К морю Хвалисскому
Шрифт:
Четвертого нигде не было видно. Конечно, он мог спрятаться в камышах и затем перебраться на другой берег вплавь. У Торопа, однако, на этот счет была своя мысль. Уж больно знакомой показалась ему рука, нанесшая удар. Ее тяжесть ему пришлось испытать еще в Новгороде, в памятный день первого пробуждения в боярской гриднице. Эту стражу должны были нести двое молодых воинов из ближайших приятелей Белена. Может быть, боярский племянник предложил им поменяться, может, посулил часть от хазарского злата, а может, и просто приказал молчать, обещая в случае чего всю вину свалить на них.
Пока новгородцы
От ужаса и от удара о землю девушка лишилась чувств, но Лютобор не был бы воином, если бы не знал, как в таком случае поступить. Тороп слыхал, как парни промеж собой говорили, что легче всего привести в сознание сомлевшую или зашедшуюся плачем девку – это поцеловать ее.
Именно это Лютобор и сделал. Разрезав путы да отведя от лица красавицы едва не задушившую ее косу, он не удержался от соблазна и прикоснулся губами к ее полураскрытым губам. Средство подействовало безотказно. Даже сквозь крики и гвалт Тороп услышал звук звонкой пощечины.
– Собака хазарская!
Девушка рванулась, что было сил, вероятно, все еще полагая, что находится в руках похитителей. Затем разлепила смеженные ресницы и, встретив растерянный взгляд Лютобора, а также увидев на его щеке медленно бледнеющий отпечаток своей пятерни, ужасно смутилась и покраснела так, словно ее саму кто отхлестал по щекам.
Закутав девушку в плащ и передав ее потрясенному родителю, русс отправился посмотреть, какую добычу настиг разумник Малик. Зверь все еще караулил свою жертву: шерсть на загривке торчком, уши прижаты, десна обнажены, кончик хвоста мечется в воздухе взбесившейся пчелой, утроба содрогается раскатистым рыком.
Когда факел осветил бледное от страха лицо пардусова пленника, Лютобор аж присвистнул: «Ай да Малик, ай да молодец!». В дорожной пыли лежал никто иной, как Булан бей.
На улице собиралась толпа: разбуженные шумом выходили узнать, что случилось, купцы с других ладей и жители ближайших домов. Бряцая оружием, к месту происшествия спешила городская стража, а с нею не кто-нибудь, а сам хан Азамат, знакомец Лютобора.
Тороп подумал, что здесь новгородцам крупно повезло. Трудно было отыскать в свите булгарского царя человека, который бы так сильно и устойчиво не любил хазар. Стоило удивляться: подданные царя Иосифа отняли у него сына и сделали одну из дочерей вдовой.
– Что здесь происходит? – поинтересовался хан, хотя, судя по его виду и по тому, как быстро он со своими людьми явился, ему все было отлично известно.
Хотя Булан бей имел вид, мягко говоря, помятый (острые когти Малика нанесли непоправимый урон если не шкуре хазарина, то его одежде), его наглость осталась при нем.
– Эти нечестивые свиноеды напали на меня! – доложил он, красноречиво указывая на зияющие в его халате прорехи. – Травили дикими зверями, точно моего предка оленя. Не знаю, как я только остался жив!
Лицо Вышаты Сытенича побелело от
еле сдерживаемого гнева.– Ты проник в мой дом, как тать! – отчеканил он, с трудом подавляя соблазн схватить хазарина за грудки да разбить ему голову об угол избы. – Твои люди хотели похитить у меня самое ценное! Смотри! Все они здесь! Жаль только спросить ничего нельзя!
Свет факелов упал на страшные, окровавленные трупы. Мерянин пригляделся повнимательней и обоих узнал. Тот, который замахивался мечом, был один из телохранителей, карауливших давеча покой посла, пока тот говорил с Беленом. Второй разбойничал вместе с Булан беем в родном Тороповом селище. Головорез, каких поискать. Эх, жалко дядька Гостята тогда промахнулся! Ну да ничего. Лютобор его успокоил.
Булан бей посмотрел на убитых и брезгливо отвернулся.
– Я не знаю этих людей, – вымолвил он.
Тороп, да и не только он, содрогнулся от подобного глумления над истиной. Благие боги! Что же вы медлите? Почему не посылаете на голову нечестивца Перунов гром? Увы! Небо было чистым и ясным, и на нем по-прежнему висела луна, круглая и желтая, как лицо хазарина.
Дальше молчать было нельзя. Мерянин набрал побольше воздуха, как перед прыжком в холодный глубокий омут, и крикнул так, чтобы услышали даже боги на небесах:
– Неправда!!
Не меньше трех сотен глаз мигом уставились на него, но он видел только черные, как два лаза в иной мир, лживые глаза Булан бея.
– Эти люди были с тобой, – продолжал он упрямо, – когда ты убивал моих родных. При них ты всего два дня назад похвалялся, что если тебе не отдали нашу боярышню добром, так ты ее силой заберешь! Ты и собирался это сделать, да тебя остановили. Так пусть боги покарают меня, коли лгу!
Булан бей посмотрел на Торопа с интересом и, надо же, узнал!
– Мерянский щенок! – прошипел он, оскаливая зубы. – Далеко же ты забрался от своей вонючей конуры. Давно хлыста не пробовал? – в голосе хазарина звучало невыразимое презрение, и он коверкал словенские слова больше чем всегда. – Кто тебя станет слушать? Да и кто поверит словам холопа?! Придется твоему хозяину виру платить за клевету. А не хочет виры, пускай отдаст тебя мне, уж я поучу тебя уму-разуму!
Булан бей оскорбительно засмеялся, и Тороп понял, что пропал. Новгородцы у него за спиной что-то яростно восклицали, но поделать ничего не могли. Правду говорит Булан бей, и, если что, суд будет на его стороне.
А и кому нужна такая Правда, которая защищает воров, а честных людей бьет! Эх, была, не была! Пропадай сиротская головушка! До хазарина всего один прыжок, тощая шея его под броней не спрятана, а там пусть боги решают! Тороп уже изготовился, но тут ему на плечо легла знакомая тяжелая рука.
– Погоди веселиться, бей!
Лютобор выглядел сейчас более спокойным, чем когда бы то ни было, но ох каким обманчивым было это спокойствие!
– Не спеши распоряжаться вирой, которую тебе еще никто не присудил!
Русс стоял, положив другую руку на голову пардуса, и сам сейчас был похож на этого гордого и благородного зверя.
– Не дозволено холопам в суде говорить. На то они и холопы. Но уши и глаза им даны наравне со свободными людьми.
Он сделал шаг вперед и продолжал.