Избранные записи
Шрифт:
В этих обломках чувствовались размах и безумие некогда огромной, не считающей ни средств, ни людей державы.
Высадка наша длилась долго, и среди тех руин на берегу, бросив якорь в бухте Русская, мы оказались к четырём утра, когда солнце казалось буквально южным. А вернулись на борт к половине седьмого утра. Добравшись до теперь уже родного борта судна, все попадали спать. А недавно проснулись, услышав объявление, что вскоре подойдём к мысу Желания.
В данный момент мы медленно ползём по спокойному морю вдоль Больших Оранских островов. Вдоль скалистых берегов видны лёжки моржей, а берега чертовски живописны. Экспедиция и экипаж снова готовятся к высадке или хотя бы к тому, чтобы приблизиться к берегам на зодиаках (специальных лодках),
Сегодня 23 июля, 18.30 по московскому времени. «Профессор Молчанов» уже больше 15 часов идет от Новой Земли к архипелагу Земля Франца-Иосифа. Люди, работающие в этих широтах, называют архипелаг ЗФИ. Море совсем спокойное. Туман. Неба не видно. Делать абсолютно нечего и наблюдать море из-за тумана невозможно. Видимость, думаю, не более 600–700 метров. Свободные от корабельных работ в основном спят.
Время суток по внутренним ощущениям с показанием часов не совпадает. Сбились внутренние часы. Сбились, потому что всегда светло, потому что проводим много времени в помещениях с электрическим светом, а высадки происходили в ночное время полярного дня.
Продолжу прерванный рассказ о высадке в Русской Гавани.
Поскольку то место, где мы высаживались, хоть и представляло собой красивый берег, но было застроено различными давно брошенными сооружениями, которые к тому же давно никем не посещались, на берег вначале высадилась небольшая группа опытных людей. Все они были вооружены: в любом из помещений мог находиться белый медведь. А белые медведи, как нам было сказано, любят посещать заброшенные и незаброшенные постройки. Ещё те, кто высадился с нашего судна, должны были быстро осмотреть местность и разойтись по холмам и возвышенностям, чтобы определить периметр, по которому впоследствии смогут перемещаться остальные. Когда всё это было сделано, высадились и мы.
Погода, как я писал, стояла просто фантастическая. На борту корабля нас ещё обдувало ветром, в бухте же и тем более на берегу мы от ветра были укрыты, и совершенно не верилось, что мы находимся очень далеко за Полярным кругом. Не верилось и в то, что айсберги, плавающие в бухте, это настоящий лёд, а не пенопласт, и что огромный ледник, который начинался буквально в полутора километрах от берега, – настоящий.
Печальны результаты и следы деятельности человека в Арктике. Иначе как тяжёлыми увечьями их назвать нельзя.
К тому же вдвойне обидно понимание, с каким трудом, как мучительно наносились эти раны и увечья… Вот котельная, построенная из кирпича, вот две казармы, пара кирпичных гаражей для какой-то техники, скорее всего для тракторов, вот два домика, в которых жили и работали учёные. А ещё антенны, ангары, осыпавшиеся полуземляные постройки. Много теперь уже непонятного назначения коммуникаций, труб, проводов. Все это когда-то было построено! Руками! Каждый кирпичик, каждая палочка, гвоздик… всё! А вначале доставлено по суровому морю.
Медведей, к счастью, ни в одном помещении мы не застали. Один ошивался неподалёку, но те, кто высадился первым, прогнали его, и он, бедолага, убежал. Так что нам, высадившимся позже, не удалось его посмотреть. Мы разбрелись, и каждый осмотрел то, что ему было интересно.
После штормового перехода приятно было постоять на твёрдой земле, погулять. Кто-то даже пробежался, что на корабле сделать невозможно.
Учёные пошли куда-то целенаправленно, фотографы и те, кто любит снимать, занялись видео– и фотосъёмкой. Сотрудники национального парка «Русская Арктика» стали осматривать, фиксировать и документировать то, что видели, то есть свои владения, в которых прежде ни разу не бывали.
Меня же первым делом потянуло зайти в помещение, которое ничем другим, кроме воинской части, казармы, быть не могло. Вот я туда и направился.
Любое жилье, любое сооружение без человека быстро ветшает и приходит
в плачевное состояние. Непонятно, сколько лет простояла эта казарма без людей. Научную станцию закрыли в 1994-м, но воинскую часть, военных, видимо, вывели много раньше. На стенах при входе и в заваленных обломками мебели и каким-то другим хламом коридорах я увидел текст воинской присяги и лозунги. И то и другое ещё времён СССР… Было видно, что в одном помещении стояли кровати, другое помещение – явно сушилка. Ещё одна комната была арсеналом, осталась стойка для автоматов или карабинов и ящики, где, очевидно, держали патроны. Столовая с окном раздачи, офицерские кабинеты, что-то вроде спортивного зала, в котором на стене ещё сохранилось облупившееся изображение Олимпийского мишки, некогда нарисованное каким-то матросом. Часть явно принадлежала Военно-Морскому Флоту.Когда-то люди несли здесь службу. Ох, и тяжёлая это была служба! Кто-то здесь провёл все свои три положенных года, а кто-то из офицеров и мичманов – больше. Когда-то в этих помещениях пахло едой, раздавались голоса. Всё было чисто, работала котельная, а батареи обогревали эти помещения.
Люди, служившие здесь, наверняка по-своему любили своё жильё, понимая, как чертовски далеко они находятся от своих городов и родных мест. Наверняка они гордились местом службы, ощущали или придумывали себе важность той работы и службы, которую несли в этих ужасно трудных для человека местах.
Без пусть даже придуманной важности и без гордости, думаю, они не смогли бы всего этого построить и как-то здесь прожить. Не представляю, как они тут жили и служили. С учёными, что работали по соседству, всё гораздо понятнее. Учёные любят свою работу, они любят и больны Арктикой, для них работа на дальних станциях – это юношеская мечта, романтика и призвание. А каково было тем, кто совершенно случайно, без всякого желания, наоборот, вопреки желанию попал в Арктику, на дальнюю оконечность Новой Земли…
Всех, кто высадился на берег, перед высадкой попросили ничего по возможности не трогать, не перемещать, не брать в качестве сувенира и также по возможности не топтать мхи. Нас попросили ходить по камням, потому что мхи и местная растительность очень нежны, несмотря на то что произрастают в суровейших для любой формы жизни местах. То есть мох, конечно, живуч, но если на него наступить и поранить, твой след зарастёт только через много лет.
Ещё нас предупредили, что если вдруг на нас начнут пикировать и кричать небольшие белые птицы с длинным раздвоенным хвостом, бояться их не стоит. Птицы называются крачки. Это довольно нежные создания, абсолютно беззащитные, ничего плохого они сделать не могут, максимум – клюнуть в голову, что и попытаются сделать, если мы подойдём близко к их гнёздам. А гнёзда крачек увидеть сложно, они их вьют прямо на земле, во мху.
Орнитолог Мария с почтением говорила о крачках. Она говорила о них, как говорят обычно о мужественных людях, которые, несмотря на свою физическую слабость или небольшой рост, способны на смелые и отчаянные поступки.
Она с восхищением сказала, что крачки, будучи самыми слабыми обитателями здешних мест, отчаянно смело защищают свои гнёзда. А ещё она сообщила, что крачки самые большие путешественники из всех живых существ на Земле. Эта маленькая птица совершает самый дальний перелёт. Она гнездится и выводит птенцов в Северном Заполярье, а с наступлением северной зимы улетает в Антарктику. Если по прямой, то она пролетает 18 тысяч километров. Но крачки по прямой не летят, их маршруты причудливы и извилисты. Некоторые из них пролетают за один перелёт до 50 тысяч километров. В это очень сложно поверить, глядя на совсем небольшую и такую хрупкую птичку. Крачка удивительна ещё тем, что больше всех в мире проводит времени при солнечном свете, так как в Арктике и Антарктике в её присутствие стоит полярный день, и ночную тьму крачка встречает только во время перелётов. Вот такая дивная птица, у которой тоже, как и у описанной мной ранее кайры, очень трудная трудовая жизнь.