Измена. Мне не нужна клуша

– Потерпи, доча. Пройдёт. Всё это пройдёт… Ты главное – держись. Ребёночек крепкий будет.

Я кивала. Только внутри всё равно было ощущение, что я провалилась в яму. Глубокую. Холодную. Одинокую.

Жили мы теперь только на мамины копейки – её зарплаты почтальонши едва хватало на самое необходимое. Хорошо, хоть хозяйство есть. Корова, куры. Утром молоко, вечером яйца. На хлеб и соль, да на немного гречки – хватало. Остальное – по остаточному принципу.

Я старалась не ныть. Но всё равно чувствовала себя обузой. В двадцать один вернулась домой с животом, без работы, без денег и без мужа. А мама, которой самой тяжело, теперь снова тянет всё на себе – и меня, и мою будущую ответственность.

Когда пошла вставать на учёт, пришлось ехать в райцентр – там единственная консультация. Очередь – как в аду. Женщины сидят с папками, обсуждают у кого какой срок, кто что ест, кто сколько набрал. Почти все с мужьями – кто-то в обнимку, кто-то с кольцом, кто-то с рассказами «а мой уже кроватку выбрал».

А я… я сидела в углу, в куртке на размер больше и с сумкой, в которой был только паспорт и блокнот с вопросами. Без кольца. Без мужчины. С глазами, в которых было больше страха, чем радости.

– А вы одна? – спросила медсестра, как будто мимоходом, пока заполняла анкету.

– Да, – выдавила я.

– Ну… бывает. Главное, не нервничайте, – сказала она и тут же переключилась на следующую. На меня никто особенно не смотрел. Только где-то в глубине себя я чувствовала, как жжёт. Как будто на лбу у меня написано: «одна. брошенная. никому не нужная».

Вышла оттуда как из казённого ада. В груди сжимало так, что едва дышала. Я села на скамейку возле больницы и прижала ладонь к животу.

– Ты у меня есть, – прошептала. – И я есть. И этого достаточно. Слышишь?

И вдруг стало немного легче. Не от того, что всё хорошо. А от того, что хотя бы честно.

Когда вернулась домой, мама сразу подала мне кружку молока.

– Тёпленькое, только сдоила. Держи.

Я села на табуретку, обхватила кружку обеими руками. Пар поднимался вверх, обволакивал лицо. И в этой кухне, пахнущей хлебом, травами и печёным луком, я вдруг поняла, как мне повезло.

Мама ничего не сказала. Только села рядом. Положила ладонь на моё плечо. Не уговаривала, не жалела. Просто была. И это – самое большое, что она могла дать.

А я молча смотрела в окно и думала: пусть всё будет по-другому. Без Яна. Без поддержки. Но по-настоящему. Без вранья, без страха, без ожиданий, что кто-то спасёт. Теперь только я. И мой ребёнок.

И этого хватит.

***

Я перестала ждать, что Ян позвонит. Телефон больше не горел в ладони, как раскалённый камень, и я перестала подскакивать каждый раз, когда он вибрировал. Только один раз, чисто по инерции, открыла мессенджер – а там пусто. Ни одной новой отметки. Ни слова. Значит, и правда всё.

Тошнота тоже почти прошла. Меня больше не выворачивало по утрам от запаха яичницы и мокрых тряпок. Стало легче есть, легче дышать, легче… существовать. По дому ходила неспешно, помогала маме с курями, иногда выходила на улицу – просто постоять у калитки, впитать воздух. Деревенский, сырой, родной. Он не лечил, но обволакивал.

Мама старалась держаться бодрой, хотя я чувствовала, как она переживает. Варила мне супы, растирала мне ноги по вечерам, говорила тихо, чтобы не задеть. Работала на почте, как всегда, с утра до вечера. Мы жили на её копейки и на то, что давало хозяйство – молоко, яйца. И мне было стыдно до одури. За то, что теперь – лишний рот. Лишняя забота. Мама никогда так не говорила, но я всё равно чувствовала себя виноватой.

Однажды утром я как обычно наливала себе чай, когда в калитку постучали. Я выглянула в окно – и у меня сердце екнуло. Анька. Моя одноклассница. Та самая, с которой мы в детстве строили шалаши за рекой и вместе прятались от грозы в сенях.

– Олесь! – крикнула она, сияя. – Открывай, я с новостями!

Я открыла. Она ворвалась в дом, как ветер:

– Ой, ты такая… худенькая стала. Ну ничего, сейчас отъешься. Слушай! Я ж за Колю замуж выхожу! Представляешь? Он сделал предложение на остановке, с буханкой хлеба в пакете! Романтика, ага!

Я засмеялась. Впервые – не через силу.

– Ань… поздравляю. Правда.

– Так вот. Мне нужна помощь. Только ты не думай, я не просто так. Я помню, как ты на выпускной нам весь зал в сказку превратила! Ты умеешь. У тебя талант. Мне никто больше так свадьбу не сделает, как ты. Ну пожалуйста. Я тебе заплачу, сколько смогу. Но помоги. Организуй всё. У нас там, конечно, бюджет – один батон и три свечки, но я верю в тебя.

Я хотела отказаться. Уже открыла рот. Но вдруг… почувствовала. Где-то глубоко, в животе, под рёбрами – щелчок. И тепло.

– Хорошо, – сказала я. – Только давай сразу всё обсудим. Сколько гостей? Где? Что ты хочешь? Что точно не хочешь? С платьем что?

Анька хлопнула в ладоши:

– Вот! Вот она, моя Олеська! Поехали. Я тебе всё расскажу.

***

Вечером я сидела на кухне, с блокнотом в руках, и записывала всё подряд: цветы, ткань, реквизит, меню, кто у нас в деревне может спеть, кто – пофоткать. Мама заходила время от времени и просто улыбалась:

– Ты ожила. Видно сразу. Вот этим бы тебе заниматься. Не в библиотеке книжки пыльные перебирать, а людям праздник делать.

– Думаешь?

– Я ж мать. Я чувствую. У тебя руки для этого. И душа.

Я молча улыбнулась. А потом взглянула на стол – он был завален записями, набросками, бумажками, откуда-то уже нарезанными ленточками. Я не замечала, как увлеклась. Но мне было хорошо. По-настоящему.

И я впервые за долгие недели подумала: может, именно это и есть мой путь?

Может, я не просто сбежала из Москвы – а вернулась к себе.

***

В следующие дни мы с Анькой носились по всему посёлку. Договаривались с фермой насчёт беседки, собирали бутылки для свечей, доставали старые занавески, чтобы сшить скатерти. Кто-то отдал нам кружева с чердака, кто-то нашёл деревянную арку, которую можно обмотать зеленью и полевыми цветами.

Я забыла, что беременна. Я забыла, что одна. Я жила этим. Каждой деталью. И пусть платье не от дизайнера, пусть туфли с рынка, пусть фотограф – соседский пацан с телефоном. Главное – глаза невесты. И глаза гостей. И это чувство, когда всё – по-настоящему.

Анька вечером написала мне: «Ты фея. Честно. Я бы в жизни не подумала, что всё будет так красиво. Ты сделала мне праздник мечты. Спасибо, Олесь.»

Я сидела с телефоном и плакала. Не от грусти. От того, что, может быть, у меня есть смысл жизни. Не в Янe. Не в Москве. А в том, чтобы создавать маленькие чудеса. Вот здесь, где пахнет навозом и свежим хлебом. Где по утрам поют петухи. Где мама ждёт тебя с чашкой молока и говорит: «Ты справишься, доча». И где я, пусть и одна, но больше не чувствую себя потерянной.