Избранные произведения в одном томе

Однако этим полученная информация ограничивалась. Рентген выявил тонкие трещины на правом предплечье и левой локтевой кости, но, скорее всего, они возникли уже после смерти. Мне еще предстояло исследовать кости ребенка после их очистки, однако я не рассчитывал узнать много. Сексуальная принадлежность начинает сказываться на скелете только в подростковом возрасте, и мы даже не могли определить, мальчиком ли был неродившийся ребенок или девочкой.

Как справедливо заметила Парек, невеселая работа.

После того как Уорд с Уэланом ушли, а Парек вернулась в Сент-Джуд присматривать за эвакуацией оставшегося трупа, я решил выполнить следующую, такую же невеселую работу. Возможности рентгена ограниченны, а мне необходимо было детально изучить кости неизвестной женщины, поэтому пришлось заняться тем, что подобает скорее мяснику, а не ученому. Мне предстояло, пользуясь ножницами и скальпелем, начерно очистить кости от мягких тканей. Затем — методично расчленить скелет, перерезая соединительные хрящи. Отделить череп от шейных позвонков, руки от плеч, ноги от таза… Потом — удалить остаток мягких тканей, вымочив части тела в теплой воде со стиральным порошком. Это хлопотное занятие, но меня утешало то, что на сей раз все обстояло чуть проще. Состояние останков было таково, что мягких тканей на костях было совсем немного. Особенно на втором, крошечном скелете.

От помощи ассистента из морга я отказался. Привык заниматься этим в одиночку — из-за мрачной природы того, что мне предстояло делать, лучше быть наедине со своими мыслями.

На это у меня ушло несколько часов. Взрослые кости я оставил на всю ночь кипятиться на слабом огне: к утру они очистятся настолько, что я смогу промыть их и снова собрать в нужном порядке для изучения. Более хрупкие детские кости я просто положил в воду комнатной температуры. Этот процесс занимает больше времени, но тканей на костях осталось совсем немного, и я боялся повредить их.

Когда я покончил со всем этим, дел у меня не осталось. Я посмотрел на часы и даже огорчился, увидев, как еще рано. Планов никаких не было, а перспектива провести еще один вечер в пустой квартире меня не прельщала.

Когда я выходил из морга, начался дождь. Тяжелые капли разбивались об асфальт, а через несколько секунд дождь хлынул как из ведра. Остаток пути я одолел бегом, нырнул в машину и вытер воду с лица. Дождь молотил по крыше и стекал по ветровому стеклу. С таким потоком «дворники» не справились бы, поэтому я решил переждать его, не трогаясь с места.

Я никуда не спешил.

Делать все равно было нечего, и я включил радио. Поймал самый конец шестичасового выпуска новостей, но ни одна из них не тянула на сенсацию. Дождь почти заглушал радио, но тут диктор упомянул Сент-Джуд, и я прибавил громкости. Брали интервью у местного историка, и тот изо всех сил старался скрыть возбуждение.

— Какими бы трагическими ни казались события последних дней, это далеко не первое несчастье, постигшее больницу Сент-Джуд, — говорил он. — Несколько медсестер, работавших в тогдашнем инфекционном отделении, заразились и умерли во время вспышки тифа в тысяча восемьсот семидесятом году — тогда же, когда неизвестное число пациентов погибло во время пожара. После, в тысяча девятьсот восемнадцатом, почти четверть больничного персонала пала жертвой гриппа-испанки. А во время Второй мировой войны в восточное крыло попала бомба. К счастью, она не взорвалась, но обвалившейся при этом кровлей убило медсестру. Поговаривают, что это она и стала Серой Леди.

— Серой Леди? — удивился репортер.

— Больничным привидением. — Судя по голосу, историк не смог сдержать улыбки. — На протяжении многих лет сообщалось, что ее видели пациенты и больничный персонал, хотя самих свидетелей я не нашел. Предположительно, она является предвестницей смерти. Хотите верьте, хотите нет.

Я раздраженно поморщился.

— То есть можно сказать, что на больнице лежит проклятие? — спросил репортер.

— Ну я не стал бы утверждать этого. Но то, что ей не везет, это точно. Что можно считать иронией, поскольку святой Иуда является покровителем пропащих, апостолом, который…

Я выключил радио. Понятно, что репортеры пытались выяснить о больнице все — с учетом того, что полиция не раскрыла почти никаких деталей касательно смертей в Сент-Джуд. Однако такие сенсации не пошли бы на пользу расследованию. Тем не менее это напомнило мне кое о чем. Я открыл «бардачок» и достал листовку, которую всучила мне накануне активистка. Под старой фотографией больницы значились подробности того, где и когда состоится собрание. Я посмотрел на часы. Я как раз успевал.

Все равно мне нечего было делать.

Когда я доехал до больницы, дождь почти закончился, зато машин на улице стало меньше. Никакой толпы журналистов, осаждавших ворота больницы накануне, не наблюдалось. Вход охранялся одним констеблем в ярко-желтом, блестящем от воды плаще. Журналистов было лишь несколько человек — наверное, самых стойких. Большинство было одето по погоде, другие прятались под зонтами, и только одна женщина одиноко мокла под деревом.

Я проехал мимо больницы, не задерживаясь. Собрание должно было состояться в расположенной неподалеку церкви. До начала его оставалось еще минут двадцать, и я решил, что найду место без особого труда. Однако, свернув на очередную улицу с полуразрушенными домами и заколоченными витринами лавок, я пожалел о том, что у меня нет навигатора. Я свернул, как мне показалось, на нужном перекрестке, но попал на улицу, огибавшую территорию больницы с противоположной от входа стороны. На пустынном тротуаре виднелась одинокая фигура. Держа в каждой руке по паре больших бумажных пакетов из супермаркета, женщина плелась куда-то под дождем. Она была в пальто без капюшона и передвигалась, прихрамывая на левую ногу. Что-то в ее внешности показалось мне знакомым, но только проехав мимо, сообразил, что это та самая женщина, которую я накануне встретил у разрушенной церкви. Припомнив ее прощальное «идите к черту», я хотел двинуться, но судьба распорядилась иначе. Глянув в зеркальце заднего обзора, я увидел, как проезжавший автобус окатил ее грязной водой из лужи.

Я не мог оставить ее в таком положении. Я затормозил и сдал назад, едва не столкнувшись при этом с автобусом, который возмущенно замигал мне фарами. Наверное, его водитель просто не заметил, что натворил.

Женщина стояла на месте, что-то выкрикивая вслед уходящему автобусу. Потом, перехватив поудобнее свои пакеты, упрямо заковыляла дальше. Когда она поравнялись с моей машиной, я опустил стекло.

— Вас подбросить?

Седые волосы прилипли к ее лицу, и вода капала с бровей и кончика носа.

— Вы кто?

— Мы с вами встречались вчера в роще.

Женщина промолчала, угрюмо глядя на меня. Я сделал еще одну попытку:

— У развалин церкви, за боль…

— Помню, не дура.

Она стояла не шевелясь. Дождь залетал в открытое окно, так что я тоже начал мокнуть.

— Где вы живете?

— А вам-то что?

— Если поблизости, я мог бы вас подвезти. — Я надеялся, что это действительно недалеко: до начала собрания оставалось несколько минут.

— Обойдусь без благотворительности!

Порыв ветра задул в салон машины еще порцию дождя. Я вытер воду с лица.

— Послушайте, уже вечер. Хотите, отвезу вас домой?

— Ладно.

Я перегнулся через спинку сиденья и открыл женщине дверцу. Она бухнула мокрые пакеты на задний диван и, кряхтя, забралась на него сама.

— Так куда ехать? — спросил я.

Глаза в зеркальце продолжали смотреть на меня с подозрением.

— Кромвель-стрит. Следующий поворот налево.

Я покосился на часы; у меня еще оставался шанс успеть к началу собрания. В салоне пахло мокрой шерстью, ветхой тканью и давно не мытым телом.