Изменчивость моря

Наконец я беру себя в руки и, пошатываясь, иду к своей машине, которую в кои-то веки нахожу сразу. «Это просто нелепо», – думаю я про себя, потому что одного вида ожидающей меня в одиночестве верной машины, которую уже давно поздно отмывать и чинить, достаточно, чтобы на меня нахлынул приступ сентиментальности.

Я забираюсь на водительское сиденье и пытаюсь сконцентрироваться на вождении. На самом деле мне следовало бы вызвать такси, но я решаю: к черту. Я уже кучу раз ездила домой этим маршрутом раньше, когда была гораздо более пьяной, и каждый раз со мной все было в порядке.

Я включаю радио, выбираю станцию, на которой играет классический рок, и трогаюсь с места, двигаясь так медленно, как только могу. Звук бьющегося сердца и синтезаторов наполняет машину, и я чувствую прилив тепла, который обычно исходит от песни, которую ты слушаешь так часто, что она становится твоей второй кожей.

Когда мы с Тэ только начали встречаться, он оставлял мне маленькие подарки по всей квартире. Например, мандарины в вазочке на кухонном столе или маленький снежный шар с пластиковой пальмой на острове внутри – когда я встряхнула шар, вместо снежинок вниз, словно розовый дождь, посыпался град крошечных радужных фламинго. У него всегда лучше, чем у меня, получалось делать подобные вещи, запоминать даты и дарить маленькие подарки.

Он увлекался микстейпами, за что я высмеяла его, сказав, что он в одиночку поддерживает умирающую индустрию кассетных записей. У него были миксы для всего, все они были помечены его аккуратным почерком и распределены по категориям в соответствии с названиями, которые он им давал. Он сказал мне, что они были его личными дневниками, маленькими альбомчиками для коллажей с тех пор, как он учился в средней школе.

Первый микстейп, который он для меня записал, включал песню «I’m Not in Love» группы «10cc», с которой я не была знакома. Прослушав ее один раз, я перемотала кассету и запустила сначала, слушала снова и снова, пока не забеспокоилась, что лента может порваться. Больше всего мне не давало покоя в этой песне то, как голоса на заднем плане накладывались друг на друга – так мог бы звучать рассеивающийся туман, если бы он умел петь – и то, как текст песни явно расходился с эмоциями, стоящими за ней. Это чувство было знакомо мне всю мою жизнь.

Песня напомнила одну из тех оптических иллюзий, глядя на которые думаешь, что видишь причудливый кубок, или вазу, или чашу, пока не понимаешь, что это силуэты двух людей, собирающихся поцеловаться. На картинке изображено и то и другое, и все же только прищурившись, позволив глазам немного расфокусироваться, можно начать видеть оба сюжета одновременно – чашу и поцелуй. Мне, человеку, который всю свою жизнь боялся говорить людям, что я их люблю – я могла бы по пальцам пересчитать, сколько раз я слышала, как это говорили в нашей семье, – показалось совершенно очевидным, что иногда лучший способ сообщить кому-то, как сильно он тебе нужен – это сказать прямо противоположное; определить свои чувства так, как люди описывали бы форму предмета, давая представление о пространстве вокруг него.

Однажды я спросила Апу, почему они не подыскали Долорес подругу. Я беспокоилась, что ей может быть одиноко жить совсем одной в аквариуме. Но он заверил меня, что осьминоги – одиночки и что обычно они охотятся и выживают в дикой природе сами по себе, объединяясь только для спаривания.

– Тогда стоит найти для нее осьминога-парня, – решила я.

Он рассмеялся и отпустил какую-то шутку о том, как Долорес счастлива быть свободной незамужней леди. Но потом он посерьезнел и сказал, что если Долорес когда-нибудь найдет партнера, то она, скорее всего, умрет. По его словам, было чудом, что она вообще прожила так долго. Большинство гигантских тихоокеанских осьминогов живут не более пяти лет.

Осьминоги – активные, умные охотники, развитый мозг питает их мускулистые конечности, их ведут инстинкты убийцы. Но как только самка осьминога откладывает кладку яиц, она теряет интерес почти ко всему, кроме их защиты. Через несколько дней она даже перестает охотиться и есть. В неволе некоторые осьминоги бьются о стенки своих аквариумов после откладывания яиц. Хуже всего то, что они начинают слишком часто чиститься, их щупальца переплетаются друг с другом, а великолепная яркая кожа бледнеет. Они теряют четкость очертаний мышц, их глаза становятся все более и более выразительными, пока, наконец, не угасают. Исследователи головоногих моллюсков называют это явление спиралью смерти.

Осьминоги – одни из самых умных животных в мире, и Апе не давал покоя вопрос: почему размножение действует на них так, что они в конечном итоге причиняют себе вред вплоть до летального исхода?

– Если Долорес произведет потомство, она в конце концов покончит с собой, – объяснил он мне, – повинуясь инстинкту.

Он назвал этот процесс словом, которое я с первого раза не смогла произнести; ему пришлось записать его для меня на бумаге – оно означало старение, или постепенное угасание функций организма. Слово звучало как волшебное заклинание, как нечто прекрасное, а не тот кошмарный процесс, который он описал.

– Значит, твой осьминог – девственница, которая не может заниматься сексом, иначе умрет? – подытожил Тэ, когда я рассказала ему обо всем этом.

Я согласилась, что в таком изложении звучит довольно готично. Я несколько раз водила его повидаться с Долорес, как в рабочее время, так и после него. Мы обнаружили, что ей нравится музыка «Головоломов»: медленный гул гитары и рокочущий бас. Она оживлялась всякий раз, когда он играл ей.

– Думаю, она в восторге от вибраций, – предположила я, когда она со свистом пронеслась по воде в облаке пузырьков.

Тэ нравилось, как много я знаю об океанариуме и обитающих в нем животных. Он упомянул, что уже приводил сюда своих студентов на экскурсии, и все же почему-то наши пути никогда раньше не пересекались.

Он купил мне футболку в сувенирном магазине океанариума в тот первый день, когда я привела его повидаться с Долорес. На ней была карикатура осьминога, держащего цветок в одной из своих конечностей, и надпись: «Ты наЩУПала мое сердце!». Я все еще надеваю ее, когда ложусь спать. Несколько недель назад я обнаружила, что в подоле появилась дыра. Прежде чем я смогла остановить себя, я растянула дыру пальцами, рассеянно наблюдая, как она становится все больше и больше, а теперь на футболке дыр стало чуть ли не больше, чем ткани, и слишком поздно останавливать себя от того, чтобы продолжать уничтожать ее.

В течение следующих нескольких недель я подумываю о том, чтобы перезвонить Умме. Она тоже несколько раз писала мне эсэмэс с просьбой позвонить ей. Мои затянувшиеся раздумья не означают, что я вовсе не хочу с ней разговаривать или завидую счастью, которое она может обрести со стареющим иглотерапевтом. Просто последние несколько лет все, чего я хотела – иметь возможность нормально поговорить с ней, и теперь, когда она вдруг тоже захотела побеседовать, я поняла, что не готова бередить давно заросшую рану.

На работе я продолжаю готовиться к переезду Долорес. Я печатаю заметки о ее характере, о том, как выглядит ее типичная недельная диета, и отправляю их Карлу на утверждение. Юнхи избегает меня, когда мы встречаемся в коридорах, и ведет себя так, будто у меня заразная болезнь. Я напиваюсь почти каждый вечер, как только прихожу домой с работы, ложусь на диван, просматриваю страничку Юнхи в соцсетях, наблюдая за приготовлениями к ее свадьбе. Сегодня она выбирает цветовую гамму. Завтра – цветочные композиции. На другой день она просит своих подписчиков проголосовать, какое свадебное платье ей следует выбрать, сообщая нам, что она колеблется между тем, которое без бретелек и другим, с открытыми плечами. Победившее платье цвета фарфора настолько пышное, что делает ее похожей на начинку для торта.