического мира.
Физика (т. е. химия, механика и т. д.) и эстетика Для всего
Как же Вы будете хоть бы с оптинской точки зрения судить, например, знакомого Вам турка или буддиста? Что Вам грешно, то ему не грешно, и наоборот. Только в самых общих рассуждениях можно к чужим религиям относиться с свою религиозною меркою — например, насколько в этих религиях, которые я обязан считать ложными (даже и тогда, когда они мне объективно нравятся), есть проблески того, что я должен считать истинным (в мусульманстве — вечная жизнь, в буддизме — аскетизм и милосердие). О своей религии я думаю и должен думать прежде всего с точки зрения спасения моей души (а все остальное и польза ближних «приложится»); о чужой религии я могу только судить с точки зрения исторической, политической, моральной и эстетической, считая и турка, и буддиста (китайца, положим) одинаково не назначенными для того вечного блаженства, которое мне обещано, если я последую за Христом, я могу разбирать с успехом все остальное в этих людях и судить о самом воплощении их учения в нравственной, государственной и эстетической жизни. Нельзя, например, уверить себя насильно, что болгарин (особенно объевропеенный) нравственнее и поэтичнее турка, потому что он нам единоверец. Пробовали у нас, и выходило — противная ложь, натяжка грубая и разочарование одним и стыд другим. Есть истины реальные, от которых не надо притворно и без пользы отворачиваться, раз они открылись уму. Можно сказать, что самый очаровательный мусульманин не получит вечного блаженства, а самый противный серб и болгарин, покаявшись и помолясь, могут его получить, и только. Религии разнообразны и потому исключительны. Практическая мораль одна и ко всем приложима; это ничуть не может колебать наших духовных верований, если они у нас тверды и ясны. Естественная (то есть тоже Богом данная) мораль одна, без таинства религии — не душеспасительна; она очень приятна для сношений земных, она иногда эстетичная, она удобна, уважительна, она может служить даже средством устыдить плохого христианина — указанием, например, на доброго турка и т. д. Но как не-христиан будет судить Бог, мы не знаем. А для нас есть хоть общие правила.
Итак, мораль есть критерий для всего человечества; то же самое можно сказать и о государственных делах, о политике. Она — для всего человечества. Вы можете, как христианин, знать, что митрополит Филипп [605] святее, я не говорю уж Иоанна Грозного, а хотя бы доброго Алексея Михайловича [606] , но можете ли Вы, оставаясь христианином, разобрать: кто больше угоден Богу (нашему) или дьяволу Будда [607] или Магомет [608] ? Конечно, нет. А их моральную политическую (историческую) ценность нам не возбранено разбирать.
605
Митрополит Филипп (Федор Степанович Колычев, 1507–1569) — Митрополит Московский. Принадлежал к знатному боярскому роду. Обличал злодеяния Иоанна Грозного и был низложен, заключен в монастырь и задушен по приказу царя Малютой Скуратовым. Причислен к лику святых.
606
Алексей Михайлович (1629–1676) — русский царь, прозванный Тишайшим. Отличался живым и деятельным умом, разнообразными интересами и отзывчивостью.
607
Будда (ок. 557–477 до н. э.) — основатель названной по его имени религии.
608
Магомет (Мохаммед, 571–632) — основоположник ислама.
Биология еще шире. Питается (по-своему), дышит и растет всякая былинка, и умирает всякая инфузория, и самый святой человек имеет подобные же с ними общие процессы. Иметь эти общие биологические процессы удостоил и Сам воплотившийся Господь: Он кушал, дышал, жаждал, уставал, отдыхал, страдал и т. д.
Еще шире два последних критерия — общефизический и эстетический. И тот и другой приложимы ко всему, начиная от минерала и до самого всесвятейшего человека. Минерал весит, разбивается, плавится, уничтожается и т. д. И великий человек тоже имеет вес, одарен механическими органами, в теле его происходят, как и в неорганических веществах, химические процессы и т. д. Это физика. И с другой стороны, с эстетической, то же самое: красивы, прекрасны, привлекательны и т. п. могут быть одинаково: какой-нибудь кристалл и Александр Македонский [609] , дерево и сидящий под ним аскет и т. д. Разница между физикою и эстетикой при всей их одинаковой всеобъемлющей экстенсивности та, что как ни премудры и ни удивительны законы физики, но они нам кажутся как бы на своем месте и в уме нашем не приходят в столкновение с законами морали. А в явлениях мировой эстетики есть нечто загадочное, таинственное и как бы досадное потому, что человек, не желающий себя обманывать, видит ясно, до чего часто эстетика и с моралью, и с видимой житейской пользой обречена вступать в антагонизм и борьбу. Тот, кто старается уверить себя и других, что все неморальное — непрекрасно и наоборот, конечно, может принести нередко отдельным лицам педагогическую пользу, но едва ли польза эта может быть глубока и широка, ибо поверивший ему вспомнит, что Юлий Цезарь [610] был гораздо безнравственнее Акакия Акакиевича [611] , и даже Скобелев был несравненно развратнее многих современных нам «честных тружеников», и если у вспомнившего эти факты есть эстетическое чувство, то что же ему делать, коли невозможно отвергнуть, что в Цезаре и Скобелеве в тысячу раз больше поэзии, чем в Акакии Акакиевиче и в самом добром и честном из тех самых сельских учителей, которых Вы нам в Вашей брошюре рекомендуете… Как быть? Возненавидеть эстетику? Притвориться из нравственных мотивов, что не видишь ее? Презирать мораль? Невозможно ни то, ни другое, ни третье… Вот тут-то положительная религия вступает снова в свои всепобеждающие права. Она не нуждается во лжи и притворстве: «Да, это изящно, сильно, эстетично, но это не душеспасительно». Рыцарская дуэль благородна, эстетична, но она не душеспасительна. Человек, отказавшийся от поединка, видимо, не по страху Божию, а лишь по страху телесному (предполагаю, что мы знаем его характер и обстоятельства дела), производит на нас некрасивое впечатление, хоть по собственной доброте мы и пожалели его в его унижении. И, с другой стороны, кажется, трудно вообразить себе борьбу более высокую и трогательную, как в подобном случае борьба человека храброго и самолюбивого и в то же время религиозного. И если желание «угодить Богу» победит чувство чести, если смирение перед Церковью поборет гордость перед людьми, если «святое» и «душеспасительное» подчинит в нем благородное и эстетическое и он, ничуть не робея, откажется от поединка, то это истинный уже герой христианства… Видать я таких еще не видал, но вообразить можно, и, конечно, в старину на Западе такие люди бывали. Ну, а когда в одной из грубых и топорных повестей (60-х годов) нигилиста Помяловского его грубо-серьезный герой Молотов говорит (басит, небось): «меня если кто ударит, я стреляться с ним не стану, а потащу его в полицию!..», то я, признаюсь, желаю только одного, чтобы и в полиции этой кто-нибудь догадался ему расквасить его утилитарную и практически-моральную морду. (Грешен, каюсь, но еще каюсь, что не могу даже и грехом большим подобное мое чувство к таким людям считать!)
609
Александр Македонский (356–323 до и. э.) — греческий царь и полководец.
610
Юлий Цезарь (100—44 до н. э.) — римский государственный деятель, полководец и писатель. Первым присвоил себе титул императора. Убит заговорщиками.
611
Акакий Акакиевич — герой повести Н. В. Гоголя «Шинель», имя которого стало нарицательным для обозначения смиренного, безропотного человека.
Когда страстную эстетику побеждает духовное (мистическое) чувство, я благоговею, я склоняюсь, чту и люблю; когда эту таинственную, необходимую для полноты жизненного развития поэзию побеждает утилитарная этика, я негодую и от того общества, где последнее случается слишком часто, уже не жду ничего! И т. д., и т. д.
Эстетика как критерий приложима ко всему, начиная от минералов до человека. Она поэтому приложима и к отдельным человеческим обществам и к социологическим, историческим задачам. Где много поэзии — непременно будет много веры, много религиозности и даже много живой морали. Надо поэтому желать, чтобы в будущей России (и во всеславянстве) было побольше поэзии, не в смысле писания хороших стихов и романов, а в том смысле, чтобы сама жизнь была достойна хорошего изображения. Эстетика жизни гораздо важнее отраженной эстетики искусства. Вообразим хоть графа Вронского или Евгения Онегина, с одной стороны, а с другой Каратаева («Война и мир») или Питерщика [612] (у Писемского [613] ), все четверо стихов и романов не пишут, Вронский пробует писать картины, но неудачно. Но в них во всех личной, объективной (со стороны глядя) поэзии несравненно больше, чем в чахоточном еврее Надсоне [614] и (по всем вероятиям) в этом несчастном Гаршине [615] , который бросился так глупо с лестницы, написавши несколько недурных, но все-таки ничем особенно не поражающих повестей. Будет жизнь пышна, будет она богата и разнообразна борьбою сил божественных (религиозных) с силами страстно-эстетическими (демоническими) — придут и гениальные отражения в искусстве. Понизится в жизни уровень всех мистических сил, как божественных, так и сатанинских, понизится и художественная ценность отражения, о котором нынче так много любят толковать (гораздо больше толкуют, чем о жизни). Франция — превосходный пример: все в ней, в ее жизни стало бледнее даже на наших глазах (на глазах людей уже немолодых, как я). Религию гонят и презирают, и верующие люди уже не находят в себе сил для кровавого в пользу веры восстания, пышности настоящей, аристократической, нет, есть капиталистическая фальсификация барства. Монархия прочная, серьезная, требующая подчинения любви, уже неосуществима. И т. д. И вот, хоть я признаю большой талант и у Золя, и у Доде [616] , но жизнь не возносит их дарований на ту высоту, на которую возносила прежняя жизнь Франции дух Ж. Санда, В. Гюго, Бальзака, Беранже, Шатобриана, А. де Мюссе [617] и стольких других. На это есть прямо духовное, мистическое объяснение. Однажды я спросил у одного весьма начитанного духовника-монаха: отчего государственно-религиозное падение Рима при всех ужасах Колизея, цареубийств, самоубийств и при утонченно-сатанинском половом разврате имело в себе, однако, так много неотразимой поэзии, а современное демократическое разложение Европы так некрасиво, сухо, прозаично? Никогда не забуду, как он восхитил и поразил меня своим ответом! — «Бог — это свет, и духовный,
и вещественный, свет чистейший и неизобразимый… Есть и ложный свет, обманчивый. Это свет демонов, существ, Богом же созданных, но уклонившихся, как вам известно. Классический мир и во время падения своего поклонялся хотя и ложному свету языческих божеств, но все-таки свету…А современная Европа даже и демонов не знает. Ее жизнь даже и ложным светом не освещается!» Вот что сказал этот начитанный и мыслящий старец! Кстати напомнить — Вам, вероятно, известно, что святоотеческое христианство признает реальное существование языческих богов, но оно считает их демонами, постоянно увлекающими человечество на свой ложный путь! Боже, до чего совершенно, до чего ясно, до чего умно, идеально и в то же время практично это учение!.. Чем больше его узнаешь, тем больше дивишься!612
Питерщик — герой одноименного рассказа из книги А. Ф. Писемского «Очерки из крестьянского быта» (1856), которую демократическая критика ставила в один ряд с «Записками охотника» И. С. Тургенева.
613
Алексей Феофилактович Писемский (1820–1881) — автор многочисленных и пользовавшихся большой известностью рассказов, повестей и романов реалистического направления. Редактировал журнал «Библиотека для чтения». Вследствие острой полемики с демократами переехал из Петербурга в Москву и стал сотрудником «Русского вестника». Идейные противники не отказывали Писемскому в таланте — Д. И. Писарев ставил его выше И. С. Тургенева.
614
Семен Яковлевич Надсон (1862–1887) — поэт, последователь Н. А. Некрасова. Многие стихотворения Надсона положены на музыку и стали популярными романсами.
615
Всеволод Михайлович Гаршин (1855–1888) — писатель. Участвовал добровольцем в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Автор талантливых рассказов. Страдал душевным расстройством и покончил жизнь самоубийством.
616
Альфонс Доде (1810–1857) — французский писатель, драматург и поэт. Автор широко известных психологических романов.
617
Альфред де Мюссе (1810–1857) — французский поэт-лирик. Интимный друг писательницы Жорж Санд, оказавшей на него большое влияние.
Итак, желать для своего отечества существования только мирного, только морально-полезного, только средне-утилитарного — значит желать сперва отвратительной прозы, а потом ослабления «света», духа, поэзии и, наконец, разрушения. Желать для него поэзии, искать идеала эстетического, хотя бы с большим неизбежными пороками, страданиями, даже, волей-неволей, и с грехами — значит желать не только более высокого и более прочного (чем идеал утилитарно-моральный), но и даже более душеспасительного. Ибо, раз прилагая это общее правило в частности, например, к России, мы должны признать, что для приблизительного достижения такого культурно-эстетического идеала необходимо значительное усиление мистических чувств, естественно-исторически присущих нашему культурному типу, то есть усиление православия. Если при этом будет, по греховному несовершенству нашему, и много выразительных пороков, и, может быть, много и сект, то с этим мирится не только поэзия и национальное чувство, но и до некоторой степени и чувство религиозное. Если я — верующий человек, я буду стараться сам жить понепорочнее и верить как можно правильнее, но я, во-первых, не буду слишком торопиться судить тех из моих соотчичей, которые, не отвергая ни Бога, ни Церкви, увлечены страстями — кто блудом, кто честолюбием, кто гневной борьбой за существование и обогащение свое… ибо я смиренно знаю, что, быть может, я сам завтра сорвусь хуже и непростительнее их, они же могут внезапно исправиться, а во-вторых, я за православную Родину меньше буду бояться с такими в некоторых (а не во всех) отношениях безнравственными людьми, как Скобелев, Лермонтов, Потемкин Таврический, чем с такими, пожалуй, и более нравственными, как Сади-Карно [618] , Акакий Акакиевич и даже Максим Максимыч (в «Герое нашего времени»). Так же и секты: лучше борьба с упорными и возрождающимися мистическими сектами (вроде скопцов, хлыстов, мормонов, спиритов), чем мирная с виду (надолго ли?) жизнь слабо верующих, но довольно честных граждан с другими тоже морально сносными, но уже вовсе неверующими. Вообразим себе нынешнюю Швейцарию и нынешнюю же одну русскую губернию или две, хоть Калужскую и Тульскую вместе. В этих двух русских губерниях еще возможны и в наше время и отец Амвросий Оптинский, и какой-нибудь блестящий воин, вроде хоть того же Скобелева, и такой романист, как Лев Толстой; и пороков и страстей очень много во всех классах. Мужики очень развратны, хотя и религиозны. В Швейцарии же на такое почти население морали средней, наверное, больше, но зато ни о. Амвросий, ни Скобелев, ни Толстой уже невозможны…
618
Мари Франсуа Сади Карно (1837–1894) — французский политический и государственный деятель. Занимал посты министра публичных работ, финансов и президента Республики. Способствовал упрочению республиканского строя, поднятию международного престижа Франции и сближению с Россией. Отличался безукоризненной честностью и прямотой. Убит итальянским а анархистом Казерно.
В третьем, дополненном издании «России и Европы» Данилевского есть прекрасное и глубокое замечание о том, что «красота есть духовная сторона материи». Прочтите. Хотя и «культура», и «государство» суть понятия как бы отвлеченные, но в действительности отвлечениям этим соответствует известная совокупность весьма реальных явлений, доступных нашим чувствам: очень большое общество людей, города, села, здания, семейные картины, придворные обычаи, богослужение, междуусобия, войны, литературные произведения, одежды, изречения, замечательные людские характеры, подвиги, страдания, добродетели и низости и т. д. Все эти явления более или менее вещественны, и культура тогда высока и влиятельна, когда в этой развертывающейся перед нами исторической картине — много красоты, поэзии. Основной же общий закон красоты есть, как известно, разнообразие в единстве (добровольно или более или менее насильственно — это при подобном взгляде вопрос второстепенный); будет разнообразие — будет и мораль, конечно, не всепоглощающая, как нынче хотят, а восполняющая, коррективная, а не сплошная, которая и невозможна. Ибо даже всеобщее равноправное и равномерное благоденствие если бы и осуществилось на короткое время, то убило бы всякую мораль. Милосердие, доброта, справедливость, самоотвержение — все это только тогда и может проявляться, когда есть горе, неравенство положений, обиды, жестокость и т. д… (…)
Впервые опубликовано (с сокращениями) в статье: Фудель И. И. Культурный идеал Леонтьева. Русское обозрение. 1895. Янв. С. 261–275.
178. Н.Н. СТРАХОВУ. 22 июля 1888 г., Оптина Пустынь
(…) Теперь два слова о Вашей статье [619] . Я был ей очень рад, хотя есть пункты, в которых я с Вами не согласен. Теорию культурных типов, конечно, ни Соловьеву, ни кому другому опровергнуть не удастся, можно только исправлять частности, как и случилось насчет финикиан или насчет Византии и буддизма, но этого рода недосмотры и недомыслия свойственны самым высоким умам. Не понимаю также Вашего несколько гневного тона; не лучше ли обратить этот гнев на Ореста Миллера [620] и вообще на славянофилов чисто политических и поэтому либеральных. Соловьев, разумеется, ошибся в своих поспешных отрицаниях, и выработка резких у нас особенностей от «новой» Европы (на которую «en laid» [621] так похожа, повторяю, вся эта всеславянская «сюртучная» братия) не только не помешает «Соединению Церквей», если это соединение в Промысле Божием, но даже, напротив того, может ему и послужить в отдаленном будущем, ибо, обособляясь от неизлечимо равноправной Европы, мы неизбежно должны будем прийти к какой-нибудь новой неравноправности и этим самым больше совпасть с феодальными вкусами и преданиями Рима. Конечно, в этой современной «болтушке какой-то» ничего крепкого не заваришь. Вы вот завидуете моему оптимизму, но оптимизм мой весьма условен; если пойдет так-то и так-то (нелиберально, сословно, неравноправно, мистически, а не просто морально), то будет свой тип, а если нет — нет! С 81 года [622] признаков хороших много, зачем же пока отчаиваться?
619
…о Вашей статье. — Речь идет о статье Н. Н. Страхова «Наша культура и всемирное единство» («Русский вестник». 1888. № 6) в ответ на статью Вл. С. Соловьева «Россия и Европа» («Вестник Европы», 1888, №№ 2, 4), которая произвела «впечатление бомбы, разорвавшейся в совершенно мирной обстановке людей, убаюканных националистической политикой и видевших уже сладкие сны будущего величия родины, всемирного призвания России, беспредельного культурного творчества и т. д. Пробуждение было тяжелое. Удар Соловьева был направлен против Н. Данилевского с его теорией культурно-исторических типов (…) Впечатление от этого удара было у нас удручающее, потому что трудно было логически оспаривать аргументацию Соловьева, и рассудок подчинялся холодным выводам этой аргументации, но чувство, но сердце не мирилось с этим и протестовало против этих выводов» (Фудель И., Константин Леонтьев и Вл. Соловьев в их взаимных отношениях, Русская мысль. 1917. Ноябрь — декабрь. С. 29). Л. Н. Толстой писал Н. Н. Страхову по поводу его полемики с Соловьевым: «…я проследил ваш спор с Соловьевым и, простите, нашел, что правы и не правы вы оба (…). Против Данилевского за историческое отрицание народности я с Соловьевым, но в осуждении его узких, пошлых односторонних взглядов я за вас и Данилевского» (Письмо от 28 июня 1888 г. Толстой Л. Н., Полн. собр. соч. т. 1—90, М. — Л., 1928–1958. Т. 64. С. 175).
Статья Вл. С. Соловьева вызвала резкое размежевание в русском обществе. Например, В. В. Стасов писал Л. Н. Толстому: «Мне в высшей степени отвратительна статья его в «Вестнике Европы», но, к моему изумлению, Стасюлевич, Репин и множество других — от нее в восхищении» (Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, 1878–1906. Л. 1929. С. 86). Настоящее письмо К. Н. Леонтьева является ответом на письмо Н. Н. Страхова, в котором он писал: «Досадно, что статья моя против Соловьева (о которой жду Вашего суждения), очевидно, не возбудила никакого внимания и должна остаться без всякого общего действия». (ГЛМ. Ф. 196. Оп. 1. Ед. хр. 186).
620
Орест Федорович Миллер (1833–1889) — исследователь и профессор русской литературы. В начале деятельности подвергался резким и несправедливым нападкам Н. А. Добролюбова. Занимал либерально-славянофильскую позицию.
621
В карикатурном виде (фр.).
622
С 81 года… — Имеется в виду отход во внутренней политике от либеральных реформ после убийства Александра II.
Ведь даже и заблуждение, если оно сильно и одушевительно, производит великие дела развития… Насчет души я тоже более согласен с Соловьевым, чем с Вами. Я понимаю картезианское [623] «cogito ergo sum» [624] ; понимаю и Ваше «я», Ваше самосознание… Как это не понимать. Но дальше что? Дальше я спрашиваю себя, как Св. Отцы и оптинские старцы смотрят на душу. Если не ошибаюсь, они ближе к Соловьеву, чем к Вам.
«В мешке сидит душа» (как Вы серьезно выразились), так в мешке. От Декарта [625] мне ничуть не легче. А от веры в христианский мистический материализм мне легче и жить и умирать. Ведь это наше чистое самосознательное «я», что оно? Простой психологический факт, который должны принять и простые (не мистические, безбожные) материалисты; он сам по себе ни к чему не приводит.
623
Картезианское — декартовское.
624
Общепринятый (не вполне точный) перевод: мыслю, следовательно существую (лат.).
625
Рене Декарт (1596–1650) — французский философ. Один из первых применил математические принципы к выведению метафизических истин.