Изжитие демиургынизма

— У вас все свое, да свое, — усмехнулся Горяшин с показной снисхоќдительностью к человеку, не понимающему его резонов. Помедлил и уже прямо высказал: — Самовольно, "в своем лесу" позволили жерди и колья рубить. А там и подвезти, даже и не колхозни-кам, тоже "на своем" траќкторе. И себя опять же не забыли.

— Кто же намолом этот вздор, какой злодей, — с ухмылкой высказал Дмитрий Дани-лович, удивляясь, как можно его в таком упрекать и обвиобвинять. — Ведь не сжигать же было ельник. Его и вырубили кому нужны частокол, жерди и колья для своей загороды. — Глянул в упор на Горяшина. — По вашему, что: гори добро, не твое оно, колхозное. Для себя его брать нельзя… Остолоп какой-то сигнализировал, и без раќзбору надо карать, на кого он наклепал.

— Дело не в том, кто сигнализировал, — невольно перешел к самозаќщите зав. И опа-саясь быть униженным своей же неправотой, накалялся: — Кто дал право самовольничать. Лес уничтожать и не колхознику колќхозным распоряжаться, ложной авторитет себе завое-вывать.

— Почему самовольничать?.. И какой лес уничтожать?.. И с каких это пор я не кол-хозник?.. — Как-то спокойно, по-домашнему, с ухмылќкой в глазах выспрашивал Дмитрий Данилович зава. И объяснил: — Решеќние правления было поля выравнивать. И моя обязан-ность лесника… — и смолк на полслове, поняв, что всякие объяснения тут впустую. "Обя-занность" — это когда тебе "велят". А ему никто не велел позволить колхозникам ельник вырубать и потом саморубщикам отвозить нарубленќное к их дому. И с плугом лесным по вырубам ездить тоже "веления" не было. Лучше уж тут помолчать, не дразнить гусей. Парторг, учитель Климов, тоже, похоже по этой же причине, смирно сидел в углу. При молчании больше толку и меньше гнева. Демиургыны сами собой и притушатся, выло-жившись.

Николаю Петровичу тоже ни к чему был затеянный завам разнос лесќника. Тракто-ристы на колхозных тракторах все делают колхозникам за "бутылку". И Горяшин это зна-ет. Но тут заявления, а там нет заявлеќний. Там — все, а тут — один, да еще и без "бутылки". У других "доќход" отнял… Как на такого не жаловаться. Массовый сенокос на носу, Дмит-рий Данилович возглавляет лучшее звено по заготовки кормов. И чего человека из-за кля-уз расстраивать. Может ведь и отказаться от звена, лесник… И председатель сказал Горя-шину: — Мы с лесхозом, Игорь Константинович, договоримся… И Дмитрий Данилович учтет на будущее. Сейчас главная задача для нас сенокос.

Зав это подтвердил. И разговор перешел как бы в новое русло. Воспользававшись этим Дмитрий Данилович незаметно вышел… Вроде как "незадержанный" обвинителем из-за недостатком улик, усмешливо подуќмалось про себя, и отпущенный пока что на сво-боду.

Но настроение было испорчено, к делу уже не так тянуло. Можно и совсем ничего не делать, и не быть поруганным. Или каждый раз за "велением" ходить и выпрашивать дозволения. И будет бесконечное хождение к позволителям. И это им и тебе, в конце кон-цов, надоест, как говориться, хуже горькой редьки. Дозволителям ведь тоже нужно "доз-воление", чтобы самим "позволить". Так ты и отучаешься от сотворения своей жизни по Божьему усмотрению. И превращается в "раб-отника", у котоќрого нет дела, а есть только исполнение дозволенного.

Дома пообедал без аппетита, угрюмо отмалчиваясь. В лес все же соќбрался. Лес ус-покаивает, наводит на здравые мысли, растворяет тьму души. Лес — жизнь по законам не-ба.

А вечером, наедине, чтобы не втравливать в разговоры родню, Иван сказал, что Тарапуня закатил оплеуху Симке Погостину. Отозвал за угол мастерских и врезал так, что Симка с ног свалился… Потом всех оповестил, что погостный пьянчуга "доносики" стро-чит на честных людей. Очухавшегося Симку окружили механизаторы, спросили: "Ты на Данилыча накатал?.." Симка не стал отпираться, признался: "Ну было по пьянке. Дедушка попросил написать, вернее, переписать бумагу. А деда Жох на-уськал. Дак что тут, безобидно… Не брал ведь Данилыч ни с кого за подвозку и рубку частокола и кольев. Все в Казенной рубили и это кто хочешь подтвердит…"

У Дмитрия Даниловича поотлегло от души. Колхозники его понимают и поддер-живают. Ну а Горяшин… Что с него взять — должностной демиургын. При иге "завов" и "Первых" все доброе и должно делаться в тиќши и молчком, что бы не им, а земле угодить. И о Симке Погостине поќдумалось не так уж плохо: к доносам-то нас приучили и отучать не собираются. Зря вот только он не написал, что я "брал" за частокол, как настаивали дядя, Авдюха Ключев и Саша Жох. Злая ложь сама собой и выползла бы наружу… И тут же себя осек: вполне мог найтись такой, кто по привычке бы и поддакнул, намеренно оклеветал… Кто-то ведь и поверил бы.

2

Назавтра с утра, до большой жары наладился сходить в ульи. Самая пора для вы-емки меда. Все было приготовлено, разложено по местам в дедушкином сарайчике-мастерской. Зятья с взрослыми внуками — помощники. Ивана решил не беспокоить. Ему не до меда. Да и упрекнуть моќгут: инженер в сенокос решил медком насладиться. Всего нынче опасаќйся, если ты в начальниках и не больно ладишь с демиургынами.

После ужина Дмитрий Данилович сделал в книге записей осмотр леса, что выявил при объезде. На берегу Копши, в староверском сосновом боќру Соколовых, идет хороший подрост. Яков Филиппович и станет приглядывать за ним… Внуки отправились спать, а он прошел к Анне. Посќледнее время она меньше жаловалась на боли… Но на худом, из-можденном лице ее появились землистые пятна. С постели она уже не вставаќла, интерес к дому притух.

Сел на стул у ее изголовья. Сказал об огороде, что все там цветет. Грядки придра-ны, прополоты. Пчелы хорошо гуляют, завтра пойдет в ульи… Была в этом разговоре не-вольная неловкость: он говорил о том, что Анне уже не доступно… Она пошевелила голо-вой: что вот и ладно. Утомленная, задремала, впала в забытье. Он поправил одеяло, по-душку и вышел на крыльцо. В березах вспархивали галки и грачи, усаживаясь поудобней на ночлег. Все утихло и меркло в какой-то неизреченной тайне.

Городские гости, Иван и Светлана ушли в клуб. В доме тишина, телеќвизор молчал. Галочий и грачиный шорох тоже над домом замирал. В гоќлову как-то сами собой входили мысли о событиях минувшего дня. Праќсковья Кирилловна давеча сказала, что Саша Жо-хов спрашивал об Анне, сочувствует вот… И тут же остерегла: "Когда Саша льстится — хороќшего не жди". Что верно, то верно: любезности Саши всегда и его самого всегда настораживают. Вчера — донос, а сегодня заискиќвание. Утром, встретив Дмитрия Даниловича, тоже об Анне спросил. И как ни в чем не бывало, попросил уступить телку: коровой с Натальей задумали обзавестись. Мода пошла на коров. Но телку забирал колхоз в обмен на бычка. Саша попенял: "Не по-соседски, не по-соседски…"

С этими неуютными, сумбурными и тревожными мыслями, Дмитрий Даниќлович и поднялся по скрипучим ступенькам крутой винтовой лестницы и себе наверх, под самую крышу. Тут и в ночную летнюю духоту легко дышаќлось. С навесного балкончика на виду огород, овинник с деревьями. Озиќраются пашни, луга, Шелекша и Данилово поле за ней, дали окрестные лесные… Давно ли за домами были гумна. Отец, дедушка, любил по осе-ни смотреть отсюда как дымятся овины. Истопить овин вроде и не хитќро. А вот по дыму над крышей его угадывается хозяин. У заботливого мужика в подовине или риге исправная печь. Пылают сухие березовые плахи, жар идет от углей. Хлебные снопы на колосниках раструшены, каждая соломинка и колосок до ломкости просыхают. Над таким овином льется струйкой сизоватое маревцо, зерно не запаривается. По воскреќсениям в молотьбу подовины и риги топились по всей деревне. Воздух наполнялся вкусным запахом печеной картошки. Как без картошки, испеќченной в золе?.. С рассветом в гумнах стрекотали конные молотилки. Играли со звоном и свистом цепы. Шел дух соломы и сухого зерна. Заќвершался страдный крестьянский год амбаром. Об амбаре думалось как только семена бросались а пашню. И ты веселел, когда в сусеках зерќна до краев. Тогда все и доме твоем ладно.

Частенько, как и при дедушке на балкончик под крышей заходил художник, Анд-рей Семенович. Садился с этюдником и вглядывался в моховские дали. Каждый раз они разные. Никогда не видятся вчерашними. Пеќред заходом солнца как бы исподтишка впи-тывают свет на завтрашнее утро, когда солнце будет еще скрыто. И художник созерцает, как он говорит, эту необъяснимую несказанность, где, в то же время, все знакомо от роду и по-божески непостижимо: "Словно пьешь эту красоту с густым настоем света". В душу пахаря также входит ликование мира. Виделась по особому зелень и утра и вечера. Полу-денная высь неба

над его головой становится пронзительно-звучной, вливающаяся в дуќшу особым настро-ем. И под этим высоким настроем вершатся им и все обыденные дела. И если от благ Не-бесных и земных отгораживают тебя стенами, как скотину в хлеву после выпаса на лугу, берет верх над тоќбой глухая тоска.

По весне, как только устанавливалось тепло, Дмитрий Данилович переќбирался в эту дедушкину комнатку под крышей. Стояла в ней широкая тахта, два легких кресла, ра-боты самого дедушки, столик, полочка с книгами. Другую такую же комнату бывшую их с Анной, заниќмали теперь Иван со Светланой. Вид из нее выходил на моховскую улиќцу. За деревней был простор полей. Еще совсем недавно над этим проќстором высилась на холме приходская церковь Всех Святых. Сразу за Моховым — мельница Ворониных… Церковь и мельница жили в воображеќнии Светланы, навеянным рассказами Ивана, Дмитрия Даниловича, Анны Савельевны. Все эти рассказы Светлана заносила в свою тетрадь. Помышляя поведать о деревенских провидцах, державших в себе крепь дум о благом мирстве дедов и прадедов. Духовное разумство праотцов никоќгда не исчезает, оно переходит к потомству неосознанно и проявляеќтся в их поступках по новому в новой жизни.