Избранные работы

Кроме этих рационально-практических соображений, еще целый ряд неопределенных ощущений притягивает американца к большим партиям и крепко удерживает его там.

В моих предварительных замечаниях я уже указывал на то, как сильно развита в американце страсть к измеримой величине, к большим цифрам, и как эта страсть приводит его к переоценке внешнего «успеха». И, конечно, такой характер мысли толкает к политике большинства. Для американца невыносимо быть членом партии, которая на каждых выборах получает лишь незначительное количество голосов, которая в ближайшее время не достигнет ощутимых результатов и судьба которой, вследствие этого, представляется несколько комичной в день выборов, когда экстаз цифрового успеха больших партий достигает высших ступеней, когда во всех газетах колоссальными буквами объявляется успех на выборах их кандидатов, когда на могучих транспарантах, которые воздвигаются в день выборов президента у всех больших редакций, красуются сообщенные по телефону цифры поданных голосов. Представитель политики меньшинства должен со страдальческим видом спокойно стоять в стороне, а это совсем не по вкусу горячему темпераменту американца.

Далее, страсть к крупным величинам в связи с радикально-демократическими основами политического устройства развили в американце слепое преклонение перед большинством; последнее, по его мнению, всегда стоит на правильном пути; иначе оно не было бы большинством. Как могут ошибаться массы народа? Это именно то, что Брайс превосходно назвал «fatalism of the multitude» (фатализм большинства).

К этому почтению перед широкими массами избирателей присоединяется еще склонность американцев объединяться с себе подобными для совместных действий, – как бы некоторая стадность [75] . Это стремление, которое само по себе должно было бы лишь привести к образованию партий – больших или маленьких, – здесь опять-таки служит на пользу больших партий, так как оно связано с сильным чувством верности и преданности раз избранному стаду. Последнее выражается в форменном партийном фанатизме, фанатической партийной лояльности (fanatical Party loyalism), как выражается Острогорский. А чтобы вполне удовлетворить эту потребность в партийной принадлежности, нужно быть членом «большого» союза, которым можно было бы гордиться. Мне кажется справедливой мысль Острогорского, что все эти душевные побуждения находятся в связи с тем фактом, что у американцев мало естественных общественных связей, и что потому они со страстью одиноких людей примыкают к большим организациям старых партий. Много верного заключается также и в следующих выводах: «Подобно тому, как древний грек, который в самых отдаленных колониях находил свои национальные божества и огонь священного очага его родного города, так и американец при своем бродячем существовании находит повсюду, от Атлантического океана до Тихого, от Мэна до Флориды, или республиканскую организацию, или демократическую организацию, которая как бы переносит его домой, дает ему опору и заставляет его с гордостью повторять крик нью-йоркско-го политикана: «я – демократ», или «я – республиканец!« [76]

75

«Все они стадны: каждый человек более расположен идти с большинством и поступать так, как все поступают, чем избирать свой собственный путь» (Bryce J. Op. cit. Vol. 2. P. 46).

76

Ostrogorski М. Op. cit. Vol. 2. P. 591.

Таким образом, много разнообразных причин как материального, так и идеального свойства ведут к тому, что «большие» партии остаются большими и мощными и сохраняют благодаря этому свою политическую монополию; они пользуются этой монополией потому, что они «большие» партии, и они большие партии потому, что обладают монополией.

IV. Неудачи всех «третьих» партий

Старые большие партии Америки с полным правом сравнивали с колоссальными трестами, обладающими такими огромными капиталами и так безраздельно проникающими во все области жизни, что наряду с ними исключается всякая возможность конкуренции «третьих» партий. Лишь только появляется конкурент, старые партии тотчас же напрягают все усилия, чтобы устранить его. В случае нужды, они даже соединяются на короткое время, чтобы сообща разбить опасного соперника.

Таким образом, история «третьих» партий в Америке является грустной историей постоянных поражений, дающей мало надежды для будущего. Беглый взгляд на сделанные до сих пор напрасные попытки пошатнуть единовластие старых партий подтвердит справедливость сказанного. При этом я ограничусь лишь более известными «образованиями» (партий), и мой список не будет претендовать на обстоятельность.

1830 г. – Anti Masonie Party (Антимасонская партия) своим происхождением обязана случайному происшествию (исчезновению одного бывшего члена масонской ложи, относительно которого подозревали, что он убит своими прежними товарищами), и выражала некоторые антипатии к тайным обществам. Она исчезла, просуществовав на политической сцене несколько лет.

1840 г. – Abolitionists (позднее Liberty Party, Free soilers) вели войну против полигамии и рабства. В 1850-х гг., не достигнув какого бы то ни было значения, слились с республиканской партией.

1834 г. – Native American Party; ее программа: недопущение к общественным должностям всех неуроженцев Америки и т. д., нашла некоторую почву в Нью-Йорке, Филадельфии и нескольких других штатах; она скоро погибла и в 1844 г. возродилась под именем «Know-nothings» [77] . В 1850-х гг. Know-nothings пользовались некоторым значением. В 1855 г. они победили на выборах губернаторов и членов ландтага в Нью-Гемпшире, Массачусетсе, Род-Айленде, Коннектикуте, Нью-Йорке и Калифорнии и частью в Мериленде. В Виржинии, Джорджии, Алабаме, Луизиане, Миссисипи и Техасе демократическому большинству был нанесен ими значительный ущерб. В 1856 г. они созвали свой первый – и единственный – национальный съезд, и в этом же году на выборах президента они получили все-таки 874534 голоса против 3 179433 голосов обеих больших партий, но провели выборщиков только в Мериленде (8 из общего числа 296).

77

Название Know-nothings произошло оттого, что члены партии – бывшей наполовину тайным орденом – на все вопросы об их организации и т. п. должны были отвечать: «I know nothing» («Я ничего не знаю»).

Через несколько лет после этого Know-nothings исчезли.

1872 г. – Prohibition Party (Prohibitionists); ее программа: государственная борьба с алкоголизмом. Прямые выборы президента. Civil Service Reform, понижение почтового, железнодорожного и телеграфного тарифов. Право женщин участвовать в выборах. Здоровая валюта (разменные бумажные деньги). Число ее голосов с первого года ее появления до 1888 г. возросло с 5608 до 246876 и с тех пор колеблется около этого уровня. Партия существует еще и сейчас; в 1904 г. она имела 260303 голоса.

1872 г. – Greenback-Party. Первоначально партия исключительно для реформы валюты (устранение билетов национального банка, объявление бумажных денег единственной ходячей монетой, разрешение делать все платежи бумажными деньгами и т. п.). В 1877 г. партия, вербовавшаяся первоначально из фермеров и мелких торговцев, получила некоторую поддержку также и в рабочих кругах. Тогда она переименовалась в Greenback Labor Party. Число ее голосов вдруг возросло: в 1876 г. до 81740, 1878 г. – 1 млн., а затем также быстро упало: уже в 1880 г. оно равнялось 308 578, в 1884 г. – 175370, и вскоре после этого партия совсем перестала существовать. В 1886 г. Knights of Labor сделали попытку в лице Union Labor

Party оживить старую Greenback Party. На выборах президента 1888 г. эта партия получила 146836 голосов. Затем исчезла также и она.

1890 г. – Peoples Party (Populists). Состоит из приверженцев Farmers Alliance’a (радикального крестьянского союза), Knights of Labor, Singletax Clubs (Генри Джордж!) и др., с ясными мелкобуржуазно-демократическими тенденциями. В ее программе, с неслыханной даже для американских партий спутанностью, выставлены, между прочим, следующие требования: свободная чеканка серебра; передача в ведение государства всех больших путей сообщения, основание почтово-сберегательных касс; «вся земля, принадлежащая корпорациям и иностранцам, должна быть передана в руки обрабатывающих ее»; введение референдума; прямые выборы президента; установление законом 8-часового рабочего дня; уничтожение Pinkerton police.

Популисты достигли успеха, небывалого еще до тех пор для «третьих» партий в Соединенных Штатах. Уже на выборах президента в 1892 г. они получили 1055 424 голоса и – что еще важнее – провели 22 выборщика; со времени Гражданской войны это случилось впервые, что третья партия смогла провести выборщиков. В 1894 г. число их голосов достигло 1564318; в 1896 г. партия уже принадлежала истории. Демократическая партия (которая тогда в своих рядах выдерживала жестокий серебряный кризис) почти совершенно поглотила популистов, которые голосовали все за серебряного демократа Бриана. Сохранилось лишь незначительное количество популистов, имевших в 1900 г. – 50 тыс. голосов за Баркера, в 1904 г. – 114637 за Ватсона.

Эта трагическая судьба всех «третьих» партий, конечно, только способствовала увеличению препятствий для возникновения независимой партии. Она вызвала недоверие к «третьим» партиям как к таковым. На основании бесчисленных неудач «третьих» партий строят заключения об их характере вообще. При этом, конечно, в интересах больших партий распространять в народе воззрение, что все «третьи» партии «утопичны», нежизнеспособны, «не соответствуют американскому характеру» («unamerikanisch») и т. п. Большие партии черпают новые жизненные силы из жалкой гибели их конкурентов. И для успешного развития самостоятельной социалистической партии вытекают отсюда новые затруднения.

Но, может быть, почтенный читатель не удовлетворен вышеприведенными доказательствами. Действительно ли, – спросит он, – лишь внешнее положение партийных организаций задерживало до сих пор в Соединенных Штатах развитие социалистического движения? – и возразит против такого предположения следующее: указание на фиаско всех «третьих» партий ведь не является же неотразимым доводом. Разве все те партии погибли не вследствие их собственной слабости? Ведь они были нежизнеспособны, так как им не доставало ясного стремления к определенной цели, так как они не базировались на равно заинтересованных группах населения. А разве социалистическое движение не отличается от всех названных общественных течений именно тем, что оно опирается на общие интересы?