Изобрети нежность

Чтобы немножко поторопить их, так как надо было еще убрать со стола, Павлик разлил чай, положил себе ложечку сахара и, обжигаясь, стал безвкусно глотать припахивающий почему-то лавровым листом кипяток.

– Ты парень, и ты должен быть благородным! – неожиданно сказала Вика. Костя, пожалуй, не хотел обострять обстановку и все-таки не сдержался. Буркнул в тарелку:

– Один только парень все должен?..

– А если бы не ты, я бы не решилась из дому уйти! – напомнила Вика.

– Вроде первый раз… – отпарировал Костя, так что даже Павлик посмотрел на него с любопытством. – Ты и раньше уходила. Я слышал.

Вика подняла на него большие, круглые от негодования глаза.

– Я к подружке уходила! Чтобы мама замуж за этого не шла!

Костя еще ниже склонился над тарелкой.

– У меня подружка на Слободской! Я у нее жила! Понятно?! – добавила Вика. И от возмущения тоже быстро, в несколько приемов, докончила свой суп. А Павлик почему-то ненавидел ее в эти минуты… Как будто она взяла и отняла все, что должно было принадлежать Ане.

И не сдержался: когда Вика хотела взять его чайную ложечку, довольно бесцеремонно перехватил ее.

– Ты чего это, Павлик?..

– Я тебе положил ложку. Это моя… – Злясь уже не только на нее, но и на себя, добавил: – После меня нельзя! У меня туберкулез.

– Но ведь был? – просто, совсем как Аня однажды, сказала Вика. И это получилось у нее до того похоже, что Павлику сделалось не по себе. Вика поднялась, залпом допив уже остывший чай, жалобным голосом поблагодарила:

– Спасибо, Павлик… – И, не взглянув на Костю, ушла в мансарду.

Костя, опустив голову, ковырял ногтем какую-то щель в крышке стола. Молчал, время от времени взглядывая на Павлика. Тот убрал уже и посуду, и скатерть, а он все сидел. Обстановка была по многим причинам тягостная для Павлика. Хотел как-нибудь расшевелить Костю. Но задержался у лестницы, подумал и стал молча подниматься наверх.

Дверь в мансарду была приоткрыта, и, войдя, Павлик снова затворил ее за собой. Вика словно ждала его. Подобрав ноги, указала на топчан рядом с собой.

– Садись… – И шмыгнула носом, поведя обиженными глазами на вход. Припухшие губы и не по-всегдашнему, как попало, взбитые волосы придавали ей совсем трагический вид. Павлик сел на краешек табурета.

– Ты не сердись на Костю…

– А что он: то спасает! А то бьет! – Голос ее опять дрожал.

Павлик почувствовал раскаяние. Каким бы ни был его жизненный опыт, он подсказывал ему, что плачут люди, в общем-то, всегда искренне. Когда им плохо. Разве виновата она, что такая, как есть?..

За одни сутки они все трое сильно отошли друг от друга, разделенные и замкнутые каждый в своих тайнах…

И Павлику вдруг захотелось рассказать Вике про тополь на огородах, про Аню… Чтобы она могла думать о том же, о чем думали они с Костей, чтобы не чувствовала себя отторгнутой…

– Ты не обижайся на него… – тихо попросил он. – Костя сейчас нервничает… Волнуется, понимаешь?.. – Павлик помедлил. – Ведь тогда, ночью, кто-то стрелял в нас! А еще… – Теперь он заколебался. – Ты Аню знаешь?.. – И что-то в лице его, в голосе было такое, отчего Вика насторожилась.

– С того берега?.. Она к вам ходит. Хорошенькая такая. С косичками!..

– Ходила… – поправил ее Павлик. – Больше не ходит. Потому что… нет больше Ани… Похоронили ее. В речке нашли… Утонула…

Ночью, когда Вика узнала про убийство у калитки Мелентьевых, она почти не взволновалась. Может, оттого, что пострадавший был чужим для нее, незнакомым человеком. А тут вдруг побелела вся. Павлик даже испугался.

– Утонула… – как эхо, повторила Вика, едва шевельнув губами. – Где?.. Когда?

– В полынье… Позавчера ночью… – ответил Павлик. – Шла ко мне и… утонула. – Потом добавил: – Вот… Ты не сердись на Костю…

Вика всхлипнула, потом тихо-тихо заплакала.

– Я не сержусь… – Она прикрыла глаза ладошками, и сквозь пальцы блеснули слезы. – Только ты не говори ему, что я не сержусь… Ничего не говори… Ладно?

– Ладно, – сказал Павлик. – А ты не плачь. Из-за чего ты плачешь?

– Так… Из-за мамы. Где теперь мама?

– Мать в Мурманске! – опять начиная испытывать раздражение, напомнил Павлик.

– Да!.. А у нее денег нет!

Павлик вздохнул, направляясь к выходу.

Еще про нежность

Стук в дверь, как и той, позапрошлой ночью от неожиданности показался громким. Хотя стучали довольно робко.

Павлик замер на лестнице. А Костя тут же вскочил на ноги, показал ему на белый костюмчик возле этажерки, нырнул в кухню и выключил там свет.

– Узнай, кто, Павка! Чужому не открывай!

Стук повторился. Теперь уже громче, настойчивей.

Павлик набросил на Викину одежду старенький плащ Татьяны Владимировны, глянул на вход в мансарду, дверь которой чуть-чуть приоткрылась, и шагнул в сени.

– Кто?

– Письмо возьмите! – голос был женский.

Но Павлик, обретя равновесие, немножко помедлил, прежде чем открыть дверь.

На крыльце, кутаясь в ту же пуховую шаль, стояла Фаина, жена Кузьмича. Протянула ему конверт.

– От матери… Написано: Павлику или Косте какому-то.

Павлик поблагодарил, незаметно глянув по сторонам. Но кроме Фаинки, как называли ее женщины в толпе, близ дома никого не было.

Женщина не ответила на его «спасибо». Усталая и безразличная, пошла назад, к дому.

А Павлик запер дверь на засовы.

– Это от мамы. Письмо, – сообщил он в сторону мансарды. – Соседка принесла…

Письмо обрадовало и напугало одновременно: Павлик боялся тревожных сообщений еще и отсюда…

Подошел и стал заглядывать через его плечо Костя.

«Павлуша! Сыночек мой! – писала Татьяна Владимировна. – Только отъехала – и тяжело-тяжело вдруг стало на сердце. Хотела даже вернуться. Как ты там, родной? Все ли хорошо у вас? А за меня ты, пожалуйста, не волнуйся. Знай, что все у меня будет отлично. И еще знай, что дороже всего на свете у меня ты. Смотри напиши мне, если у тебя что-нибудь не так! Почему у меня тревога на сердце? Я брошу, Павлик, и эти гастроли, и все на свете – я сразу приеду, если даже тебе станет просто грустно. Я сделала бы это уже сегодня, но утешает мысль, что рядом с тобой наш чудной Костя, наша славная Анечка. Ты, Павлик, тоже будь очень внимателен к ним…»

А дальше Татьяна Владимировна, будто чувствуя издалека даже то, о чем они с Костей говорят здесь, писала:

«Нежность, сынок, имеет прекрасное качество: возвращаться удесятеренной. Не жалей ее для других, для близких тебе, для окружающих…»

Он спрятал это письмо рядом с записной книжкой Ани. Теперь у него все самое дорогое, все, что навсегда, на всю жизнь, – будет рядом с этим письмом и этой книжкой.

Тоска

Хорошую, медленную тишину, что вошла в дом после того, как Павлик еще раз перечитал и спрятал письмо, нарушила Вика.