К морю Хвалисскому

– Ишь, разлегся себе посеред земли, ни перепрыгнуть, ни подвинуть, – сердито ворчал гридень. – Ему-то что, ни хлопот, ни забот, а тут пупы надрывай, круги на кишки наматывай!

– Были бы кишки менее наполнены, круги бы наматывались легче, – отозвался с соседней скамьи Тороп.

Сидящий с Твердятой у одного весла Путша тоже посмотрел на горы, но подумал, как обычно, совсем о другом:

– Интересно, – протянул он мечтательно. – Если подняться на подобную кручу, можно увидать райские кущи?

– Скорее узришь Велесов подводный терем, – сердито отозвался его товарищ, – ежели, гуляя по краю обрыва, будешь вместо того, чтобы под ноги, на небо глядеть. Дядька Нежиловец! – повернул он длинную шею в сторону кормы. – Как ты думаешь, коли сигануть оттудова сверху, можно в живых остаться?

Старик шевельнул правилом, измерил взглядом высоту, почему-то посмотрел на невозмутимо стоящего на корме драккара Лютобора и повернулся к Твердяте:

– Господь, как известно, храбрых любит и в бедах их хранит, – неторопливо отозвался он. – Однако тебе не советую! Уж больно дури в твоей голове много. Сразу на дно потянет.

Не обращая внимания ни на Твердяту, ни на поднявших веселый гогот гридней, дядька Нежиловец повернулся к боярину.

– Помнишь, Вышата Сытенич, – сказал он негромко. – А ведь подобрали мы его именно здесь! Голову заложу, что прыгнул он с этой скалы.

– Вряд ли. Быть не может! Господь, конечно, как ты только что заметил, храбрых хранит. Но тут бы и архангел себе крылья переломал!

– Переломал, не переломал, а произошло это именно здесь. Я хорошо помню, что как раз огибал банку, на которую он давеча Гудмунда посадил, и потому шел не шибко. Да ты на него посмотри, – махнул он рукой. – Тоже в ту сторону смотрит! Небось, сам в свою удачу не верит!

***

… Тяжкий удушливый зной простирался над степью. Горячий воздух, перемешанный с пылью и мошкарой, острыми кинжалами впивался в пересохшее горло, вызывая мучительные приступы кашля, наждаком проезжался по разбитым, потрескавшимся губам. Солнечные лучи, точно языки пламени, жадно облизывали исполосованную плетью спину.

Хельги бежал бесконечно долго и невыносимо устал. Ноги заплетались одна за другую, глаза закрывались. Но он знал, что ему во что бы то ни стало надо добраться до реки…

Разбитая спина ощущала близость погони, приближение колючих арканов и свистящих камчей. Хазары, хоть и не сразу его хватились, но ехали верхом и видели его следы. Преследовать беглеца им было не впервой…

Только бы не упасть, только бы добежать, добрести, доползти. Река-матушка не бросит. Примет в свое щедрое лоно, утолит боль, раны остудит. Чай, не зря он тешил ее гусельным звоном, чай, не просто так пел на ее берегу звонкие песни!

Воде он доверял сызмальства. Кажется, даже плавать научился раньше, чем ходить. Так повелось у них в роду с незапамятных времен, а все его предки, происходившие из древнего рода вендов или, как их чаще называли, руссов были прославленными мореходами. Хельги тоже надеялся сыскать славу на этом поприще. Но судьба распорядилась иначе. После преждевременной смерти отца, славного воеводы, отобравшего у хазар Самкерц, а через пару лет после этого павшего в неравном бою на арабском берегу моря Хвалисского, он остался совсем один. Мать, не выдержав горя-кручины, отправилась вслед за мужем.

Понятно, сына родовитого воеводы, начавшего службу еще во времена Олеговы, одного не оставили. В княжьем тереме в Вышгороде нашлось место для маленького сироты, который, к тому же, был равен годами юному наследнику Игореву, сыну премудрой Ольги Святославу.

В дружину сверстников стремились попасть отпрыски самых знатных и богатых семей. Там старый Асмунд, кормилец княжий, объяснял неразумным отрокам, что такое наука ратная, честь воинская. Хельги все схватывал быстро, и в мальчишеских сшибках мало кому удавалось одержать над ним верх. Особенно по нраву ему пришлось ходить со сверстниками на ладье по реке, стоять у тяжелого правила. В этом искусстве, а также в умении складывать песни он далеко превосходил даже своего юного вождя, за что Асмунд называл его не иначе как внуком – прозвище, которого удостаивались немногие.

Но внук внуком, почет почетом, а когда приехавшим в Киев послам союза печенежских племен понадобился живой залог мира и доброты намерений, старая княгиня из бегавших по двору мальчишек выбрала именно его: чай, за сироту некому заступиться. Да и виру, если что, некому потребовать. А тут еще ханский сын, оставленный в Киеве, зачем-то в степь сбежал, о чем у самого Хельги, давшего в присутствии княгини и ее бояр слово, даже мысли не возникало… И пропала бы его бедная головушка где-нибудь на невольничьем базаре или при отаре на дальнем выгоне, да спасибо один из степных владык, сын Ветра, Тобохан, пожалел, забрал в свой стан.

Вот тут-то Хельги и узнал, что такое родительская и братняя любовь, что такое семья. Поначалу жил он, как полагается заложнику знатного рода, не то пленником, не то гостем. Вместе с ханскими сыновьями и их сверстниками учился объезжать необузданных степных скакунов, тянуть тугой лук, бросать аркан. Вместе с ними оберегал ягнят на кошаре, проводил ночи у костра в степи. Стать полноправным членом рода Ветра ему помог случай. Вернее, все та же матушка-река.

Младшему ханскому сыну, юному Аяну исполнилось семь лет. Характер он имел горячий, нрав бедовый. В переделки из-за озорства попадал едва не через день.

Летняя стоянка племени находилась на берегу реки. Хотя степняки и ценили воду как влагу, дающую жизнь, плавать за редким исключением они не умели, воды и водных хозяев боялись, а те утлые посудины, которые они использовали при сообщении одного берега с другим, язык и лодкой не повернулся бы назвать. Вот на таком суденышке непоседливый ханский сын и отправился как-то удить рыбу. Уж, что там произошло, Перун его знает. То ли поманила мальца красавица-стерлядь, то ли оказалось, что лодка не проконопачена, то ли приглянулся забавный малыш желтоволосой водяной ведьме Албасты. Но пропал бы ханский сын не за что, кабы двенадцатилетний заложник русс в это время не привел на водопой коня, а плавал он уже тогда как щука.

Вот после того случая и приняли сыны Ветра Хельги в ханский род, тогда нарекли ему гордое имя Барджиль, или Барс, в честь матери спасенного им княжича, а через пару лет, когда под сводом ханского шатра окотилась прирученная для охоты самка пардуса, подарили ее котенка…

Из-за этого маленького упрямца он и попал в беду.

Когда зверенышу минуло четыре месяца, и он начал менять детскую пушистую шубку на золотистую взрослую шерсть, Хельги взял его на охоту. Солнце лишь недавно повернуло на зиму, и степь постепенно начала выгорать и буреть, напоминая пятнистую шкуру пардуса. Им повезло повстречать молодую косулю, отбившуюся от стада. Но маленький зверь, пока по-детски неуклюжий, промазал с первого раза и только оцарапал ей заднюю ногу, позволив уйти. Несговорчивый, как все кошки, он не пожелал подчиниться и продолжил преследование, уводя своего юного хозяина все дальше от становища.

Так они наткнулись на хазар. Бросив котенка, Хельги, наверно, сумел бы скрыться. Но предавать друзей, пусть даже таких бестолковых, он не привык, да и перед родней было стыдно.

Двоих преследователей он застрелил из лука. Еще одного ударил ножом. Он надеялся, что за это его непременно убьют, но хазарам он был нужен непременно живым и вовсе не для того, чтобы пасти их овец и мыть порты, как говорили потом. Дело в том, что добрые боги и красавица-мать наградили Хельги девичьи пригожим лицом и необычными, чуть приподнятыми к вискам переливчато-самоцветными глазами. Вот этой-то красой и пожелал, прежде чем продать насладиться хазарский вождь. Что мог сделать Хельги? Руки ему связали, но, как выяснилось, зубы он имел достаточно острые и крепкие…Поганый сластолюбец едва не захлебнулся собственной кровью.