Избранные стихотворения и проза

В 1873 г. его разбил паралич, у него отнялась левая половина тела; врачи объяснили это заболевание той несчастной случайностью, которая произошла с ним в вашингтонском госпитале во время войны.

Он переехал в штат Нью-Джерси, недалеко от штата Нью-Йорк, и поселился в городишке Кемдене, под Филадельфией. Английские друзья собрали для него небольшой капитал, вполне достаточный для безбедного существования, и в очень деликатной форме преподнесли ему эти деньги. Анна Гилкрист приехала из-за океана ухаживать за ним, и поселилась по соседству в Филадельфии. Его друг Джордж Стаффорд предоставил ему свою ферму в лесу как бесплатную летнюю дачу.

Хилый старик, без надежд на будущее, страдая от мучительной болезни, он, наперекор всему, остался жизнерадостен и светел. Старость и болезнь не сокрушили его оптимизма. Его стихи, относящиеся к этой поре, остались такими же песнями счастья, как и созданные в ранние годы:

Здравствуй, неизреченная благость предсмертных дней! —

приветствовал он свою недужную старость.

Впоследствии он неожиданно оправился, и в 1879 г., в апреле, в годовщину смерти президента Линкольна, прочитал о нём в Нью-Йорке, в одном из самых обширных театров, публичную лекцию с огромным успехом, а осенью уехал в Колорадо путешествовать по Скалистым горам, побывал на Ниагаре и в Канаде, но вскоре его здоровье ухудшилось, и последние годы жизни он провёл прикованный к инвалидному креслу.

Вокруг его кресла были в беспорядке разбросаны газетные вырезки, книги, корректуры, рукописи, журналы, брошюры, казавшиеся постороннему хламом. Помимо прочих друзей, ежедневно посещал его юный писатель Горэс Тробел, — для многочасовых бесед, которые тут же записывал. Впоследствии эти записи составили трехтомную книгу.

В 1890 г. Уолт Уитман купил себе на свои сбережения могилу неподалеку от Кемдена и заказал себе памятник — гранитный, на высоком холме — начертал на нём своё имя и стал терпеливо ждать, когда этот монумент пригодится. Но смерть не приходила к нему. Умирал он так же медленно, как жил. Его три раза разбивал паралич, но никак не мог одолеть.

Когда же, наконец, он скончался (26 марта 1892 г.), большие толпы пришли провожать его гроб. Священников не было, а просто один из его друзей прочитал над могилой отрывки из разных «священных» книг: из библии, корана, Конфуция, но больше всего из книги его самого, Уолта Уитмана.

Листья травы

Песня радостей

О, создать самую весёлую песню, Полную музыки — полную женщин, детей и мужчин, Полную повседневных работ — полную деревьев и зёрен! О, если бы ей крики животных! Быстрота и равновесие рыб! О, если бы в ней капали капли дождя! О, если бы в ней сияло солнце и двигались волны! О, радость моей души, — она вольная — она мчится, как молния! Нам мало всего шара земного или отдельной эпохи, У меня будут тысячи этих шаров и всё время. О, радость машиниста! О, управлять паровозом! Слышать шипение пара, радостный крик паровоза и хохот бегущей машины! Врываться в далёкий простор, нестись без преград вперёд! О, беззаботно блуждать по полям и нагорьям! Цветы и листья зауряднейшей сорной травы, мокрое, свежее молчание леса, Тонкий запах земли на заре, до полудня! О, радости наездника или наездницы! Седло, галоп, прижимание тела к седлу, холодное журчание в волосах и в ушах. О, радости пожарного! Я слышу тревогу в ночи, Я слышу набат и крики! Я бегу в стороне от толпы! Вид пламени счастливит меня до безумия. О, радости борца-силача, что, как башня, стоит на арене, в превосходном здоровьи, спокойный, в сознании силы и жаждет схватиться с противником! О, радость широкого и простого сочувствия, которое только человечья душа может изливать из себя таким ровным неиссякающим током! О, радости матери! Оберегать, и терпеть, и великолепно любить, и страдать, и прилежно растить живое! О, радость роста, увеличения, накопления сил, Радость умиротворения и ласки, радость согласья и лада! О, вернуться туда, где родился, И ещё раз услышать, как щебечут на родине птицы, И ещё раз пойти по родному жилью и сбегать в поле, побывать на гумне, И еще раз прогуляться по саду, по его старым тропинкам. О, расти в лагунах, заливах, бухтах или на берегу океана, И остаться там до конца моих дней, и жить, и работать там, Солёный и мокрый запах, берег, солёные травы в низкой воде отлива, Труд рыбаков, труд ловца угрей и собирателя устриц; Я прихожу с лопатой и граблями для ракушек, со мною моя острог'a для угрей, Что? Уже отлив? Я иду по песчаной отмели и подхожу к собирателям устриц; Я смеюсь и работаю с ними, как молодой озорник; А зимою я беру мою вершу, я беру мою острогу и шагаю по льду залива, и при мне мой топорик, чтобы прорубать дыры во льду. Посмотрите на меня, как тепло я одет; я иду с удовольствием и к вечеру возвращаюсь домой. И со мною ватага товарищей, они молодцы, И подростки, и взрослые, им любо работать со мною и водиться со мною — больше, чем с другими людьми; Днём они работают со мною, а ночью они спят подле меня. А в жаркую пору, в лодке, поднимать корзины для ловли омаров, загружённые тяжелыми камнями (мне известны все поплавки), Как сладко майское утро, перед самым рассветом, когда я плыву к поплавкам И дёргаю бечеву вбок, и вынимаю корзины, и тёмнозелёные раки отчаянно угрожают клешнями, когда я беру их оттуда и сую в их клешни деревяжки, И объезжаю одно за другим все места, а потом гребу обратно, к берегу, И там кидаю их в кипящую воду, в котёл, и они кипят, покуда не станут багровыми. А в другой раз ловить скумбрию. Сумасшедшая, жадная, так и хватает крючок у самой поверхности моря, и похоже, что ею покрыты целые мили воды; Или ловить губанов в Чизапике [12] , я один из загорелой команды, Или выслеживать лососей у Поманока [13] , я стою, привязанный к баркасу, Моя левая нога на шкафуте [14] , моя правая рука бросает кольца тончайшей лесы, И вокруг меня юркие ялики, они юлят, выплывают вперёд, их пятьдесят, они в компании со мной. О, пробираться в лодке по рекам, Вниз по Сент-Лоренсу [15] , пароходы, великолепные виды, Парусные суда, Тысяча Островов [16] , бревенчатый плот и на нём плотовщики с очень длинными вёслами, Малые шалаши на плотах, и струя дыма над ними по вечерам, когда стряпают ужин. (О, страшное, грозящее гибелью! Далёкое от скаредной и набожной жизни! Неверное! В горячке безумия! Что со всех сорвалось якорей и понеслось на простор!) О, работать на рудниках или плавить железо, Раскалённый поток, плавильня, высокий корявый навес, широкое тенистое место, И домна, и кипящая жидкость, что струится, выливаясь оттуда. О, пережить сызнова радость солдата! Чувствовать присутствие храбреца-командира и чувствовать, что он расположен к тебе! Видеть его спокойствие — и согреваться в лучах его улыбки, Итти в бой — слышать, как трубы трубят и стучат барабаны! Слышать гром артиллерии — видеть, как сверкают на солнце штыки и мушкеты! Видеть, как падают люди и умирают без жалоб! Упиться по-дикарски человеческой кровью, — осатанеть до конца! Жадно глядеть на раны и смерти врагов. О, радости китобоя! Я опять плыву моим старым путём! Я чувствую бег корабля подо мной, я чувствую, как меня, словно веером, обвевает атлантический бриз, Я слышу, как с мачты, с самого верха, кричат: Вон… гляди, показался! Я взбегаю на снасти, чтобы посмотреть, куда смотрят другие, — мы спускаемся вниз, ошалев от восторга, Я прыгаю в спущенный бот, мы работаем вёслами, Мы крадемся осторожно к добыче, я вижу огромную глыбу, она греется на солнце в полусне, Я вижу, встаёт гарпунщик, я вижу, как вылетает гарпун из его мускулистой руки, О, как быстро раненый кит несётся вперёд против ветра туда, в океан, и тащит меня на буксире, Снова я вижу его, как он всплыл, чтоб вдохнуть в себя воздух, мы снова гребём к нему, Я вижу, как глубоко вонзилось в его тело копьё, как оно повернулось в ране, И снова мы отходим назад, он снова ныряет вглубь, жизнь быстро уходит от него, И когда он всплывает наверх, он выбрасывает кровавый фонтан, и плавает кругами, кругами, и каждый круг становится всё меньше, — я вижу, он умирает, В центре круга он судорожно прыгает вверх и тихо лежит в окровавленной пене. О, моя старость, чистейшая из всех моих радостей! Мои дети и внуки, мой белые волосы и борода, Как я безмятежен, широк, величав после продолжительной жизни. О, зрелая радость женщины! О, наконец-то я счастлива! Я многочтимая мать, мне уже девятый десяток, Как светлы мои мысли — как влекутся ко мне мои близкие! Какое притяжение таится во мне! Оно ещё сильнее, чем прежде, какое цветение больше цветения юности! Какая нисходит на меня красота, излучаемая мною на всех! О, радости оратора! Выкатывать громы голоса из-за рёбер, из горла, Заставляя людей бесноваться, рыдать, ненавидеть и жаждать, как ты, Вести за собою Америку — укрощать её великим языком. О, радость моей души, что поддерживает своё равновесие, опираясь на себя самое, Получая своё лучшее Я через материальные вещи, любя их, наблюдая их свойства и впитывая их в себя. И всё же, моя душа, словно маятник, возвращается от них снова ко мне, от зрения, слуха, касания, мышления, артикуляции, сопоставления, памяти, Ибо подлинная жизнь моих чувств и плоти превосходит мои чувства и плоть, Ибо тело моё — не только материальное тело и глаза мои — не только материальные глаза, Ибо сегодня доказано мне, что в конце концов видят мир не мои материальные глаза, И не моё материальное тело в конце концов любит, гуляет, смеётся, кричит, обнимает, рожает. О, радости фермера! Радости канадца, миссурийца, канзасца, айовитянина, орегонца, радости того, кто живёт в Огайо, Иллинойсе, Висконсине! Встать на рассвете дня и проворно бежать к работе, Пахать землю осенней порой для зимних посевов, Пахать землю весенней порой для маиса, Взращивать фруктовые сады, делать деревьям прививку, собирать осенью яблоки. О, плавать в бассейне или с берега в море на хорошем месте для купанья, О, плескаться в воде! О, войти в воду по пояс или бегать нагишом по прибрежью! О, понять, как велико пространство! Изобилие всего, чему нет никакой границы! О, появиться на свет и быть заодно с небесами, с луною, с солнцем, с летящими тучами. О, радость самоотвержения и мужества! Ни перед кем не заискивать, никому ни в чём не уступать, никакому известному или неизвестному деспоту, Ходить, не сгибая спины, гибкой и пружинной походкой. Глядеть безмятежно и вдумчиво или сверкающим глазом. Говорить благозвучным голосом, исходящим из широкой груди. Смело противопоставить себя любому человеку на земле. Знаешь ли ты превосходное счастие юности? Счастие крепкой дружбы, весёлого слова, смеющихся лиц? Счастье блаженного яркого дня, и широко-дыхательных игр? Счастье приятной музыки, освещённых зал и танцоров? Счастье обильной еды, разгульной пирушки и выпивки? И всё же, о моя высшая душа, Знаешь ли ты радости созерцательной мысли? Радости свободного одинокого сердца, нежного, мрачного сердца? Радости уединённых блужданий, с изнемогшей, но гордой душой, радости борьбы и страдания? Радости при мысли о Смерти, о великих сферах Пространства и Времени? Вещие радости лучшей и высшей любви, радости, приносимые дивной женой и вечным, совершенным товарищем, Твои, о бессмертная, радости, достойные тебя, о душа! О, покуда живёшь на земле, быть не рабом, а господином жизни! Встретить жизнь, как могучий победитель, Без раздражения, без жалоб, без сварливых придирок, без скуки! Этим гордым законам воздуха, воды и земли доказать, что моя душа не принижена, Что нет такой внешней силы, которая управляла бы мной. Ибо, повторяю, не одни только радости жизни воспеваются мной, — но и радость смерти! Прекрасное прикосновение Смерти, нежащее и цепенящее, Я сам отдаю моё тело, ставшее гнусным навозом, чтобы его закопали, сожгли или истолкли в порошок. Моё истинное тело, несомненно, оставлено мне для иных сфер, А моё опустелое тело уже ничто для меня, оно опять возвращается в землю, к вечным потребам земли. О, бороться с могучими силами и в борьбе не уступать им ни шагу! Один на один биться с ними до потери последних сил! Прямо смотреть в лицо и пыткам, и тюрьмам, и гневу толпы! Взойти на эшафот и спокойно шагать прямо на ружейные дула! О, быть воистину богом! О, умчаться под парусом в море! Покинуть эту косную, нудную землю, Эту тошную одинаковость улиц, переулков, домов, Покинуть тебя, о земля, закорузлая, твёрдая, и взойти на корабль, И мчаться, и мчаться, и мчаться под парусом вдаль! О, сделать отныне свою жизнь поэмою новых радостей! Плясать, бить в ладоши, безумствовать, кричать, кувыркаться, нестись по течению вперёд! Быть матросом вселенной, чтобы мчаться во все гавани мира, Быть кораблём (погляди, я и солнцу, и ветру отдал мои паруса), Быстрым кораблём, нагружённым доверху богатыми словами я радостями.

12

Губан — рыба. Чизапик — бухта в штате Мериленд на востоке США.

13

Поманок — индейское название Долгого острова.

14

Шкафут — верхний край корабельного борта.

15

Сент-Лоренс — река св. Лаврентия.

16

Тысяча Островов — группа небольших островов на реке св. Лаврентия.

Когда я услыхал к концу дня

Когда я услыхал к концу дня, как имя моё в Капитолии встретили рукоплесканиями, та ночь, что пришла вослед, всё же не была счастливою ночью, И когда мне случалось пировать или планы мои удавались, всё же не был я счастлив, Но день, когда я встал на заре, освежённый, очень здоровый, и, напевая, вдохнул созревшую осень, И, глянув на запад, увидел луну, как она исчезала, бледнея при утреннем свете, И на берег вышел один и, раздевшись, пошёл купаться, смеясь от холодной воды, и увидел, что солнце восходит, И вспомнил, что мой милый, мой друг, мой любимый теперь на пути ко мне, о, тогда я был счастлив, И воздух стал слаще, и пища сытнее, и красивый день чудесно прошёл, И с таким же весельем пришёл другой, а на третий под вечер пришёл мой любимый, И ночь наступила, и всё было тихо, и я слушал, как неторопливые волны беспрестанно катились к земле, Я слушал, как шуршали-шипели пески и вода, как будто шептали, меня поздравляя, Потому что, кого я любил больше всех, тот лежал рядом со мною, спал под одним одеялом со мною в эту прохладную ночь, И в тихих лунных осенних лучах его лицо было обращено ко мне, И рука его легко лежала у меня на груди, обнимая меня, — и в эту ночь я был счастлив.

Европейскому революционеру, который потерпел поражение

[17]

Всё же не падай духом, мой брат или моя сестра! Продолжай своё дело — Свободу нельзя оставлять без подпоры, что бы ни случилось; Тебе не должны быть помехой одна или две неудачи, или любое число неудач, Или косность, или неблагодарность народа, или измена твоих сотоварищей, Или оскаленные зубы властей, пушки, карательные законы, войска. То, во что мы верим, притаилось и ждёт нас на всех континентах, Оно никого не зовёт, оно не даёт обещаний, оно пребывает в покое и в ясности, оно не знает уныния, Оно ждёт терпеливо, чтобы наступил его срок. (Да, я воспеваю не только покорность, Я также воспеваю и мятеж, Ибо я верный поэт каждого бесстрашного бунтаря во всём мире, И кто хочет итти за мною, забудь об уютах и буднях, Каждый час ты рискуешь своей головой.) Битва в разгаре, то и дело трубят тревогу — мы то наступаем, то отходим назад, Торжествуют враги или думают, что они торжествуют, Тюрьма, эшафот, кандалы, железный ошейник, свинцовые пули делают дело своё, И славные и безыменные герои уходят в иные миры, Великие трибуны и писатели изгнаны, они чахнут на далёких чужбинах, Их дело уснуло, сильнейшие глотки удушены своей собственной кровью, И юноши при встрече друг с другом опускают в землю глаза; И всё же Свобода здесь, она не ушла отсюда, и врагам досталось не всё. Когда уходит Свобода, она уходит не первая, не вторая, не третья, Она ждёт, чтобы все ушли, чтобы ей уйти после всех. Лишь тогда, когда забудутся герои и мученики всех народов земли, Когда ораторы в людных собраниях начнут клеветать на погибших, Когда мальчиков уже не станут крестить именами героев, но именами убийц и предателей, Когда законы об угнетении рабов будут сладки народу и охота за рабами узаконена, Когда вы или я, проходя за рубежом по земле и увидев невольников, возрадуемся в сердце своём, И когда вся жизнь и все души мужчин и женщин будут начисто уничтожены в какой-нибудь части земли, — Только тогда Свобода или идея Свободы исчезнет с этой части земли, И враг одолеет вполне. Не унывай же, европейский мятежник!..

17

Это стихотворение даётся в первоначальной редакции (1856), так как через несколько лет Уитман сгладил наиболее боевые места и заменил последние восемь строк тривиально-мистическими фразами. Во втором издании «Листьев травы» стихотворение было озаглавлено «Поэма Свободы для Азии, Африки, Европы, Америки, Австралии, Кубы и морских архипелагов». В третьем издании заглавие было такое: «Бунтарю или бунтарке, потерпевшим поражение».

Если кого я люблю

Если кого я люблю, я бешусь порою от тревоги, что люблю напрасной любовью, Но теперь мне сдаётся, что нет напрасной любви, что плата здесь верная, та или иная. (Я страстно любил одного человека, который меня не любил, Но вот оттого я написал эти песни.)

О ты, за кем, бессловесный

О ты, за кем, бессловесный, я часто ходил повсюду, чтобы побыть близ тебя, Когда я шёл с тобой рядом, или сидел невдали, или оставался с тобой в одной комнате, Ты и не думал тогда, какой тонкий огонь электрический играет во мне из-за тебя.

Мир под морской водой

Мир под морской водой, Леса на дне моря, листья и ветви, Морской салат, обширные поросли мхов, диковинные семена и цветы, непроходимые чащи, прогалины, розовый Различные краски: бледносерая, зелёная, пурпурная, белая, золотая; игра света, проходящего сквозь воду, Бессловесные пловцы среди скал, кораллов, клейковины, травы, камышей, — и пища для этих пловцов, Ленивые существа, что пасутся подвешенные вниз головой или медленно ползут по воде возле самого дна, Кашалот на поверхности моря, выдувающий воздух и воду, играющий своими плавниками, Свинцовоглазая акула, морж, черепаха, мохнатый морской леопард и тропический скат, Какие там страсти, какие сражения, схватки, погони, какие зрелища в этих океанских глубинах, что воздухом дышат густым. Сразу меняется всё, когда оттуда проникнешь сюда, к этому разреженному воздуху, которым дышат подобные нам существа, живущие здесь, в нашей сфере, И сразу меняется всё, когда отсюда проникаешь туда, в иные сферы и к иным существам.

Ночью на морском берегу

Ночью на морском берегу Стоит девочка рядом с отцом И глядит на восток, в осеннее небо. Там наверху, в темноте, Беспощадные хищные тучи, похоронные тучи расстилаются чёрными массами. Злые и быстрые, они опускаются к нижнему краю небес. К той ясной и прозрачной полоске эфира, что осталась ещё на востоке, Туда, где большая, спокойная встаёт владыка-звезда Юпитер, И тут же, чуть повыше, поблизости, Плывут нежные сёстры Плеяды. Ребенок, ухватившись за руку отца И глядя с берега на эти похоронные тучи, которые победно спускаются ниже, чтобы проглотить всё, Беззвучно плачет. Не плачь, дитя, Не плачь, моя милая, Дай я поцелуями уберу твои слёзы, Беспощадные тучи — недолго им быть победителями, Недолго им владеть небом, это только кажется, что звёзды бывают проглочены ими, Юпитер появится снова, уж будь покойна, взгляни на него будущей ночью, и Плеяды появятся снова. Они бессмертны, серебряно-золотые звёзды, они засверкают опять, Большие звёзды и малые засверкают опять, всё это им нипочём. Громадные бессмертные солнца и задумчивые долговечные луны — они засверкают опять. И, дорогое дитя, плачешь ли ты об одном лишь Юпитере? Ты тоскуешь лишь о погребении звёзд? Есть нечто (Утешая тебя ласкою губ, я говорю тебе шопотом, Я даю тебе первый намёк, неясное указание, загадку), Есть нечто, что даже бессмертнее звёзд (Много прошло погребений, много дней и ночей), Нечто, что в мире пребудет даже дольше, чем светоносный Юпитер, Дольше, чем солнце или какой-нибудь кружащийся спутник, Или сверкающие сёстры Плеяды.

Если бы мне было дано

Если бы мне было дано сходствовать с величайшими бардами, И, подобно им, рисовать красивых, надменных людей, и по воле моей состязаться С Гомером, поэтом сражений и воинов, Гектора, Ахиллеса, Аякса, Или создавать, как Шекспир, Гамлета, опутанного горем, Лира, Отелло, или прекраснейших леди, каких создаёт Теннисон, Щеголяя и умом, и стихом, и отборным сюжетом, и рифмами лучшего сорта, этой усладой певцов, — Всё это, о море, всё, всё я с охотою отдал бы, Если бы только один переплеск одной твоей волны ты дало мне, И одним твоим дыханьем дохнуло в мой стих, И оставило в нем этот запах.

Годы современности

Годы современности! годы несделанного! Ваш горизонт встаёт, я вижу, что он расступается для более величественных драм, Я виску, что к ним готовятся не только Америка, не только народ Свободы, но и другие народы, Я вижу, как с ужасным грохотом выходят на сцену новые лица, как старые сходят со сцены, я вижу новые союзы, солидарность племён, Я вижу, как с неудержимою мощью вступает эта рать на мировые подмостки, (А старые силы, старые войны, сыграли ли они свои роли? акты пьесы, подходящие для них, кончены ли они навсегда?) Я вижу Свободу во всеоружии, победоносную, гордую, по одну руку у неё Закон, по другую — Мир, Великолепное трио, выступающее против духа касты; К каким историческим развязкам приближаемся мы с такой быстротой? Я вижу быстрые миллионы людей, марширующих взад и вперёд, Я вижу, как уничтожены все рубежи, проведённые старинною знатью, Я вижу, как снесены все границы, установленные в Европе царями, Я вижу день, когда сам Народ возведёт свои рубежи на земле (все другие долой); Никогда ещё не задавалось таких пронзительных вопросов, как ныне, Никогда ещё не был простой человек и дух его более богоподобен, О, как он торопит, торопит, толкает массы вперёд, не давая ни минуты покоя. Его дерзкая нога и на суше и на море, везде, он колонизует Тихий океан и архипелаги, Своим пароходом, телеграфом, газетой, всевозможными машинами войны, Своими фабриками, всюду разбросанными, он связывает воедино все страны, всю географию мира; Что это за шопот, о страны, бежит перед вами, проносится под глубью морей? Или все народы ведут между собою беседу? Не создаётся ли у земного шара единое сердце? Или всё человечество стало сплочённою массой? Ибо, глядите, тираны трепещут, короны, как призраки, тают, Земля упрямо идёт к новой эре, может быть, ко всеобщей священной войне, Никто не знает, что завтра случится, такими знамениями наполняются ночи и дни; Вещие, пророческие годы! Всё пространство впереди предо мной полно привидений, я тщетно хочу пронизать его, Дела нерождённые, события, которые скоро случатся, бросают вокруг меня отсветы, Этот натиск и пыл, этот странный экстаз лихорадочных снов! Сновиденья ваши, о годы, как они пронизают меня (сплю я или не сплю, я не знаю), Сыграли свои роли Америка и Европа, они тают и отходят во мрак у меня за спиной, Небывало гигантское будущее идёт и идёт на меня.