Измена. Ты пожалеешь...

Тупо киваю.

Платье помню, конечно. Все остальное — нет.

— И это все? — смотрю на ладонь Влада, как на капкан. — Ты… Как? Ты… Да кто ты вообще… Если предлагаешь мне… такое?

— Жили же мы как-то все эти годы и будем продолжать жить не хуже. Напротив, — хмыкает. — Еще лучше заживем. Ведь в тебе, оказывается, есть своя изюминка и огонек. Мне будет интересно посмотреть, как он раздувается в пламя… Пригласить мне шлюху… надо же! Я бы хотел посмотреть на тебя в этот момент. Ты сильно покраснела?

— Да пошел ты. Я лучше голодной пойду побираться, чем соглашусь с тобой остаться!

Скрещиваю руки под грудью.

Влад сжимает ладонь в кулак.

— Ты проиграешь. Семьи лишишься, детей. Родители тебя… не поддержат. Денег у тебя нет, — шипит. — Что дальше?

— Доживу на то, что наличкой есть и…

— И что? Пойдешь кассиром в пятерочку? — злится. — Не позорь меня.

— В пятерочку, ага. Твой офис занимает целых два этажа здания, а на первом как раз супермаркет пятерочка. Половина твоих сотрудников бегает туда за дешевым кофе и булочкой. Буду говорить им «здравствуйте, вам пакет?» и желать хорошего дня и терпения… в общении с таким начальником, как ты.

— Не смей! Ты слышала?! Слышала, что я тебе сказал?! Без дочерей тебя оставлю! — гремит его голос на все пространство кафе.

Все замирают и оглядываются. Ему плевать. Он жжет меня глазами.

Я тихо опускаю взгляд, рассматривая пальцы.

— Думаю, уже начал… Старшую купил. Осталось дождаться и посмотреть, как ты… покупаешь младшую, — говорю я и тихо стягиваю с пальца обручальное кольцо. — В этом даже есть плюс. Третьего ребенка купить у тебя не выйдет…

— Ты… — хрипит. — Живо, млять, жопу от стула оторвала. И пошла. На хер… К моей машине. Не двинешься с места… Понесу! — мрачно выплевывает. — Станешь упрямиться… В психушке тебя закрою. До родов! И отберу своего ребенка. Покупать никого не придется.

— Это и был твой план? Ева родить не может и вот так ты решил поступить?!

Кажется, хуже уже быть не может. Все.

Дно достигнуто! Причем, такое мерзкое, скользкое, от которого даже не оттолкнуться.

И на фоне этого невероятно тонко, но в самое сердце звучит голос:

— Папа? Ты что такое говоришь?

Глава 20. Она

Голос принадлежит Стеше, нашей младшей дочери. Она остановилась метрах в трех от нас и с шоком смотрит на отца, даже с ужасом.

Господи, мы так громко говорили, почти кричали! Влад так вообще вышел из себя, ему было насрать на всех свидетелей, он считал их просто пылью под ногами, и одной из таких пылинок оказалась младшая дочь.

Она делает шаг вперед, и застывший мир начинает двигаться.

Посетители возвращаются к своим спутникам, еде и обсуждению прежних новостей, но все еще смотрят, наблюдают, прислушиваются. Особенно те, кто сидят рядом. Людям подавай хлеба и зрелищ. Хлеб перед ними на столе, и зрелище перед глазами разворачивается…

— Стеша?

На Влада страшно смотреть.

Только что он был зверем, готовым слегка придушить, а потом долго терзать свою жертву, вырывая куски теплой плоти из нее, чувствующей каждое касание клыков. Теперь его лицо стало ничем, стерлось, оно кажется сероватым листом, на котором небрежной кляксой художник написал глаза. Широкие, полные смятения и паники зрачки.

Я бы не хотела оказаться на его месте, по спине бежит мороз разочарования.

Девочки боготворили отца.

Считали его лучшим в мире мужчиной, и Стеша говорила, что ее муж должен быть не хуже, чем папа.

Младшая дочка подбегает ко мне, шарахнувшись в сторону, когда Влад приподнимает руку в ее сторону. Всего лишь приподнимает, но она огибает его по большой дуге и прибивается ко мне.

— Я все слышала. Все-все слышала! — говорит со слезами.

Вот и ответ на вопрос, который ни он, ни я не смогли задать ей.

— Теперь я понимаю… Почему бабушка ничего не сказала! И почему Варька солгала! Сучка! Она с тобой заодно, да? За то платье из Милана! Я его сожгу! — злится.

Противный ком горечи в горле становится невыносимым.

Я поднимаюсь, пошатываясь, и выбегаю в уборную.

Меня тошнит…

Запах туалета заставляет еще несколько раз пустыми спазмами содрогнуться над унитазом, а потом я понимаю, что меня стошнило так сильно, что я даже намочила трусики, и теперь мне плохо еще и от унижения выйти… описавшейся. Я не могу даже из кабинки выйти. Я здесь, наверное, умру, рядом с унитазом…

Умру от стыда и разочарования, которые разрывают сердце.

— Мам, ты как? Тебе получше? Не молчи, мам… Мама, я сейчас полицию вызовууу!

— Что ты выдумала? — отвечаю слабо. — Это просто токсикоз. Сильный, да… Но я почти в порядке. Почти…

— Тогда выходи. Тебе надо умыться.

— Мне надо…

Сжимаю глаза.

Как же противно и стыдно быть слабой.

Я же взрослая, сильная женщина. Я мать, я должна быть опорой…

А не слабой дурой и описавшейся истеричкой!

Как бы телепортироваться отсюда домой? Прямиком в квартиру… Ни с кем не встречаться, ни кого не видеть. Просто…

— Отвали! Боже, отвали! — верещит Стеша. — Не ломись сюда! Аааа…

— Успокойся!

— Это дамский туалет! Уходи!

— Хватит орать! — рявкает Влад, вломившись. — Вас слишком долго нет! Где она? Ей плохо?

— Уходи. Уходи!

— И что ты сделаешь? Или ты у нас больно взрослая и можешь помочь сорокалетней тетке в обмороке? А? — цинично интересуется Влад. — Ее всю третью беременность полоскало и прикладывало о каждую поверхность. История повторяется!

Его шаги замирают совсем близко рядом с дверью.

— Я знаю, что ты там, — шумно дышит. — Открой, Лиз.

— Я записала. Я… Я с подружке видео записывала и все-все записалось… — шепчет Стеша. — Я все отправила…

— КОМУ?! Да… Б…ь!

— Всем. Бабушке. Деду… Варе. Пусть полюбуется! Теперь все знают… И я не пойду на свадьбу… к Варе. Все знают, папа!

— Это последнее, что меня сейчас интересует. Выйди, деточка.

— Нет. Мне во… восемнадцать. У меня есть права и свободы.

— Как знаешь, деточка. Вот такая штука жизнь, мама и папа иногда ссорятся и страшно кричат, и говорят вещи, о которых потом вспоминать стыдно. Или что… тоже скажешь, что мы — динозавры?! Которым поздно?