Изнанка гордыни

Мир пошел трещинами, осыпался выцветшей фреской.

Я моргнул, помотал головой и убедился, что по-прежнему привязан в реальности. Болела и ныла каждая мышца. Из носа текло по губам и подбородку, капая на рубашку алыми пятнами. Облизнувшись, я почувствовал во рту соленый вкус собственной крови.

Князь тяжело дышал, откинувшись на спинку стула. Фэйри выглядел изможденным. Он как будто разом постарел, на щеках густо запали тени, веко третьего глаза жмурилось в спазме, напоминая уродливый шрам.

— Даже не думай, — хотел сказать это громко и уверенно, но сил хватило только на шепот. — Первую тварь, имевшую виды на мою душу, я убил, когда мне было семь.

Он кивнул, по-прежнему тяжело дыша. Долгое время мы молчали, восстанавливая силы. Потом князь уставился на что-то за моей спиной. Даже привстал. Я предположил, что к нашим играм присоединился кто-то еще.

— Сиятельный князь, я прошу слова!

Я узнал этот голос и не смог удержаться:

— Привет, Рэндольф, приятель. Рад, что тебе лучше. Извини, встал бы поприветствовать, но немного занят.

— Говори, — приказал Севрус.

Фэйри сделал еще несколько шагов и опустился на одно колено у ног князя.

— Узы Неоплатного долга может снять только судьба.

Судя по лицу правителя Церы, тому не слишком-то по вкусу пришлись подобные откровения.

— Это все?

— Я пришел просить за вашего пленника.

— О боги, дружище! Это так трогательно, что я почти прослезился.

Ладно, без шуток — я был удивлен. И действительно тронут, пусть так и не понял мотива этого поступка. Мы не друзья, у него нет передо мной долгов или обязательств. И я отнюдь не старался быть милым во время нашего недолгого общения.

Фэйри не взглянул в мою сторону, только сердито дернул ухом. Точь-в-точь, как конь, когда отгоняет надоедливую муху.

— Быть вашим клинком — не мое предназначение. В этом нет ничьей вины. Даже тех, кто творил обряды во славу Черной.

— Он использовал мой клинок без дозволения. Он должен мне.

— Я знал, что не принадлежу себе. Но я дал свою кровь. И дал бы ее снова, чтобы защитить мир.

Марций Севрус задумался.

Я тоже задумался. Больше над тем, как мне повезло, что я не фэйри. Уж лучше маяться в отсутствии предназначения, чем быть предназначенным стать чьей-то вещью.

— Что ты предлагаешь? — спросил князь.

— Пока я был без сознания, я видел сон, — медленно сказал фэйри. — Мое предназначение придет за мной, но это случится не скоро. Я останусь вашим клинком, пока не встречу его.

Хорошо, что я сдержался, и не стал влезать со своим мнением. В конце концов, это их высокие отношения, которые мне никогда не понять.

— А Страж? — медленно спросил Севрус.

— Предлагаю отпустить Стража восвояси. Где бы ни были эти самые “свояси”. Раз уж мы все равно выяснили, что все это — проделки злой судьбы и я здесь совершенно ни при чем.

— Он должен вам. Пусть даст зарок на долг.

— В рамках разумного, — тут же вставил я. — Ты правильно сказал, моя вина не так велика. Я не обязан знать кто чья собственность.

— Большой долг.

— Малый.

— Ты смеешься надо мной?

— Нет, я торгуюсь. Хорошо, Средний. Это мое последнее слово. Или могу обязаться сделать что-то конкретное. Я вообще предпочитаю определенность абстрактным обещаниям.

Князь Церы неожиданно усмехнулся:

— Хорошо. Будет тебе определенность. Страж Элвин, я хочу, чтобы ты нашел и покарал тех, кто пытался призвать Хаос в гробнице Ипполита. И я хочу, чтобы каждый из них узнал перед гибелью, что смерть — кара за нарушение закона в моем домене.

Удивительно, но его предложение даже понравилось. Во-первых, я, как Страж, всегда ощущал, что стоять на пути Хаоса — что-то вроде моего долга, пусть даже у культистов с предначальной стихией столько же общего, сколько у яблока с навозом, которым удобряли яблоню. А во-вторых, доводить любое начатое дело до конца — хороший тон. Раз уж я начал зачистку ритуала, мне и заканчивать.

Были еще разные “в-третьих” вроде профессионального любопытства к архитектуре и отдаче рунического заклятия, но и первых двух причин вполне достаточно.

— По рукам. Точнее, будет “по рукам”, как только мне их освободят.

Вот тут я имел возможность пронаблюдать, что такое “полное взаимопонимание”. Князю достаточно было шевельнуть бровью, как Рэндольф вскочил с колена и оказался у меня за спиной. Меч вспорол веревки, и я потянулся, разминая затекшие плечи и пальцы.

— И, кстати, я все еще хочу свою оплату за то, что прибрался в гробнице.

— Ну ты наглец.

— Может и наглец. Но нельзя отрицать, что я сделал эту работу. И сделал ее неплохо.

Князь Церы вздохнул. Он выглядел утомленным. Неудивительно. Я тоже после нашего поединка воля на волю чувствовал себя так, словно меня разрубили на части, а потом кое-как сложили и сшили.

— Хорошо, забирай. Рэндольф отдаст тебе твои вещи. Ты ждешь приглашения быть моим гостем?

— Нет. Но чуть позже мне потребуется все, что вы успели нарыть по поводу культистов и гробницы.

Фэйри переглянулись, и я заметил на лице правителя Церы смущение. Редкое зрелище.

— Ну… — начал он.

И замолчал.

— Эй, какого гриска?! Вы же не хотите сказать, что вообще не занимались этим делом?

— Занимались, — сказал Рэндольф. — Но почти ничего не нашли. Следы ведут на человеческую сторону мира.

— Удачно, что для меня это не проблема.

Глава 8. Пляска Змея и Паучихи

Intermedius

Уго

Фьюта замерла перед кустарником. Уго перехватил ложе балестры, сложил губы “дудочкой” и присвистнул. Гончая с лаем метнулась вперед, поднимая дичь. Тяжело хлопая крыльями, из кустарника взлетело три фазана, блеснуло на солнце пестрое оперение, воздух наполнился встревоженным птичьим квохтаньем.

Вскинув балестру, охотник поймал в прицел ближайшую птицу и спустил рычаг. Выстрел вышел удачным — с жалобным криком подбитый фазан рухнул в кустарник. Остальные, отлетев чуть в сторону, опустились на землю, предпочитая спасаться бегством.

Уго потянулся к мешочку с глиняными шариками на поясе, без лишней спешки оттянул тетиву и вложил новый снаряд. Ушли, так ушли. Суетиться нет смысла. Охота только началась, гончая еще не раз выследит и поднимет птицу.

Из кустов вынырнула квадратная брылястая морда. Умница-Фьюта сама, не дожидаясь приказа, разыскала и приволокла оглушенную птицу. Гончая несла добычу аккуратно, как учили, лишь прижимая зубами, но не прокусывая. Кто утверждает, что бладхаунд не подходит для охоты на птицу, тот не видел Фьюту в деле. Уго не променял бы свою любимицу и на свору легавых.