Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Камерон спокойно посмотрел на Финлея.

– Я не считаю это чепухой, – задумчиво произнес он. – И я не собираюсь отрицать существование аппендицита только потому, что не знаком с этой штуковиной, поскольку, возможно, немного устарел и отстал от времени. – Повисла пауза. Тронутый душевной широтой Камерона, Финлей молчал, и в результате старик продолжил: – Но разговоры нам не очень-то помогут. Допустим, ты прав, но что ты предлагаешь делать?

Финлей нетерпеливо заговорил:

– Поверьте мне, касторовое масло и льняные припарки нам здесь не помогут. Только операция!

Снова наступило молчание. Камерон задумчиво погладил подбородок.

– Ну, может быть, ты и прав, – наконец сказал он. – Но это серьезный шаг, дружок, очень серьезный шаг. Я бы не хотел, чтобы ты брал это на себя. Нет и нет! А вдруг с мальчиком что-нибудь случится? Они ведь, будь я проклят, начнут уверять, что его убила операция. Тебе нужно заручиться еще чьим-то мнением. Я тебе не помощник, хотя я с тобой тут всем сердцем и душой. – Он помолчал. – Может, позвонишь Риду и послушаешь, что он скажет?

Финлей посмотрел себе под ноги. Хотя предложение Камерона было мудрым, Финлея оно едва ли могло устроить. Он был в хороших отношениях с доктором Ридом, таким же молодым человеком, как и он сам, с солидной практикой в Ньютауне и бурными, несколько суетливыми манерами, впрочем вполне сердечными, хотя, возможно, и вызывающими порой насмешку. И все же Финлею не хотелось вмешательства со стороны. Он был индивидуалистом. Тем не менее он оценил мудрый совет Камерона и наконец поднял голову.

– Правильно! – сказал он. – Я сейчас же позвоню Риду.

Без промедления он вызвал Рида, и, пока Камерон в одиночестве совершал дневной обход, два молодых врача отправились в дом Пуласки.

Рид, глубоко польщенный приглашением Финлея, заявил, что полностью осведомлен о последних работах Митчелла, и недвусмысленно дал понять, что это состояние больного, получившее название аппендицит, для него – открытая книга.

– Я только в прошлом месяце смотрел отчеты больницы Джона Хопкинса, – добавил он. – Полагаю, вы их видели?

– Нет, – сухо ответил Финлей, – но я видел этот случай.

Рид больше ничего не сказал, продолжая тщательно осматривать мальчика. Закончив, он последовал за Финлеем в другую комнату, закурил сигарету и, расставив ноги, выпустил к потолку длинное облако дыма. Казалось, он погружен в свои мысли. Наконец с некоторой неуверенностью он заговорил:

– Честно говоря, друг Финлей, я не могу согласиться с вашим диагнозом. Как уже сказал вам, я знаю, что это такое. Абсолютно. Но дело не в этом. Я не вижу тут ничего, кроме простого воспаления. Рвота у мальчика прекратилась, температура упала, мать говорит, что он меньше жалуется на боль. – Рид помахал сигаретой. – Мне очень жаль, Финлей, что я не согласен с вами. Но я убежден, что вы ошибаетесь. Здесь нет никакого аппендицита. В данных обстоятельствах я не могу рекомендовать операцию. Тут делать ничего не следует – надо просто подождать, мой дорогой. Вот в чем смысл.

И, дружески кивнув, Рид ушел.

Но Финлей остался в этом доме. Почему-то он не мог уйти. Отнюдь не успокоенный словами Рида, он вернулся в маленькую спальню и остановил взгляд на неподвижно лежащем мальчике.

Как и говорил Рид, рвота прекратилась, боль стала меньше, но для Финлея это означало не улучшение, а быстрое ухудшение состояния больного.

Он взял Пауля за руку.

– Тебе все еще больно? – спросил он.

– Мне не так больно. Но я чувствую себя ужасно странно. В комнате какая-то чернота.

Финлей прикусил губу. Бешено колотившийся под пальцами пульс вкупе с падающей температурой – в этом было нечто зловеще.

Здесь, в бедном и убогом доме, Финлей чувствовал присутствие этой ужасной фигуры – темного ангела смерти. Он, Финлей, должен что-то сделать, должен. Камерон ничем не мог ему помочь, Рид подвел его; решение целиком зависело от него самого.

Целых пять минут Финлей стоял неподвижно, уставившись на узкую кровать с мальчиком на скомканных простынях. Затем его застывшее лицо внезапно просветлело.

Вот оно! Почему он не подумал об этом раньше? Он позвонит одному профессору в Глазго. Профессор знал его, помнил как хирурга-практиканта. Человек отзывчивый и милосердный, он, несомненно, приедет и разберется с этим случаем. Иногда профессор мог потребовать сотню гиней в порядке платы, если это были знатные пациенты, и даже специальный поезд, чтобы добраться до них, но в других ситуациях он приезжал к больным из чистого милосердия и ничего не брал за свои труды. Это была именно такая ситуация, и Финлей был уверен, что профессор так и поступит.

Повернувшись, он вышел в соседнюю комнату, где стояла миссис Пуласки в окружении перепуганных мальчишек, вцепившихся ей в юбку, и как можно короче объяснил, что Паулю придется немедленно лечь в больницу.

– Больница! – повторила испуганная женщина. – Матерь Божия! Неужели он так болен, доктор?

– Да, – сказал Финлей, – и ему будет еще хуже, если мы не поторопимся.

Присев за стол, он достал блок рецептурных бланков и торопливо написал старшей медсестре Кларк, чтобы она прислала «скорую» за Паулем и подготовила все к вечерней операции, которую сделает его профессор.

Затем, утешив, как мог, плачущую мать, он поспешил обратно в Арден-Хаус, где без промедления позвонил в Глазго и был соединен с домом профессора.

Но тут он пережил настоящий шок. Профессор уехал два дня назад, чтобы провести двухнедельный отпуск на юге Англии.

В полной растерянности Финлей положил трубку и обхватил голову руками. Больше никого из хирургов он не знал настолько хорошо, чтобы попросить приехать в Ливенфорд и сделать бесплатно операцию. Загнав себя в угол своими действиями, он оказался совершенно беспомощным, как в ловушке.

Но время шло, и он не имел права терять ни минуты. Хотя и не зная, что предпринять, он все же понимал, что должен действовать – действовать немедленно.

Очнувшись, он вышел из дома и быстро зашагал по Коммон к больнице. Войдя в больницу, он направился прямо в комнату старшей медсестры, но ее там не было, поэтому он повернулся и пошел в палату.

Сестра Ангус стояла возле кровати, застеленной чистым белым бельем, на которой теперь лежал Пауль, и, когда Финлей вошел, она подняла голову и встретилась с ним взглядом, но не отстраненным, как обычно, а напряженным и озабоченным.