Изгои. Роман о беглых олигархах

Она пришла в себя спустя несколько часов. Буйвол сбил Вику с ног, и вся эта страшная сила пришлась на ее левый бок. От удара Вика отлетела и сильно ударилась головой. Ей потребовалось еще два дня, чтобы хоть как-то окрепнуть при помощи сочетания элементарных лекарств, купленных Павлом в бедной аптеке на окраине какого-то городишечки. Здесь они поселились, сняв две комнаты в доме, состоявшем всего-то из трех. Хозяин, радуясь небывалому барышу в три сотни американских долларов, был бы в случае надобности готов жить на крыше или в подвале. Вика лежала в скверной кровати, на застиранном белье, и первое, что увидели ее открывшиеся после долгого сна глаза, был ползущий по потолку большой черный таракан. Она зажмурила глаза, мысленно пожелав, чтобы в следующий раз они увидели нечто более приятное, и это простое желание тотчас же осуществилось. Вместо таракана ее глаза встретились с переносицей Павла, который очень близко наклонился над ней, вслушиваясь в ее дыхание. Прозвучало словечко «привет», сказанное как-то без выражения, и тут же вновь:

– Господи! Ты очнулась! Ну, наконец-то!

– Привет, – как-то виновато улыбнувшись, прошептала она. – Ты умеешь превращаться в таракана?

Он озадаченно посмотрел на нее:

– Ты не в себе? Может, еще рано открывать глаза? Тараканы-то, они не к добру мерещатся.

– Это оттого, что нам с тобой до добра еще неблизко, – она сделала попытку сесть в кровати, но из этого ничего не получилось. – У меня голова кружится. Помоги.

Он поддержал ее, подоткнул за спиной подушку и сел рядом. Некоторое время они молчали, Вика не выдержала первая:

– Я вся в ожидании тягостного разговора на тему «Как ты могла так поступить со мною, ведь я думал, что мы играем в паре» и тому подобное. Я даже согласна по новой отключиться, лишь бы не отвечать на твои вопросы.

Он хмыкнул:

– Хреновый приемчик, честно говоря. Давай-ка начнем все сначала.

– Как это? Не понимаю.

– Сделаем вид, что ты ничего сейчас не сказала. Поэтому я все-таки задам свой вопрос. За каким чертом ты пихнула мне этот нож? Неужели совесть проснулась?

Вика соорудила на лице многосложную гримасу, суть которой можно было передать примерно так: «Ну я же просила тебя». Она ожидала отступления, фразы о том, что, дескать, «не хочешь отвечать – не нужно», но увидела, что все бесполезно и ответить все же придется.

– Представь себе, что дело вовсе не в совести. Не потому, что у меня она отсутствует, мне правда было нелегко тогда тебя подставить. Но у каждого своя задача.

– Вика, ты придумываешь на ходу? Я не впал в детство, и с головой моей все в порядке, несмотря на то что я благодаря тебе упал с высоты трех останкинских телебашен. Какая еще задача?! Я горячусь? Изволь, я постараюсь успокоиться. Вот так. Тэйк ит, Изя. Не думай, что коли я тебя спас, то сейчас начну рвать тебя на британский флаг. Мне просто интересно, и я очень хочу добиться правды. Да скажешь ты мне что-нибудь, наконец?!

И тогда она рассказала ему, как еще тринадцать лет назад начала работать на правительство, была внедрена в одну очень крупную бизнес-структуру, тайно передавала информацию обо всем происходящем внутри компании и вообще работала очень успешно. Что у нее есть офицерское звание и награды, которые хранятся у ее матери в бельевом шкафу, а мать живет где-то под Воронежем. Что после того, как она выполнила свою задачу, хозяина компании засадили в тюрьму, саму компанию растащили по частям, а ее руководство, опасаясь неприятностей, удрало за границу, Вика получила новое задание и последовала за ними. И с Феликсом она познакомилась не просто так, и самым наилучшим образом она знает о поставленной перед Павлом задаче, а знакомство их, конечно же, никакая не случайность. И Павел, судя по выражению его лица, был бы рад считать все ею сказанное не более чем выдумкой, но по некоторым особенным моментам ее рассказа, деталям, которые невозможно знать не посвященному в них человеку, он понял, что все так и есть на самом деле.

– Понимаешь, не мог Феликс сдохнуть от полония. Каждая смерть должна быть уникальна и походить на естественную. Подозреваю, что тебя инструктировали по-другому, но ведь на то они и выдуманы, все эти инструкции, чтобы противоречить одна другой.

* * *

Я возвращаю себе право говорить от первого лица. Ведь здесь моя история, не так ли? И заканчивать ее мне, кроме меня некому. Потому, что вполне может так статься, что к концу вокруг меня уже никого не останется…

Вот здесь она права. Лишь в той голове, которая придумывает роль для каждого из нас, все разложено по полочкам или, допустим, по ящичкам архаичной картотеки, где все по алфавиту и записано на картонных прямоугольниках с фотографической карточкой три на четыре в левом нижнем углу. Кто я? Кто мы с ней? Ракушки, которыми играет прибрежная волна? И да и нет. Те, что море выбрасывает на берег, когда-то принадлежали живым моллюскам. А затем их убило время или кто-то сожрал этих фитюлек, думающих, что весь мир – это их раковины. Такие прочные и неприступные на вид, если смотреть изнутри. Мы не можем быть моллюсками, ведь от нас хоть что-то да зависит. Мы сами можем жрать всякую мелюзгу, смачно раскусывая ее смешные и пустячные для наших зубов домики. И пусть не думает этот выдумщик, этот любитель пронумерованных ящичков, что он (или они, что вернее, так как их таких всегда несколько, они боятся персональной ответственности больше всего на свете), так вот, пусть не думают они, что повелевают послушными роботами, закладывая в нас придуманные ими программы. Человек всегда вариативен, а значит, непредсказуем. Тот случай на охоте никто не в состоянии просчитать. Это невозможно подстроить.

– Выходит, ты вроде как мой руководитель? Так, что ли? Вот уж не думал оказаться у бабы на побегушках.

Она покачала головой.

– У тебя не может быть никаких руководителей. Ты сам это прекрасно знаешь. Потому что ты чокнутый. Я думаю, именно поэтому тебя и выбрали. Ты для меня олицетворяешь двуглавого орла. Одна башка никогда не знает, что замышляет другая.

– Непатриотично.

Она отмахнулась:

– Плевала я. Ты сумасшедший. Только без обид, о’кей? В твоем сумасшествии множество позитивных моментов. И так думаю не только я, так думают прежде всего наши с тобой, прости за выражение, седомудые шефы. Вокруг таких, как ты, происходят странные вещи, иногда это приносит пользу делу. Помогает там, где нельзя ничего сделать обычными методами, даже с помощью моего аргумента между ног, – насмешливо добавила она. – Знаешь, почему я дала тебе нож? Я просто уверена была в том, что ты выкрутишься. Пусть я звучу сейчас как фальшивая скрипка, но я говорю совершенно серьезно. Там, где не спасся бы никто другой, ты вышел сухим из воды. Честно говоря, мне до смерти хочется узнать, как тебе это удалось.

– В другой раз, – сказал я, – а то после моего рассказа число сумасшедших в этой комнате удвоится…

Мы вернулись в Лондон спустя неделю после той памятной охоты. К тому времени Вика была в полном порядке, если не считать небольшой трещины в ребре, доставлявшей ей неприятные ощущения при резких движениях. Тогда она морщилась и, в зависимости от окружающей среды, тихо или весьма громко и отчетливо материлась. Ей пришлось побегать от журналистов, которые, впрочем, довольно скоро перестали докучать. Каждый день в этом огромном городе происходило что-то интересное, и экзотическая смерть русского нувориша с сомнительной репутацией через короткое время перестала быть сенсацией и обсуждалась только в обществе иммигрантов, на их многочисленных попойках, которые они упрямо именовали светскими раутами. Очень скоро я оказался на одном из этих раутов в компании Вики, она представила меня Илье. Помню, как тот, прищурившись и цепко меня оглядев, спросил, не встречались ли мы ранее.

– Весьма вероятно, – ничуть не смутившись, ответил я. – Земля не такая уж и большая, особенно если постоянно бываешь в одних и тех же местах.

– А мне кажется, нет, я просто уверен, что встречал вас совсем недавно, – смущенно сказал Илья, – впрочем, я могу ошибаться.

Бедный художник… Ты творишь свои миры, которые кажутся тебе истинной реальностью, и эта лжеистина порой настолько перемешивается с миром твердых вещей, что тебе становится совсем худо, когда ты уже не можешь вспомнить, что же твое, а что нет. Когда-то Илья написал о встрече с русским агентом в Гайд-парке и даже узнал его при настоящей встрече, но быстрее поверил в то, что видит, чем в то, о чем пытался сказать ему внутренний голос, который орал: «Стой! Неужели ты не видишь, кто перед тобой?!» И тем Илья обрек себя на гибель. Я встречался с ним восемь раз и всякий раз ухитрялся накормить его полонием. Я сыпал его в чай и коньяк, в горячие и холодные блюда, а после своей работы причащался уникальным препаратом «Чернобылеонин», замедляющим воздействие радиации на мой организм. Илья все порывался познакомить меня с каким-то режиссером из России, но я всякий раз под различными предлогами уклонялся, говоря о том, что, мол, «рано встречаться с режиссером, нужно сперва закончить историю, и лишний человек на этом этапе лишь помеха».

Наша последняя с ним встреча произошла в Сити, в палате лондонского госпиталя Святого Варфоломея. Илья выглядел ужасно: волосы почти выпали, а те, что еще оставались, приобрели какой-то неестественный фиолетовый оттенок. В такой еще красятся экзальтированные старухи, наполовину выжившие из ума, непременно носящие брюки и очки на длинной серебряной цепочке. Я сразу понял, что дни его сочтены, да и сам он, по всему было видно, смирился со своим скорым уходом. Он с рассеянной улыбкой что-то невпопад говорил мне, и я, придав лицу выражение внимательной заботы, не перебивая, слушал, как он, заговариваясь и путаясь, рассказывал мне последние сцены своего невеселого перформанса. Наконец силы оставили его, пришел медик и настоятельно попросил меня тотчас уйти. Я встал, поправил на плечах белый накрахмаленный халат, который не стал надевать полностью, лишь накинул при входе, как и полагается по больничному уставу. Уже в дверях, после того как мы обменялись последним нашим рукопожатием и я намерен был более не поворачиваться к нему, я услышал, как он окликнул меня по имени. По моему настоящему имени.

– Павел?

К чему играть в прятки с полутрупом? Он откуда-то узнал про меня? Это может представлять опасность…

– Кто тебе… Откуда ты знаешь?

Я перешел на «ты» и на русский так, словно сорвал не одну, пустячную и веселую, но и вторую свою, настоящую, сросшуюся с плотью маску. У меня даже появилось на миг ощущение, что кожа лица как-то неприятно саднит.

– Кто? – Он слабенько, очень невнятно, но все же с оттенком какой-то сдавшейся, бессильной злобы вымученно улыбнулся. У него-то лицо точно того… саднило. Все было покрыто черт знает чем, какой-то коркой. – Да никто. Кто мне может рассказать про тебя, ведь это я тебя придумал.