Избранные труды. Норвежское общество

Ссылками на английский материал вопроса о времени расслоения свободного норвежского населения на хольдов и бондов разрешить нельзя.

Но, как уже известно, исландцы по прибытии в Норвегию в течение трех лет пользовались правами хольдов в отличие от прочих иностранцев. Выше выска'ывалось предположение, что, будучи в своем большинстве потомками выходцев из Норвегии, колонизовавших Исландию в конце IX и начале X в., исландцы сохранили право на получение вергельда, который в период колонизации защищал свободного человека вообще. Как представляется, глубоких различий между бондами и хольдами в то время еще не было, в частности вергельдных градаций, которые мы впоследствии находим в судебниках. Не случайно в Исландии не существовало ни одаля, ни хольдов.

Таким образом, если начало дифференциации свободного населения Норвегии и можно отнести к сравнительно раннему периоду, ее оформление в юридических различиях, в вергельдной системе и т.п., по-видимому, произошло не ранее второй половины X столетия, т.е. уже после завершения колонизации Исландии. Но и этот хронологический рубеж представляет собою лишь предположительный terminus ante quem. В действительности процесс социального расслоения свободных протекал и впоследствии, и его углубление было продуктом более позднего развития, шедшего к тому же неравномерно в отдельных областях страны: в Восточной Норвегии, в отличие от Западной, холь-ды не отделились от бондов еще и в XI в.

От начала XIII в. есть еще другие указания, касающиеся хольдов. В своем трактате о скальдическом искусстве Снорри Стурлусон упоминает социальные разряды в Скандинавских странах, имея в виду преимущественно Норвегию. В обширном перечне кеннингов он дает определения конунга (различая между верховным конунгом и подчиненными ему skattkonungar, которые обязаны были платить ему дань), ярла, хер-сира, а затем пишет: «Следующие — это люди, называемые хольдами; это те бонды, которые получают полное возмещение сообразно происхождению»¹⁵⁵. Несколько ниже он говорит, что бондов называют (в скальдической поэзии) тэнами и хольдами¹⁵⁶. Тэном (kegn) у норвежцев называли свободного человека¹⁵⁷ или подданного государя. Из этих определений хольдов явствует, что Снорри не видел в них обособленной социальной категории,— они принадлежали к бондам, в то же время отличаясь от остальной их массы лучшим происхождением и вследствие этого более высокими возмещениями. Второе из определений Снорри еще более сливает хольдов с бондами. Снорри отмечает, что к хольдам применимы кеннинги «раздающие богатства», «призревающие и примиряющие людей», т.е. кеннинги, которые могут относиться и к правителям. Действительно, «раздающий богатства» — один из очень распространенных кеннингов государя, предводителя, могущественного человека, окруженного дружиной или прихлебателями. В классификации Снорри, которой, разумеется, нельзя придавать юридического смысла (он исходит из словоупотребления, принятого в поэзии), хольды идут после вождей, а вслед за ними упомянуты дружинники. Если мы не забудем, что раздача богатств в виде подарков и пожалований, помимо очевидных материальных выгод, мыслилась скандинавами как обычный способ, при помощи которого вождь делился со своими людьми «удачей»¹⁵⁸, то кеннинг «раздающий богатства» в применении к хольду может служить указанием на то, что и в хольдах видели людей, «богатых удачей», «счастливых» (в этом именно смысле), покровительствуемых судьбой.

Термин «хольд» в сагах в отдельных случаях употреблялся для определения независимости человека. В «Саге об Эгиде» рассказывается о норвежце Бьярне. Он был могущественным херсиром из Согна (Юго-Западная Норвегия), зажиточным человеком, главой дружины и обладателем корабля. Бьярн отказался вступить на службу к норвежскому конунгу, и «поэтому его прозвали Бьярном хольдом [т.е. независимым, свободным]. Он был человек богатый и влиятельный»¹⁵⁹.

В Fagrskinna рассказывается о красавице Рагне, дочери знатного человека, к которой посватался юный конунг Харальд Косматый. Рагна будто бы отказала ему, заявив, что станет женою только того человека, кто подчинит себе все население Норвегии. Тогда Харальд поклялся, что он добьется этого и сделает ее своей женой, ибо такая женщина более достойна быть супругой знатного конунга, нежели хольда отдельного херада (einhvern heraoz hoiild)¹⁶⁰. Из этих слов трудно заключить, мыслил ли себе автор саги хольда как главу херада-округа, небольшого района, или просто хотел противопоставить его конунгу и в таком случае термин «хольд» понимал как синоним сельского хозяина или даже простолюдина. Однако некоторый свет на этот вопрос может пролить другая версия этого же рассказа о сватовстве Харальда, содержащаяся в «Хеймскрингле». Здесь имя девицы, за которой посылает конунг, правда, не Рагна, а Гида, но ответ, даваемый ею его гонцам, тот же самый. Харальда Гида называет не хольдом херада, а конунгом, который управляет лишь немногими фюльками¹⁶¹. Вопрос о соотношении текстов «Хеймскринглы» и «Фагрскинны» очень сложен. Вполне возможно, что приведенные рассказы заимствованы авторами обеих королевских саг из общего источника. В таком случае «хольд херада» означал примерно то же самое, что и «конунг нескольких фюльков». Подобная интерпретация термина «хольд» автором «Хеймскринглы», которым, вероятно, был Снорри Стурлусон, не неожиданна: ведь в своей «Эдде», как мы только что видели, Снорри сближает хольдов именно с правителями.

Нужно остановиться еще на двух юридических памятниках, содержащих постановления о хольдах, хотя они относятся к более позднему периоду, чем тот, который является предметом настоящего исследования. В городском праве, действовавшем в Нидаросе (современный Трандхейм) до 70-х годов XIII в. (когда конунгом Магнусом Лагабёти-ром был принят новый закон), с одной стороны, повторяются некоторые из положений «Законов Фростатинга», касающиеся хольдов (о размерах получаемых ими возмещений, и о их правах на пойманного кита, о роли хольдов как соприсяжников)¹⁶². Но, с другой стороны, в этом же городском праве мы читаем нечто совершенно иное: «В городе все пользуются одинаковым возмещением — возмещением хольда (hauldsrett) в 3 марки, как лендрман, так и вольноотпущенник, который устроил пир при своем освобождении»¹⁶³. Это постановление коренным образом противоречит всему предшествующему норвежскому праву, исходившему при установлении возмещений из признания социальных градаций. Согласно этому постановлению, и лендрман, и хольд, и бонд, и recs t>egn, и лейсинг — все должны были получать одинаковый вер-гельд за преступление, совершенное против них в городе. К. Маурер, отметивший изолированность постановлений городского права в норвежском законодательстве XIII в., справедливо считает, что они не отменили других положений о хольдах, которые сохраняли свою силу вне города¹⁶⁴. Но остается все-таки неясным, почему именно вергельд хольда, а не, скажем, бонда был взят в качестве обычного вергельда, взимаемого в городе. Здесь вновь возникает предположение, что хольды рассматривались в праве как носители правовых норм, как единственно полноправные люди; бондов таковыми, очевидно, в то время уже не считали. Наконец, в принятом Магнусом Лагабётиром общегосударственном законе (Landslov, 1274 г.) мы находим новое определение хольда: «Хольдом считается тот, кто имеет одаль, полученный им по наследству от обоих — отца и матери, которым прежде них обладали его предки и который не был одалем других людей, приобретших его посредством покупки или унаследовавших по боковой линии»¹⁶⁵. Этим постановлением подчеркивается наследственный характер одаля — основа статуса хольда. Как отметил уже К. Маурер, здесь к хольдам причисляются не все одальманы, но лишь те, кто унаследовал одаль от обоих родителей. Следовательно, слой хольдов сузился и принадлежавшие к нему лица оказались в более привилегированном положении¹⁶⁶. Однако тем же законом был утвержден новый порядок приобретения права одаля на земельное владение: для этого земля должна была находиться в обладании одной семьи (aetlegg) уже на протяжении не пяти (как по «Законам Гулатинга») или трех поколений (как по «Законам Фроста-тинга»), а всего лишь в течение 60 лет¹⁶⁷.

Таким образом, семьи землевладельцев, которые на протяжении одного — трех поколений приобретали новую собственность, превращались в одальманов-хольдов. Естественно, что в период, когда в Норвегии развивались новые социальные отношения, подобные приобретения могли делать в первую очередь представители верхушки общества, но отнюдь не мелкие крестьяне, все более превращавшиеся в то время в арендаторов-лейлендингов¹⁶⁸. Не без основания в этих постановлениях «Ландслова» можно усматривать вмешательство королевской власти в отношения землевладения с целью укрепить положение новых собственников и наделить их привилегиями. Если иметь в виду, что среди этих новых собственников многие возвысились на службе у короля в период гражданских войн в конце ХП и начале ХП1 в. (т.е. именно на протяжении последних двух-трех поколений), то станет более понятной социальная политика Магнуса Лагабётира, заботившегося о возвышении одальманов «новой формации»: королевская власть при потомках Сверрира, укрепившаяся в значительной мере благодаря поддержке, которую ей оказала верхушка бондов Трандхейма, заботилась о дальнейшем расширении своей общественной опоры. Как видим, процесс социального размежевания бондов шел не только стихийно, так сказать, «снизу», но и направлялся и ускорялся «сверху», при содействии государственной власти¹⁶⁹. Одальманы — хольды «второй генерации» по своему положению в обществе, по роли в производстве, а подчас и по своему происхождению имели мало общего с хольдами предшествующего периода. В высшей степени символично в этом отношении наименование хольда riddari в законах Магнуса Лагабётира.

В изданном им в 1281 г. законе для Исландии (Jonsbok), повторяющем многие положения его «Ландслова», мы сталкиваемся с заменою термина «haulld», который употреблялся в «Ландслове», термином «ridderi» («riddari»). Однажды такая замена была произведена в титуле о возмещениях за нарушение права владения землей (landnam), полагавшихся представителям различных социальных категорий¹⁷⁰; другой раз — в титуле, устанавливающем размеры имущественных сделок, которые были правомочны совершать жены бондов, хольдов (по «Ландслову»; riddari — по Jonsbok) и баронов (по «Ландслову»; lcndr maor — по Jonsbok)¹⁷¹. Авторы, очевидно, исходили из представления, что подобно тому, как лендрманы составляли высшее сословие баронов, хольды превратились в рыцарей'⁷

В отличие от областных судебников, общегосударственный закон более не знает раз навсегда твердо установленной системы вергельдов и иных возмещений: последние определяются специальными оценщиками в каждом конкретном случае, и о критериях, которыми эти оценщики руководствовались, можно лишь догадываться¹⁷³. Между тем прежде преимущества хольдов перед остальными бондами практически состояли как раз в обладании правами на более высокое возмещение. Это преимущество с введением нового порядка ими, очевидно, утрачивалось. Будучи социальной категорией общества, в котором архаические порядки сочетались и переплетались с новыми, старые хольды (т.е. слой, складывавшийся на протяжении X—XII вв.), поскольку их привилегии вытекали главным образом из родовой традиции, должны были с развитием классового строя раствориться в тех новых общественных группах, которые формировались на феодальной основе¹⁷⁴. Иными словами, необходимо разграничивать «старых» хольдов — верхушку свободных бондов и «новых» хольдов — представителей одной из прослоек складывавшегося господствующего класса.

«Могучие бонды» и знать

Исследование памятников права привело нас к выводу, что расслоение бондов и утрата частью их одаля сопровождались изменением их социально-правового статуса и выделением из их среды хольдов, которые заняли по отношению к остальной массе бондов привилегированное положение. Можно предположить, что среди хольдов преобладали зажиточные собственники, сохранявшие и приумножавшие свой одаль. Но по судебникам невозможно представить себе богатых одальманов более конкретно. Приходится обратиться к анализу саг о норвежских королях. При этом, однако, необходимо иметь в виду уже отмеченные их особенности, прежде всего то, что авторами их были исландцы, придававшие изображаемому ими норвежскому обществу IX—XII вв. некоторые черты исландского общества конца XII — начала XIII в. Социальный строй Норвегии рисуется в «королевских сагах» в совершенно ином аспекте, чем в судебниках. Поэтому вполне вероятно, что при изучении саг мы не сможем получить удовлетворительного ответа на вопросы, возникшие при анализе юридического материала, зато сделаем другие наблюдения, проливающие свет на те стороны социального строя Норвегии, которые судебниками оставлены в тени.

Привлекают внимание многочисленные упоминания «королевских саг» о «лучших бондах», «могучих бондах», «крупных бондах», игравших значительную роль в общественной и политической жизни Норвегии в X—XII вв. Они были чрезвычайно активны на тингах, конунгам приходилось считаться с ними, пожалуй, не меньше, чем со знатью. Представителей последней Снорри и другие авторы обычно называют стурма-нами, хёвдингами (т.е. «большими людьми», «предводителями»). Иногда они употребляют также термин «лендрманы», хотя применительно к IX, X и отчасти, возможно, даже к началу XI в. использование его нельзя считать правомерным, ибо лендрманов — служилых людей, подумавших пожалование в виде вейцлы от короля, в то время, по-видимому, еще не существовало. Сопоставление «королевских саг» с произведениями скальдов не оставляет сомнения в том, что авторы саг, исходя из современной им действительности, превращали в лендрманов херсиров и других представителей родовой аристократии. Это уточнение¹⁷⁵ кажется важным потому, что в сагах «могучие бонды» фигурируют обычно наряду со старой знатью, сохранявшей свою независимость (частично или полностью) от короля.

Одним из наиболее острых моментов во взаимоотношениях бондов с монархией, если судить по «королевским сагам», был в то время религиозный вопрос. Конунги начиная с Хакона Доброго и кончая Ола-вом Харальдссоном (Святым) упорно, но не с равным успехом боролись за христианизацию страны, бонды же, и прежде всего их верхушка¹⁷⁶, упорно цеплялись за сохранение языческих культов. Снорри отчетливо прослеживает связь между язычеством и независимостью бондов от государственной власти. Попытки Хакона Доброго убедить бондов Трандхейма принять крещение были на Фростатинге встречены враждебно. По словам Снорри, бонды заявили, что при соблюдении воскресных праздников они не смогут работать и не возделают своих участков¹⁷⁷. Наиболее влиятельный из них, Асбьярн из Медальхуса (в Гау-лардале), в своем выступлении на тинге, воздавая должное прежним заслугам конунга Хакона перед бондами, заключавшимся в отмене податей, введенных было Харальдом Харфагром (в сагах это изображается в виде возвращения Хаконом одаля, якобы отнятого Харальдом у бондов), говорил: «Но ныне мы не знаем, получили ли мы действительно свою свободу и не хочешь ли ты вновь нас поработить, лишая нас веры наших отцов и предков». При сочувственном ропоте бондов Асбьярн угрожал Хакону мятежом, если он не откажется от намерения угнетать их, лишая их свободы и старой веры. Бонды осуществили свою угрозу и под предводительством Асбьярна и некоторых других наиболее влиятельных людей сожгли церкви, убили священников и вынудили конунга примириться с их волей¹⁷⁸.