Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Доктор Лейт уставился на нее так сосредоточенно, что лицо его стало походить на маску. Сьюзен показалось, что вся его горечь, замеченная ею в первые дни их знакомства, вернулась – такими безжизненными были эти черты, так холоден взгляд.

– Что ж, – сказал он наконец. – Прощайте.

Она тотчас покраснела, ощутив с новой силой его власть над ней: он легко мог причинить ей смертельную боль. А еще мгновенно осознала тот факт, что они расстаются, что она никогда его больше не увидит. До сих пор она не отдавала себе в том отчета, и сейчас эта мысль поразила ее внезапным страхом.

– Может быть, теперь вы позволите мне пройти, – устало уронил он, – или напоследок споем псалом?

– Погодите! – воскликнула она. – Не уходите пока. Не уходите. – И, безотчетно желая во что бы то ни стало удержать его, протянула руку и схватила его за рукав.

От ощущения тепла его руки под тонкой тканью по ее телу прошла волна дрожи и бесстыдно влилась в ее кровь.

– Пообещайте мне, пожалуйста… Вы пообещаете мне кое-что, прежде чем я уйду? – Она с трудом подбирала слова, едва осознавая, что делает.

– С чего бы мне обещать? У меня нет перед вами никаких обязательств.

– Не мне, – выдохнула она, – а самому себе. О, я не думаю ни о ком, кроме вас.

Он пристально посмотрел в запрокинутое непримечательное лицо, искаженное волнением.

– Мне больно видеть, – неистово продолжила она, – как вы пренебрегаете собой. Сегодня вы ни разу не пришли поесть. Вы голодаете. О, вы не заботитесь о себе. – Она умолкла, глаза ее влажно блестели, затем, заново набравшись храбрости, заговорила безудержно, умоляюще: – Знаю, что выставляю себя дурой. Но мне все равно. Знаю, вы меня ненавидите. Но это меня не остановит. В вас есть нечто такое, отчего я горю желанием помочь вам. Я доверяю вам во всем. Знаю, вы способны на великие дела. И вы так много страдали! Я не хочу, чтобы вы страдали и дальше. Не хочу, говорю вам. Мне невыносима мысль, что вы будете страдать. Невыносима. О, прошу вас, прошу, скажите, что позаботитесь о себе. Скажите мне это, и я… я уйду счастливой.

Ее дрожащие пальцы соскользнули с рукава, и она конвульсивно прижала их к ладони Харви.

– Не делайте этого! – выкрикнул он в тот же миг, отпрянув, словно его ужалили.

– Я знаю, знаю! – воскликнула она, уколотая ревностью. – Знаю, вы любите ее. Не думайте, что я ничего не заметила. Но даже это меня не остановит. Она никогда не почувствует к вам того, что чувствую я. И вы видите, она ушла, точно так же, как уйду я. Но мои чувства останутся. Надолго, навсегда. Вы не сможете от них убежать. Не сможете, я вам говорю. Я буду молиться за вас. Я буду служить вам своими молитвами.

Наступила неприятная пауза. Было слышно лишь громкое учащенное дыхание Сьюзен.

– Пожалуйста, не надо, – болезненно и глухо произнес он. – Вы расстраиваете себя. И все это… все это впустую.

Нотки безнадежности, прозвеневшие в его голосе, казалось, подстрекнули ее к продолжению. Но ее попытки заговорить были прерваны.

– Мы готовы. Ждем только вас, – сказал кто-то позади.

То был Роджерс, с его прямым и острым, как лезвие, взглядом. Рядом стоял Роберт.

Сьюзен застыла, потом ее рука безвольно упала. Ее глаза на мгновение задержались на Харви, а потом, не сказав больше ни слова, она развернулась и, опустив голову, двинулась к трапу.

– Что ж… – нерешительно начал Трантер.

Заикаясь, он выдавил слова прощания, протянул Харви руку. Куда делось энергичное, мужественное рукопожатие? Ладонь Роберта была вялой и холодной, как рыбий хвост. Роджерс промолчал, лишь смерил Харви ледяным неприязненным взглядом, повернулся костлявой спиной и зашагал прочь.

Харви замер с каменным, лишенным выражения лицом. Он проследил, как трое спустились по сходням и сели в ожидавшую их двуколку. Перезвон сбруи, топот копыт, клубы белой пыли. Все еще стоя без движения, он видел, как они медленно катят по дороге в Лагуну. В Лагуну, где бушует желтая лихорадка.

Глава 15

Харви, единственный из пассажиров, остался на судне, дремавшем теперь в непривычной тишине, которая напоминала тревожное молчание спешно покинутого дома. Один! Какое мертвенное слово. Слово, навеки прилипшее к нему. Он всегда жаждал уединения, ему хватало собственного общества, но теперь боль одиночества раскалывала его на части.

Сидя в своей каюте с книгой на коленях, он пытался читать. Но буквы расплывались перед глазами, смысл слов ускользал. Его терзали странные, хаотичные воспоминания из прежней жизни. Бесполезной, совершенно бесполезной! Угнетала мысль о собственной несостоятельности. Трагические события, оборвавшие перспективную карьеру в больнице, внезапно предстали в новом свете. Он вдруг посочувствовал, но не самому себе, а тем троим, умершим. «Бедолаги, – подумал он, – у них не было ни единого шанса».

Он нетерпеливо бросил книгу на койку и долгое время сидел, глядя в пустоту. Затем в дверь постучали, она открылась, и вошел Траут, неся знакомый кувшин с горячей водой.

Харви следил за движениями стюарда, пока тот, поставив кувшин, молча наводил порядок в каюте. Потом, под влиянием порыва, что редко случалось, достал бумажник, извлек из него банкноту и протянул стюарду.

– Возьмите, – сказал он, – за то, что заботились о чертовой неблагодарной свинье.

Траут деликатным жестом выразил огорчение:

– Нет-нет, сэр. Что вы, не надо. Мне было приятно. И до нашего возвращения еще далеко.

– Берите, – резко настаивал Харви.

Стюард взял банкноту, постоял секунду в замешательстве, затем, пробормотав слова благодарности, шмыгнул из каюты.

«Почему, – подумал Харви, – я это сделал?» В начале путешествия он проклинал Траута, а теперь из какой-то нездоровой сентиментальности, совершенно некстати выдал ему фунт. Этот поступок ему самому показался настолько загадочным, что Харви просто махнул рукой. Потом его взгляд задержался на медном кувшине, стоявшем рядом с умывальным столиком. Ужинать, скорее всего, придется в одиночестве, и эта перспектива повергла Харви в смятение. Когда судно находилось в порту, Рентон неукоснительно ужинал в своей каюте. Коркоран… да, даже Коркоран его бросил. Вернуться, видимо, и не подумает. Он, Харви Лейт, останется один. Один. И вновь он утонул в меланхолии этого слова.

Он всегда был так отчаянно самоуверен, встречал в штыки предложения дружбы, презирал всяческие сантименты с уничижительной неоспоримой мудростью. А теперь узнал, что эту мудрость можно оспорить.

Как он узнал это? Любовь! Шесть месяцев назад он бы презрительно посмеялся, высокомерно поиздевался над этим словом, определив его как бессмысленное. Но теперь не мог ни смеяться, ни издеваться. Он думал о Мэри.

Он никогда ее больше не увидит?

Он тосковал по ней. Однажды она, в своей расплывчатой манере, сказала, что жизнью управляют странные и незаметные подводные течения, неподвластные разуму. При этой мысли рожденный в нем когда-то фатализм дрогнул под дуновением трепещущей надежды. Всю жизнь его рассуждения были основаны на строгих, точных фактах, но теперь он смутно осознавал: существует иная сила, более высокого порядка, более сокровенная, нежели разум.

Он тяжело вздохнул, поднялся и выглянул в иллюминатор. Работы в гавани шли на убыль, но было еще светло. За парапетом мола поднимались одна над другой городские крыши. В них таилось безмолвное очарование – казалось, они манили к себе. Затем сквозь мрачные раздумья прорвалось непреодолимое беспокойство и возбуждение. «Я не могу оставаться на борту, – подумал он. – Просто не могу».

Все произошло в одно мгновение – мысль привела к действию. Схватив шляпу, он вылетел из каюты и устремился на набережную.