Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Генерал Сергей Денисович Тимченко, почерневший от горя и бурлящего в груди негодования, приехал на завод. Высокий, седой, аккуратно причёсанный на косой пробор, с худым смуглым лицом, он выглядел старше своих шестидесяти пяти лет. Отлетав всю войну в бомбардировочной авиации и заслужив звезду Героя, Тимченко после войны пошёл учиться в радиолокационную академию, окончил её и за двадцать лет стал известным авторитетом в этой области военной науки. Его пособия и учебники появились в военных училищах, а научные открытия принесли и генеральское звание, и профессорство, и ордена, и Государственную премию. Всю жизнь проведя в армии, он привык отдавать приказы и сам умел их выполнять.

До крайности требовательный к себе и к своим подчинённым по работе, дома Сергей Денисович неузнаваемо менялся. Здесь самым важным, всеподчиняющим была любовь к сыну. Во время войны Тимченко женился на девушке, радистке штаба фронта. Феропонт родился, когда генералу было далеко за сорок, и всю силу своих нерастраченных чувств генерал отдал сыну. Хотелось видеть его знаменитым композитором, инженером, художником, всё равно кем, но непременно гением. В выдающихся способностях сына Сергей Денисович не сомневался и надежд своих не скрывал.

Первый удар пришёлся по больному месту: Феропонт написал сочинение на свободную тему с ошибками и получил двойку. Мечта о консерватории развеялась, как облачко в жарком июльском небе.

— Это всё людская зависть, — заявила Ганна Мстиславовна. — Ты должен кому-нибудь позвонить… Ты известный генерал, неужели не можешь помочь собственному сыну? Обратись к командующему, пусть он позвонит в партийную организацию… В конце концов можно же найти какой-нибудь выход. Эта двойка несправедлива!

Не мог наш сын, такой образованный мальчик, получить двойку. Иди и звони.

— Единственно, что я могу сделать, — ответил Сергей Денисович, — это собственными глазами посмотреть сочинение. Тогда и решу, что делать.

— А что тут смотреть, — горячилась Ганна Мстиславовна. — Сочинение, безусловно, талантливое. Это они, бездарные неучи, просто не поняли его.

— Я хочу посмотреть, — повторил генерал.

Супруга в ярких образах и сравнениях с героями Апулея высказала всё, что думала о его упрямстве, но генерал молча вышел из дома и сел в машину. Вернулся он часа через полтора и, не сказав ни слова, скрылся за толстой, обитой войлоком дверью кабинета. Войти к нему Ганна Мстиславовна не решалась, может, с полчаса. Сидела в столовой и слушала, как Феропонт в своей комнате играет на электрогитаре.

Потом Ганна Мстиславовна неизвестно кого обозвала «мерзавцами» и решительно вошла в кабинет. Генерал сидел у стола, прямой, седой, и рука его что-то выводила на листе бумаги.

— Ты пишешь заявление в министерство?

— Нет, — скупо ответил генерал.

— Ты видел сочинение?

— Да. Наш Феропонт похож на Екатерину Великую, я в этом убедился. Она в русском слове «ещё» умудрялась сделать четыре ошибки, писала «исчо». Своё сочинение Феропонт написал примерно на таком же уровне.

— Я уверена, что он сделал это нарочно, чтобы бросить вызов всем этим догматикам. А они даже не поняли его вызова…

— Подожди, — сказал Сергей Денисович. — Мне пришлось пережить весьма неприятную минуту. — Рот его искривился в горькой усмешке. Вспомнилось, как с едва заметной иронией молодой доцент Бухало из приёмной комиссии протянул злосчастное сочинение на свободную тему ему, убелённому сединой, отмеченному высокими заслугами, премиями…

— Эгоист, — раздражённо прошептала Ганна Мстиславовна. — Ты думаешь только о своих собственных переживаниях, а судьба родного сына тебе безразлична! Ты немедленно пойдёшь…

— Я никуда не пойду, — тихо сказал генерал.

— Пойдёшь! — уже не крикнула, а простонала Ганна Мстиславовна.

В это время дверь кабинета распахнулась, и Феропонт, спокойный, даже весёлый, остановился на пороге. Неудача на экзаменах, по всей видимости, не причинила ему большого горя. Сергей Денисович невольно взглянул на его бородёнку и поморщился: бороду, конечно, можно носить, но вкус всё-таки не должен изменять человеку.

— Предки, — беззаботно обратился Феропонт к родителям. — Не волнуйтесь за моё будущее и не растрачивайте понапрасну драгоценную нервную энергию, она вам пригодится для более важных дел. До сих пор мне думалось, что я приятное исключение, и потому, естественно, я сообразно жил и действовал, исходя из этого представления, и, как видите, добился немногого. Теперь я буду жить по существующим стандартам и весьма скоро стану иметь всё, что захочу, не исключая консерватории. Если, конечно, мне туда захочется пойти, в чём я очень сомневаюсь, ибо физиономии преподавателей мне страшно не понравились. Но мои таланты разнообразны, вы сами об этом частенько говорили, и для их развития я пойду проторённым путём.

Отец и мать видели усмешку, которая пряталась в уголках губ сына, где кудрявились светлые волосики реденькой бородки, и не могли понять, куда он клонит.

— Мама просила тебя куда-то позвонить, — продолжал сын, обратившись к отцу, — этого делать не нужно. Достаточно будет одного моего заявления.

— Для чего? — хмуро спросил генерал.

— Для того, чтобы поступить на авиазавод. Почему-то в последнее время авиация меня интересует значительно больше, нежели музыка. Может, именно здесь и раскроется моя гениальность, в существовании которой мы все твёрдо уверены. Год работы на заводе даст мне производственный стаж, а с ним не страшны даже сотни ошибок…

— Заблуждаешься, — сказал отец, — неграмотным в наше время быть стыдно.

— Ты живой анахронизм, — снисходительно заметил сын.

И в какое-то мгновение генерал понял, что вся эта бравада и самообладание даются парню огромным усилием воли, а в действительности на сердце у него кошки скребут, до того ему тошно и стыдно, будто уличили его в краже или злостном хулиганстве.

— В пору моей зрелости, — продолжал Феропонт, — все будут делать электронно-вычислительные машины. Человеку останется лишь одно — подать мысль, идею, мелодию или образ, машина сделает всю техническую работу.

— Какая широта мысли! — умилённо всплеснула руками Ганна Мстиславовна.

Генерал сердито посмотрел на неё и не сказал ни слова. Намерение сына пойти на завод ему понравилось. Есть всё-таки что-то настоящее в этом на вид шалопутном парне, или генерал выдаёт желаемое за действительное?

— Хорошо, я позвоню на завод, — сухо согласился он.

— Палач! Палач собственного сына! — горестно воскликнула Ганна Мстиславовна, но на этот раз генерал выстоял.

— Итак, линия моей жизни в следующем году определена в полном соответствии с последними требованиями современности. — И снова генерал не мог понять, смеётся сын над ними или издевается над собой. — А сейчас я попрошу вас к телевизору, имеете возможность полюбоваться на свою родственницу. Минуты через три возьмёт старт Карманьола Саможук. Кстати, скажите, пожалуйста, вы на семейных советах решили дать нам такие редкостные имена?

— Ты недоволен своим именем? — удивился генерал, потому что это он назвал своего сына Феропонтом, от рождения выделяя, его из серой массы Иванов, Сергеев и Андреев.

— Разумеется, доволен. Оно редкое, а в наше время интересными бывают только исключения. Американские журналы принимают фантастические произведения только от сумасшедших, нормальные люди уже не в силах придумать что-нибудь действительно выдающееся.

— Какая культура! — восторженно пропела Ганна Мстиславовна.

— Именем своим я полностью доволен, — подытожил разговор сын. — А теперь прошу к телевизору, уважаемые товарищи.