Избранные произведения

Слуга принес кофе. Я спрятал книгу и подошел к столу, где стояла чашка. В доме уже просыпались; медлить было нельзя. Дрожащей рукой я развернул пакетик с ядом. У меня едва хватило духу всыпать его в чашку. Я стал размешивать кофе, вспоминая невинную Дездемону; вчерашняя пьеса не выходила у меня из головы. Взгляд мой упал на фотографию Эскобара, который на снимке стоял, положив руку на спинку стула и глядя вдаль…

«Довольно», — подумал я и решил выпить кофе, но остановился: не подождать ли, пока Капиту с сыном отправится к мессе; так будет вернее. Приняв такое решение, я начал ходить по кабинету. В коридоре послышался голос Иезекиила, и тотчас же он ворвался ко мне с криком:

— Папа! Папа!

Читатель, я совсем забыл сказать, что, увидев мальчика, инстинктивно отпрянул назад. Не правда ли, как прекрасно и трагично? Отступая, я уперся спиной в книжный шкаф. Иезекиил обнял мои колени и приподнялся на цыпочки, стараясь поцеловать меня; он тянулся ко мне, продолжая взывать:

— Папа! Папа!

Глава CXXXVII ПРЕСТУПНОЕ НАМЕРЕНИЕ

Не взгляни я тогда на Иезекиила, вряд ли пришлось бы мне писать эту книгу, ведь первым моим побуждением было выпить кофе. Я схватил чашку, но в это мгновение мальчик поцеловал мне руку, и у меня возникло иное намерение, — нелегко сознаваться в нем, но что поделаешь, — я решил ничего не утаивать. Пусть назовут меня убийцей; спорить не стану, второе мое побуждение было преступно. Я наклонился к Иезекиилу и спросил, не хочет ли он выпить кофе.

— Я уже позавтракал, папа; мы с мамой идем к мессе.

— Выпей хоть полчашечки!

— А вы, папа?

— Подадут еще; ну, пей скорее!

Я поднес чашку ко рту Иезекиила, рука моя дрожала, я чуть не расплескал кофе, но мне хотелось непременно влить жидкость мальчику в глотку, если привкус яда отпугнет его…

И вдруг неведомая сила заставила меня отступить. Поставив чашку на стол, я как безумный припал к головке ребенка, покрывая ее поцелуями.

— Папа! Папа! — вскричал Иезекиил.

— Нет, нет, не я твой папа!

Глава CXXXVIII ВХОДИТ КАПИТУ

Когда я поднял голову, передо мной стояла Капиту. Неожиданное появление сына, а затем и матери можно принять за театральный эффект, а между тем ничего странного в этом не было: перед тем как отправиться к мессе, Капиту всегда заходила поболтать со мной. Правда, в последнее время разговор у нас не клеился; я едва смотрел на нее. Но она не теряла надежды.

На этот раз я пристально взглянул на Капиту, и она показалась мне бледной как смерть. Наступило молчание, продолжавшееся целую вечность, ибо в момент сильных душевных переживаний время словно останавливается. Капиту наконец овладела собой; она велела сыну уйти и попросила меня объяснить…

— Нечего и объяснять, — сказал я.

— Неправда; почему у тебя и у Иезекиила слезы на глазах? Что у вас произошло?

— Разве ты не слышала?

Капиту ответила, что не разобрала слов. Конечно, она прекрасно их слышала, но признаться в этом означало бы потерять надежду на примирение. Не рассказывая эпизода с кофе, я повторил ей слова, которыми заканчивается предыдущая глава.

— Что? — переспросила она, словно не расслышав.

— Иезекиил не мой сын.

Велико было изумление Капиту, перешедшее в негодование; оно могло бы сбить с толку даже свидетелей в суде. Я слышал, что у нас свидетелей нанимают за деньги, хотя сильно в этом сомневаюсь, ибо адвокат, открывший мне это, проиграл дело. Но существуют или нет подложные свидетели, на сей раз сама природа присягнула за себя — как тут было не поверить. Поэтому, не слушая Капиту и не глядя на нее, я в третий раз с огромной убежденностью повторил свои слова. Помолчав, Капиту произнесла:

— Такое оскорбление можно объяснить лишь твердой уверенностью; а между тем, если бы у тебя возникло малейшее подозрение, ты не сумел бы его скрыть. Откуда взялась у тебя подобная мысль? Отвечай, — продолжала она, видя, что я молчу, — отвечай, теперь мне не страшно услышать остальное, хуже быть не может. Отчего ты так решил? Да ну, Бентиньо, произнеси хоть слово. Прогони меня потом, но сначала все скажи.

— Есть вещи, о которых не говорят.

— Тогда не стоило вообще затевать разговор, а уж теперь договаривай.

Капиту села в кресло у стола. При всем своем смущении она вела себя не как обвиняемая. Я попросил ее не настаивать.

— Нет, Бентиньо, или выскажись до конца и дай мне возможность оправдаться, или давай разойдемся; я больше не могу!

— Наш развод — дело решенное, — возразил я, поймав ее на слове. — И лучше не говорить друг другу лишнего; пусть каждый уйдет со своей обидой. Но раз сеньора настаивает, пожалуйста.

Однако не успел я заговорить о любовных похождениях Эскобара, как она рассмеялась непередаваемым смехом — и произнесла печально и в то же время иронически:

— Ах, теперь покойники! Ты ревнуешь даже к мертвым!

Капиту встала и поправила накидку. Она вздохнула, да, по-моему, она вздохнула, а я, жаждавший полного ее оправдания больше всего на свете, понес бог знает какую чепуху. Капиту презрительно на меня взглянула и пробормотала:

— Я знаю, в чем дело: случайное сходство… Воля божия все объясняет… Ты смеешься? Это естественно. Ты не веришь в бога, хоть и учился в семинарии, а я верю… Однако довольно, нам больше не о чем говорить…

Глава CXXXIX ФОТОГРАФИЯ

Клянусь, я почти поверил, что являюсь жертвой самообмана и галлюцинации; но тут раздался голос Иезекиила: «Мама! Скорее! Мы опоздаем к мессе!» Приход его возвратил меня к действительности. Мы с Капиту невольно взглянули на фотографию Эскобара, а потом друг на друга. Смущение ее было равносильно признанию. Мальчик так удивительно походил на Эскобара, что не требовалось фотографии моего друга в детстве — ее заменял наш Иезекиил. Впрочем, Капиту ни в чем не созналась, она взяла сына за руку и увела его к мессе.

Глава CXL ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЦЕРКВИ

Я остался один, тут бы взять и выпить кофе. Так нет, представьте себе, я уже не хотел умирать. Смерть казалась мне прежде единственным выходом, а теперь нашелся другой выход, не столь безрассудный; он оставлял возможность для искупления вины. Заметьте, я говорю не «прощения», а «искупления». Как бы то ни было, я отклонил мысль о самоубийстве и стал ожидать возвращения Капиту. Она задержалась дольше обычного, и я начал побаиваться, не пошла ли Капиту к моей матери, но опасения мои оказались напрасными.

— Я поверяла богу мои горести, — сказала Капиту, вернувшись из церкви, — и поняла, что нам необходимо расстаться; я готова к этому.

Она потупила взор, явно ожидая возражения или протеста с моей стороны. Она рассчитывала на мою слабость или неуверенность в отцовстве Эскобара, но ошиблась. Должно быть, новые и сильные переживания сделали меня другим человеком. Правда, это не сразу стало заметно. Я ответил, что подумаю и сообщу ей о своем решении. В действительности все уже было обдумано и решено.