Избранные произведения

(Май 1846)

К *** («Была пора… В тебе когда-то…»)

Была пора… В тебе когда-то, Как и во многих, был готов Я признавать по духу брата… Еще тогда себя за злато Не продал ты в рабы рабов. Еще тогда тоской стремленья, Тоскою общею томим, Ты не чертил… для примиренья Обычно-глупого теченья Желаньем бешенным своим. Была пора… но осквернели Мы оба праздною враждой Свое прошедшее, и ты ли, Иль я был прав — мы оба были Рабами глупости смешной. И вновь мы встретилися оба, Свела случайно нас судьба, Давно ребяческая злоба Прошла… но, видно уж до гроба Мы вечно будем два раба. Боясь узнать один другого, Стыдясь взаимной клеветы, Из-за тщеславия пустого Один другому руку снова Не подадим — ни я, ни ты.

20 июля 1846

Старые песни, старые сказки

Посвящены С-е Г-е К.

«Книга старинная, книга забытая…»

Книга старинная, книга забытая, Ты ли попалась мне вновь — Глупая книга, слезами облитая, В годы, когда, для любви не закрытая, Душа понимала любовь! С страниц пожелтелых, местами разорванных, Что это веет опять? Запах цветов ли, безвременно сорванных, Звуки ли струн, в исступлении порванных, Святой ли любви благодать? Что бы то ни было, — книга забытая, О, не буди, не тревожь Муки заснувшие, раны закрытые… Прочь твои пятна, годами не смытые, И прочь твоя сладкая ложь! Ждешь ли ты слез? Ожидания тщетные! — Ты на страницах своих Слез сохранила следы неисчетные; Были то первые слезы, заветные, Да что ж было проку от их? В годы ли детства с моления шепотом, Ночью бессонной потом, Лились те слезы с рыданьем и ропотом, — Что мне за дело? Изведан я опытом, С надеждой давно незнаком. Знать я на суд тебя, книга лукавая, Перед рассудком готов — Ты содрогнешься пред ним, как неправая: Ты облила своей сладкой отравою Ряд даром прожитых годов…

«В час томительного бденья…»

В час томительного бденья, В час бессонного страданья О тебе мои моленья, О тебе мои стенанья. И тебя, мой ангел света, Озарить молю я снова Бедный путь лучом привета, Звуком ласкового слова. Но на зов мой безответна — Тишина и тьма ночная… Безраздельна, беспредметна Грусть бесплодная, больная! Или то, что пережито, Как мертвец, к стенаньям глухо, Как эдем, навек закрыто Для отверженного духа? Отчего же сердце просит Всё любви, не уставая, И упорно память носит Дней утраченного рая? Отчего в часы томленья, В ночь бессонную страданья О тебе мои моленья, О тебе мои стенанья?

«Бывают дни… В усталой и разбитой…»

Бывают дни… В усталой и разбитой Душе моей огонь, под пеплом скрытый, Надежд, желаний вспыхнет… Снова, снова Больная грудь высоко подыматься, И трепетать и чувствовать готова, И льются слезы… С ними жаль расстаться, Так хороши и сладки эти слезы, Так верится в несбыточные грезы. Одной тебе, мой ангел, слезы эти, Одной тебе… О, верь, ничто на свете Не выжмет слез из глаз моих иное… Пускай любви, пускай я воли жажду, В спокойствие закован ледяное, Внутри себя я радуюсь и стражду, Но образ твой с очами голубыми Встречаю я рыданьями глухими.

«То летняя ночь, июньская ночь была…»

То летняя ночь, июньская ночь была, Когда они оба под старыми липами бродили — Казенная спутница страсти по небу плыла Луна неизбежная… Тихо листы говорили — Всё было как следует, так, как ведется всегда, Они только оба о вздоре болтали тогда. Две тени большие, две тени по старой стене За ними бежали и тесно друг с другом сливались. И эти две тени большие — молчали оне, Но, видно затем, что давно уж друг другу сказались; И чуть ли две тени большие в таинственный миг Не счастливей были, умней быть ли не были их. Был вечер тяжелый и душный… и вьюга в окно Стучала печально… в гостинной свеча нагорела — Всё было так скучно, всё было так кстати темно — Лицо ее ярким румянцем болезни алело; Он был, как всегда, и насмешлив, и холодно зол, Зевая, взял шляпу, зевая, с обычным поклоном ушел. И только… Он ей не сказал на разлуку прости, Комедией глупой не стал добиваться признанья, И память неконченной драмы унес он в груди… Он право хотел сохранить на хулу и роптанье — И долго, и глупо он тешился праздной хулой, Пока над ним тешился лучше и проще другой.

«Есть старая песня, печальная песня одна…»

Есть старая песня, печальная песня одна, И под сводом небесным давно раздается она. И глупая старая песня — она надоела давно, В той песне печальной поется всегда про одно. Про то, как любили друг друга — человек и жена, Про то, как покорно ему предавалась она. Как часто дышала она тяжело-горячо, Головою склоняяся тихо к нему на плечо. И как божий мир им широк представлялся вдвоем, И как трудно им было расстаться потом. Как ему говорили: «Пускай тебя любит она — Вы не пара друг другу», а ей: «Ты чужая жена!» И как умирал он вдали изнурен, одинок, А она изнывала, как сорванный с корня цветок. Ту глупую песню я знаю давно наизусть, Но — услышу ее — на душе безысходная грусть. Та песня — всё к тем же несется она небесам, Под которыми весело-любо свистать соловьям, Под которыми слышан страстный шепот листов И к которым восходят испаренья цветов. И доколе та песня под сводом звучит голубым, Благородной душе не склониться во прахе пред ним. Но, высоко поднявши чело, на вражду, на борьбу, Видно, звать ей надменно всегда лиходейку-судьбу.

«Старинные, мучительные сны…»

Старинные, мучительные сны! Как стук сверчка, иль визг пилы железной, Как дребезжанье порванной струны, Как плач и вой о мертвом бесполезный, Мне тягостны мучительные сны. Зачем они так дерзко-неотвязны, Как ночи финские с их гнойной белизной, — Зачем они терзают грудь тоской? Зачем безумны, мутны и бессвязны, Лишь прожитым они полны — Те старые болезненные сны? И от души чего теперь им надо? Им — совести бичам и выходцам из ада, Со дна души подъявшимся змеям? Иль больше нечего сосать им жадно там? Иль жив доселе коршун Прометея, Не разрешен с Зевесом старый спор, И человек, рассеять дым не смея, Привык лишь проклинать свой страшный приговор? Или за миром призрачных явлений, Нам тщетно суждено, бесплодно жизнь губя, Искать себя, искать тебя, О разрушения зиждительного гений? Пора, пора тебе, о демон мировой, Разбить последние оплоты И кончить весь расчет с дряхлеющей землей… Уже совершены подземные работы, Основы сущего подкопаны давно… Давно создание творцом осуждено, Чего ж ты ждешь еще?…

1846, июль

К*** («Ты веришь в правду и в закон…»)

Ты веришь в правду и в закон, Скажи мне не шутя? — «Дитя мое, любовь — закон, И правда — то, что я влюблен В тебя, мое дитя». — «Но в благородные мечты Ты веришь или нет?» — «Мой друг, ты лучше, чем мечты, — Что благородней красоты? В тебе самой ответ!» — «Хотя в добро бы иль хотя б В свободу верил ты?» — «К чему, дитя мое? Тогда б Я не был счастлив, не был раб Любви и красоты». — «Хотя бы в вечную любовь Ты верить, милый, мог?» — «Дитя мое! волна — любовь, Волна с волной сойдется ль вновь — То знает только бог!» — «Ну, если так — то верь хоть в страсть, Предайся ей вполне!» — «Тебе ль не знать, что верю в страсть? Но я, храня рассудка власть, Блаженствую вдвойне!»

Август 1846

Артистке

Когда, как женщина, тиха И величава, как царица, Ты предстоишь рабам греха, Искусства девственного жрица, Как изваянье холодна, Как изваянье, ты прекрасна, Твое чело — спокойно-ясно; Богов служенью ты верна. Тогда тебе ненужны дани Вперед заказанных цветов, И выше ты рукоплесканий Толпы упившихся рабов. Когда ж и их восторг казенный Расшевелит на грубый взрыв Твой шепот, страстью вдохновленный, Твой лихорадочный порыв, Мне тяжело, мне слишком гадко, Что эта страсти простота, Что эта сердца лихорадка И псами храма понята.

Октябрь 1846

«С тайною тоскою…»

С тайною тоскою, Смертною тоскою, Я перед тобою, Светлый ангел мой. Пусть сияет счастье Мне в очах твоих, Полых сладострастья, Томно-голубых. Пусть душою тону я В этой влаге глаз, Всё же я тоскую За обоих нас. Пусть журчит струею Детский лепет твой, В грудь мою тоскою Льется он одной. Не тоской стремленья, Не святой слезой, Не слезой моленья — Грешною хулой. Тщетно на распятье Обращен мой взор — На устах проклятье, На душе укор.

1846(?)

Тополю

Серебрянный тополь, мы ровни с тобой, Но ты беззаботно-кудрявой главой Поднялся высоко; раскинул широкую тень И весело шелестом листьев приветствуешь день. Ровесник мой тополь, мы молоды оба равно И поровну сил нам, быть может, с тобою дано — Но всякое утро поит тебя божья роса, Ночные приветно глядят на тебя небеса. Кудрявый мой тополь, с тобой нам равно тяжело Склонить и погнуть перед силою ветра чело… Но свеж и здоров ты, и строен и прям, Молись же, товарищ, ночным небесам!