К морю Хвалисскому

За оскорбление, нанесенное их вождю, хазары долго и с наслаждением полосовали Хельги по чем ни попадя камчами, били ногами…

Пришел в себя он только глубокой ночью, когда свежий ветерок овеял прохладой. Увидев у догорающего костра прикорнувшего караульного, он понял, что сможет уйти. Осуществить намерение помог котенок: перегрыз щедро смазанные для мягкости бараньим жиром ремни. Хельги сгреб его в охапку и пополз с проворством ужа или куницы, стараясь не обращать внимания на острую боль во всем теле. Подняться на ноги он посмел только, когда свет костра померк где-то вдалеке.

Всю ночь он шел, отыскивая дорогу по звездам, баюкая за пазухой растерзанного в клочья халата своего пятнистого питомца. На рассвете, увидев, как поднимаются в небо птицы, учуяв их запах, суливший вкусный завтрак, котенок запищал и заворочался, раздирая когтями грудь хозяина и пытаясь выбраться на свободу. Хельги приструнил его и запихнул поглубже. У него самого мысли о еде вызывали приступы тошноты. Его лоб горел, тело колотил озноб.

Около полудня он увидел что-то блестящее и серебряное, лентой из девичьей косы огибающее возвышавшийся посреди степного простора каменный кряж. Вначале Хельги побоялся тешить себя надеждой, пытаясь думать, что это всего лишь не выжженная и не выеденная полоса серебристого ковыля, который, качаясь на ветру, создает видимость ряби. Потом, однако, его ноздри ощутили запах приближающийся воды, а усталые, полузакрытые глаза различили не только волны, но и черную, движущуюся точку среди них. И эта точка могла быть только ладьей.

Хельги преодолел расстояние еще в сотню шагов и узнал эти гордые, статные и хищные очертания. На такой ладье ходил его отец, такой учился управлять он сам. Вендская снекка могла принадлежать только соплеменникам-руссам или тем из славян, которые когда-либо служили потомкам Рюрика, русским князьям. Спасен!

И в тот же миг до его слуха донеслось ржание коней и свист плеток.

Хазары скакали не прямо за беглецом, а чуть наискось, пытаясь отрезать ему пологий спуск к воде. Он вовремя разгадал их замысел и, собрав остатки сил, припустил вверх по склону, взбираясь на самый гребень. Лучше разбиться о камни, чем снова попасть в плен. Карабкаясь из последних сил, раздирая ступни и колени, он достиг края обрыва, мысленно призвал на помощь Перуна и с громким криком, пытаясь привлечь внимание людей с ладьи, оттолкнулся от земли…

Хотя прежде, дабы прослыть удальцом, Хельги много раз забавы ради сигал в реку с Днепровских круч, подобного полета он не мог припомнить ни до, ни после. Судорожно прижимая к расцарапанной груди отчаянно сопротивляющегося и орущего котенка, он успел у самой поверхности сжаться в комок. Все равно удар вышиб из него дух, или тот просто отстал от тела где-то по дороге. Зеленая масса вспененной воды сомкнулась над головой, и сердце сжал панический страх: что если Водяной не позволит ему вновь увидеть свет!

Бог предков, Перун Свентовит, отведи злые козни, светлая Макошь, Богиня славян, дай силы!

Отчаянно работая ногами, Хельги вынырнул на поверхность. Рядом чихал и кашлял хлебнувший воды мокрый до последней шерстинки котенок. Кругом сыпались стрелы. Одна из них больно ужалила в плечо. Но ладья уже была близко, и Хельги различал на ее штевне деревянную фигуру воина, грозящего врагам серебряным копьем…

Дальнейшее тонуло в душной липкой мгле. Хельги какое-то время вяло работал руками и ногами, совершенно не продвигаясь вперед и думая только о том, чтобы удержать на поверхности голову котенка, потом водяная гладь почему-то снова сомкнулась у него над головой… Последнее, что он запомнил, был дружный всплеск весел и чьи-то сильные руки, подхватившие его с обеих сторон...

***

– Это сколько же лет прошло? – озадаченно провел рукой по бороде боярин.

– Не помню, – отозвался дядька Нежиловец. – Восемь или девять, что-то вроде того. Наш сокол Святослав тогда первый год, кажись, в Новгороде сидел.

– Верно. На княжий двор мы нашего найденыша и вернули.

– Ох, и дохлым он тогда был, – покачал головой дядька Нежиловец. – хуже нынешнего Драного Лягушонка. Намаялся я с ним, пока выхаживал!

– Жаль только, не из всех лягушат соколы потом вырастают, – усмехнулся Вышата Сытенич.

Он посмотрел на гребцов и скомандовал:

– Правь к берегу! Люди ждут. Да, когда пристанем, не забудьте солому поменять. Я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь учуял, что мы на боевой ладье возили овец!

Тощий Твердята поводил по сторонам чутким, любопытным носом:

– Да уж! – фыркнул он. – Жаль, Гудмунд и Эйнар Волк со своими викингами пока далеко.

– Почему? – не понял Путша.

– Глядя на подобное зрелище, они бы все от смеха передохли! Все ж парой сотен врагов меньше!

Эх, зря все-таки непутевый гридень Гудмунда и викингов помянул. Не успел он договорить, как дозорные на кряже подали сигнал тревоги, вызвав среди переселенцев страшный переполох. Те, кто ожидал своей очереди на левом берегу, заметались из стороны в сторону, не зная, то ли бежать в степь, то ли хвататься за оружие. Гребцы на ладьях дружнее заработали веслами, стремясь поскорее закончить переправу. Воины на гребне вскинули луки.

Опасность ждали из степи, а она незваная пришла с верхнего течения реки. По зеленоватой, как жидкое стекло, расцвеченной пятнами отраженных облаков и тенями холмов упругой глади, стремительные и опасные, летели два корабля. Один, белый, как морская пена, с надутым ветром белоснежным парусом, преследовал. Другой, черный, как первый весенний грач, с блестящими смолеными бортами и синим полотнищем на мачте, спасался бегством. Это ему, впрочем, плохо удавалось, так как кормщик белой ладьи, видимо, более искусный в подобных делах, все время заслонял ему ветер, и синий парус то и дело ник, как забытая под дождем тряпка.

Хотя хищная стать и немалая длина кораблей красноречиво говорили о том, что оба происходят из урманских краев, принадлежность их северным викингам вызывала серьезные сомнения. Штевень белого драккара украшала фигура, схожая с той, что уже семнадцать лет оберегала вождя и дружину боярской снекки, а на белый парус неведомый вождь велел нашить обрамленный кругом крест, хотя викинги, по большей части держались старых богов. Хозяин черного корабля охрану от нечисти доверил не дракону, не волку и даже не любимому вендами коню, а какой-то зубастой рыбине, и ее же достаточно неумело намалевал на синем парусе.

***

Новгородцы спешно высадили переселенцев, выгрузили их поклажу и, вновь отчалив от берега, развернулись и пошли навстречу пришельцам. Боярин и русс поспешали не зря: ни тому, ни другому не хотелось подставлять под удар борта. Хотя преследователь и беглец были полностью поглощены друг другом, не замечая никого вокруг, приближались они с не поддающейся описанию скоростью: тяжелые драккары едва не выпрыгивали из воды, и в обе стороны летели оперенные смертью стрелы.

Правивший Гудмундовым кораблем Лютобор переложил руль немного правее и сделал руку козырьком, внимательно разглядывая черную ладью.

– А ведь это Бьернов драккар, – сказал неожиданно он. – Я этот силуэт и в ночном тумане ни с чем не спутаю.

– Да быть не может! – отозвался с кормы снекки дядька Нежиловец. – Посмотри, этот весь черен, как ворон, а у Бьерна, помнится, размалеванный был. Да и зверюга у него на носу какая-то совсем уж чудная: не то селедка, не то карась!

– А как насчет щуки? – насмешливо прищурил глаза русс.

– Какой такой щуки? – не понял новгородский кормщик.

– Ну, как, какой? Мы где драккар оставляли?