Изменники Рима

– Командующий здесь, парни!
– крикнул он Макрону и остальным.
– Полководец и все кто был в долбанном лагере! Мы сделали это!

Крики страха, паники и отчаяния вырвались из глоток повстанцев, когда они осознали, что их поражение неизбежно. Римские солдаты остановились в пятидесяти шагах от них, и когда повстанцы повернулись к ним лицом, их крики стихли, и единственным шумом стал ветер. Затем подошла фигура верхом на лошади. Катон увидел, что это Аполлоний. Он остановил своего коня на небольшом расстоянии от врага и крикнул им на их языке. Его объявление было кратким, и последовала короткая пауза, прежде чем первый из повстанцев бросил свой меч и щит в снег и осторожно двинулся в сторону римской линии. Другой последовал его примеру, а затем все больше, пока вся масса не признала, что нет другого выбора, кроме как сдаться или встретить верную смерть.

На вершине башни Катон рухнул на локти, внезапно почувствовав себя измученным и замерзшим. Сбоку все еще звучала буцина, пока преторианец продолжал выполнять свой приказ. Катон повернулся к нему.
– Хорошо, парень. Теперь все кончено. Все кончено…

*************

Глава XXXII

Двумя днями позже командующий Корбулон грелся перед камином в холле самого большого дома в Тапсисе. Он принадлежал одному из самых богатых торговцев города, одному из лидеров восстания против римской власти. Торговец заплатил высокую цену за свое предательство и был закован вместе с почти двумя тысячами других людей в том, что раньше было осадным лагерем, который теперь служил загоном для тех, кто был захвачен армией Корбулона. Предполагая, что они смогут пережить зиму, им была уготована жизнь в рабстве.

Продовольствие больше не было проблемой ни для римлян, ни для тех, кого они победили. Сдача Тапсиса выявила огромные запасы зерна и других припасов в залах, высеченных в скале под городом. Корбулон разрешил своим людям грабить город в течение дня после сдачи, и его солдаты утолили их голод и жажду вина, а также их плотские аппетиты. Охотничьи повозки предоставили мяса для жарки, и аппетитный аромат все еще висел над городом. Осталось даже достаточно, чтобы добавить к жидкой каше, приготовленной для пленников, которые, тем не менее, кормились лучше, чем их бывшие враги в последний месяц осады.

По какому-то божественно вдохновленному чувству иронии, конвой с припасами прибыл на второе утро после битвы, слишком поздно, чтобы утолить голод, который был причиной мятежа, его припасы больше не требовались. Их прежние ужасные условия жизни оставались смутным воспоминанием, поскольку мужчины наслаждались комфортом проживания в городе. Согретые, сухие, сытые и победоносные, они оставили мятеж позади, и моральный дух был на высоте, как никогда. Таково было непостоянство солдат, которые проклинали своего командующего на рассвете и провозглашали его героем еще до того, как окончился тот же день.

Наибольшая часть потерь была понесена преторианцами: едва ли уцелело сто пятьдесят человек из пятисот, которые покинули Рим с Корбулоном менее двух лет назад. Пятнадцать из этого числа выздоравливали в одной из городских бань, которая теперь служила армейским госпиталем. Один из трибунов Шестого легиона погиб, удерживая северные ворота; единственной другой жертвой среди высокопоставленных офицеров был префект Орфит, убитый в первый вечер грабежей. Его тело было обнаружено в переулке с горлом, перерезанным от уха до уха. Аполлоний настаивал на том, что это, должно быть, дело рук мятежников, и тело было подготовлено к похоронам на следующее утро.

Это была очень удобная смерть, как тихо признало большинство солдат. Даже если сирийская когорта и ее командир хорошо сражались, не могло быть и речи о том, чтобы командующий Корбулон мог упустить из виду тот немаловажный факт, что Орфит спровоцировал мятеж и угрожал перейти в Парфию, если его условия будут отклонены. Остальных главарей схватили, их наказания варьировались от понижения в звании до позорного увольнения из действующей армии. Мягкие приговоры за подобное преступление, но Корбулон не хотел давать своим людям повод для недовольства, по крайней мере, в ближайшее время.

У полководца были все основания радоваться исходу осады. Повстанцы были разгромлены, и из них был сделан пример, который послужит суровым предупреждением другим приграничным городам и второстепенным царствам о цене, которую придется заплатить за предательство союза с Римом. Он удовлетворенно вздохнул, глядя на огонь и чувствуя, как его теплое сияние обволакивает его тело.

Его задумчивость была прервана стуком в дверь.

– Войдите!

Дверь открылась, и в комнату вошел трибун Катон.
– Вы посылали за мной, господин.

– Действительно. Подойди погреться у огня.

Катон сделал, как ему сказали, и полководец крикнул через открытую дверь своему рабу, чтобы он принес им вина. Он снова повернулся к Катону.
– Надеюсь, ты разделишь чашу со мной.

– Почту за честь, господин, - ответил Катон, придвигая стул и присоединяясь к своему командиру.

Когда он устроился, и двое мужчин выпили по чаше вина, Корбулон откашлялся и взглянул на своего гостя.
– Я позвал тебя сюда по двум причинам. Первая касается довольно неприятного вопроса, касающегося предательства Рима и тебя.

Катон нахмурился.
– Не уверен, что понимаю, господин.

– Скоро ты поймешь. Один из пленных был признан легионером одним из зачинщиков мятежа. Судя по всему, его несколько раз видели в лагере, что и спровоцировало недовольство среди солдат. Он скрывался под вымышленным именем. Его также несколько раз видели в компании Орфита. Оказывается, он был на жаловании повстанцев и их парфянских друзей. Как только он был идентифицирован, я попросил Аполлония допросить его. Он, знаешь ли, обладает талантом точно определить способ, как лучше всего развязать языки шпионов и предателей. В любом случае, ты узнаешь все подробности сам, когда он прибудет с заключенным. После того, как человек был … ну, после того как его ополоснули и привели в относительно приличный вид.

Катон кивнул, еще не зная, какое отношение заключенный имел к нему, хотя он начинал подозревать правду. Но не менее его заинтриговал и другой вопрос, упомянутый командующим.
– Вы упомянули две причины, господин.

– Действительно, - ответил Корбулон с ноткой печали в голосе.
– Среди писем и документов, доставленных из Тарса конвоем с припасами, была депеша из Рима. Мне больно это говорить, но ...

Его прервал звук шагов и звяканье цепей за пределами комнаты. Мгновение спустя вошел Аполлоний, ведя еще одного человека. Заключенный был босиком и в рваной тунике. На руках и ногах были синяки, а на шее был закреплен железный ошейник с длинной цепью. Аполлоний приветливо кивнул Катону, прежде чем он указал на пленника и дернул цепь.

– Ты достаточно хорошо знаешь его.

Он подвел человека к краю камина, затем отпустил цепь и сел на край стола Корбулона. Голова заключенного опустилась, а его грудь устало поднималась и опускалась.

– Смотри вверх!
– рявкнул Корбулон, и пленник сделал то, что ему было приказано.

– Что? Во имя Плутона!
– пробормотал Катон, увидев лицо человека. Несмотря на синяки и порезы, нельзя было ошибиться в том, кто это был. – Фламиний…

– Наш добрый друг Фламиний, - повторил Аполлоний с легкой насмешкой.
– Которого мы в последний раз видели вскоре после того, как пересекли границу.