Избранные произведения в трех томах. Том 3

Главный инженер долго и убедительно говорил в пользу децентрализации ремонтных работ в доменном цехе и о том, что нет резона отступать от этого назад, поскольку опыт пока что себя оправдывает. Что будет дальше — дело другое.

— А может быть, дело–то как раз в том, что наш РМЦ плохо работал, а принцип централизации правилен? — сказал Чибисов, раздумывая.

— Все может быть, — ответил главный инженер. — Но опыт–то, опыт–то положительный. От этого не уйдешь.

Потом выступали начальники цехов, мастера. Тоже подтверждали преимущество нового порядка ремонтов, проводимых собственными силами некоторых производственных цехов.

Когда совещание подходило к концу и когда Чибисов уже сказал: «Дело, в общем, ясное», попросил слова новый инженер из отдела главного технолога. Многие его не знали, поэтому Чибисов назвал фамилию: «Инженер Орлеанцев».

Орлеанцев встал, окинул присутствующих взглядом умных, усталых глаз, провел рукой по своим серебряным волосам, пропуская их меж пальцев, заговорил:

— А мне кажется, товарищи, что если инженер Крутилич в каких–то деталях и ошибается, то в основе он, безусловно, прав. При нашем плановом хозяйстве, при социалистическом хозяйстве, основанном на строгом и тщательном планировании, всякая кустарщина и доморощенность не только опасны, но просто смешны. Это же элементы анархии, это движение назад, а не вперед. Так могли организовывать ремонты частники, капиталисты–предприниматели, но не мы. Да, документации меньше. Может быть, даже и совсем нет ни одной бумажки. Да, рабочие творчески участвуют в ремонте. Да, они заинтересованы в сокращении сроков ремонта. Но это, товарищи, получается так… Есть магазины текстиля, в которых торговля ведется под лозунгом: шейте сами. Раскроят, а покупательница иди домой и шей как знаешь. И нашьет она такого, что смотреть страшно. Специалистка–то, портниха, ведь лучше это сделает. Не так ли? Шейте сами, ремонтируйте сами — это что такое? Любительство, и больше ничего. Недавняя авария на третьей печи о чем свидетельствует? Именно об этом. Она — результат подобного любительства, отсутствия настоящего, острого, опытного инженерского глаза.

— Там была старая трещина в металле! Брак литья, — сказал Платон Тимофеевич.

— Может быть, — не поворачиваясь к нему, ответил Орлеанцев. — Может быть. Допускаю. Но если бы за исправность печи, за ремонт ее механизмов и оборудования отвечали специалисты ответственного органа, объединяющего дело ремонта на заводе, они нашли бы способ давным–давно проверить все оборудование и своевременно обнаружить эту трещину, Они бы располагали соответствующей аппаратурой. Их мысль была бы направлена на такие поиски. В наш век техники успех всякого дела решает специализация. Главный инженер говорил о вдохновенном искусстве. Но лирика, она хороша для стихов. Производство строится не на лирике, а на точном расчете и на организованности. У нас много говорят о сокращениях аппарата о реорганизации управления. Я стою за такую реорганизацию, которая бы обеспечивала максимальную специализацию. Повторяю: я твердо убежден в том, что инженер Крутилич прав. Дело ремонта на заводе пора приводить в порядок. Хватит всяких доморощенных опытов. Авария на третьей печи заставляет нас серьезнейшим образом задуматься над этим.

Речь Орлеанцева многих озадачила. Рассуждения и доводы его были убедительны.

— Жаль, что, автора предложения сюда не пригласили, — добавил он, садясь. — Это не совсем этично.

Чибисов постукивал карандашом по стеклу на столе, раздумывал. Доводы Орлеанцева в пользу централизации ремонта его не смутили. Но напоминание об аварии на третьей печи было неприятным. Из–за этой аварии Чибисову изрядно досталось — и от горкома, и от обкома, и от министерства. И все–таки авария совсем не означала, что надо возвращаться к централизованному ремонту. Инженер Орлеанцев ошибается. Аппаратчик, производства не знает…

— Поскольку из всех выступавших, — сказал он, — только товарищ Орлеанцев высказался в. пользу предложения Крутилича, то мы решим, товарищи, пожалуй, свой опыт пока что продолжать. Благословляете?

— Благословляем, — сказал главный инженер.

Через неделю после совещания на заводе появился корреспондент областной газеты. Молодой человек с университетским значком на пиджаке ходил в доменный цех, говорил с мастерами, рабочими, с Платоном Тимофеевичем, выяснял причины аварии на третьей печи. Платон Тимофеевич показывал ему обломки креплений, хорошо различимую трещину в металле, корреспондент понимающе кивал головой.

Пришел корреспондент и к Чибисову, расспрашивал о Крутиличе, о его предложении.

При выходе из директорского кабинета корреспондента встретил Орлеанцев, который специально просил Зою Петровну известить его, когда беседа в кабинете закончится. Он повел корреспондента по длинному коридору. Они прошлись из конца в конец несколько раз. Орлеанцев предложил:

— Тут говорить трудно. Приезжайте–ка лучше ко мне в номер. Я живу в гостинице.

— А мой дом как раз против гостиницы, — сказал корреспондент.

— Вот и прекрасно. Заходите вечером.

Вечером Орлеанцев рассказывал корреспонденту свои впечатления о заводе.

— Вы знаете, — говорил он, — после Москвы, после ее широты и масштабов здешний дремучий провинциализм бьет по глазам. Нравы патриархальные. Все меж собой родственники или приятели. Все друг с другом связаны. Друг друга тронуть боятся. Какая уж критика, какая самокритика! Из–за этой дремучести держат на ответственнейших инженерских постах полуграмотных практиков, так сказать, как это у Брюсова: «хранителей тайны и веры». А некоторые инженеры… например, Крутилич…

— Вы его знаете? — спросил корреспондент, из чего Орлеанцев мог сделать вывод, что товарищ из газеты прибыл, видимо, по письму Крутилича. «Молодец, — подумал Орлеанцев об изобретателе. — Уже действует. Боевик». И ответил:

— Не столько самого Крутилича знаю, сколько его предложение. На днях мне пришлось драться за это предложение на совещании у директора. Но там, знаете, нелегко прошибаемый фронт. Думаю, придется в Москву ехать, в министерство, и вести принципиальный разговор в Москве.

Орлеанцев стал развивать свои планы реорганизации управления промышленностью.

Перед корреспондентом сидел умный, сильный, смелый человек, эрудированный, способный судить о чем угодно, широкий во взглядах. Он не мог не вызывать восхищения.

— Вы бы взяли да и написали для нас статью, — сказал корреспондент обрадовано. — Мы поможем оформить, если вас это затрудняет.

— Сам привык, как вы выражаетесь, оформлять, — с улыбкой ответил Орлеанцев. — Я пишу довольно часто — и в газеты и в журналы. Делаю наброски для книги. Снова что–то такое вроде «Записок инженера». У меня немало наблюдений, различных интересных встреч и поучительных историй. На художественность не претендую, но факты и мысли, надеюсь, читателя заинтересуют. Что главное в любом писании? Своевременность, актуальность. Если стреляешь, то попадай в яблочко, не правда ли?

— Может быть, из книги отрывочек нам дадите?

— Дело будущего. Когда напишу, тогда и поговорим. А не выпить ли нам, товарищ корреспондент? За вашу профессию, например. Замечательная, благородная профессия — всегда стоять на страже правды и справедливости.

— Нет, нет, что вы! — Молодой газетчик даже испугался. — Я не пью. Что вы!

— Это похвально, это похвально. И даже очень. Ну что ж, желаю успеха!

После ухода корреспондента, который явно был им очарован, Орлеанцев долго стоял перед, окном. Где–то там, за огнями порта, было море. Оттуда несся ровный и неустанный шорох. Море бушевало. Ветер туго стучал в стекла. Орлеанцев смотрел в непроницаемый мрак, но уже видел нем обнадеживающий, просвет… Последние год–два несли ему больше огорчений, чем радостей. После долгих лет неизменных успехов это удручало, мешало жить…

Успехи, если уж заняться воспоминаниями, начались еще в институте; может быть, даже и в школе. Учился он всегда отлично. И в школе и в институте о нем говорили: «Наша гордость». Ему приятно было это слушать. Он привык это слушать и уже не смог бы смириться с положением среднего ученика. Чтобы всегда быть первым, он готов был ночи просиживать над книгами, над учебниками, не спать все двадцать четыре часа, лишь бы на уроке или на экзамене ошеломить и своих товарищей и преподавателей блестящим ответом. Понятно, что после окончания института его тотчас взяли в наркомат, — об этом постаралось руководство института. В наркомате он работал, правда, недолго, не успел показать себя как следует: началась война, ушел по мобилизации на фронт. Поучился несколько месяцев на курсах, произвели в лейтенанты, отправили в часть — командиром огневого взвода на батарею полковых пушек. И здесь стремился быть всюду первым, только первым, преодолевая все: страх, усталость, любые невзгоды. А у артиллеристов, идущих со своими пушками за цепями наступающей пехоты, таких невзгод было немало. Дважды ранили. Каждый раз возвращался в свой полк. Случился бой, когда батарея подбила два танка противника. Из одного орудия стрелял сам Орлеанцев. Прямой наводкой. Наводил стволом на танк и стрелял. Потом о нем писали в газетах, наградили орденом Красного Знамени, произвели в старшие лейтенанты, стал командиром батареи.