Кабахи

— Но хижина, где ночевали пастухи, наверно, еще стоит.

— Хижина, кажется, сохранилась.

— А пещера?

— Ее-то уж ничто не могло разрушить.

— Отчего же? Вода или оползень.

— Оползней в той стороне не бывает, а вода не могла до нее добраться. Помнишь — моя пуля и кусочек от скалы не смогла отбить.

— Как я тогда перепугалась! Почему же все-таки твой пистолет выстрелил? Он у тебя был заткнут за пояс?

— Я же совсем недавно тебе рассказывал.

— А я хочу еще. Расскажи с самого начала.

— В который раз?

— В сотый, в тысячный. Хочу слушать без конца. Рассказывай, как было дело.

— Ты положила голову мне на колени — вот как сейчас я на твои — и сладко заснула, подложив под щеку обе руки. На лице у тебя играли отсветы пламени костра. Время от времени ты шевелила во сне губами, что-то шептала, и снова слышалось твое спокойное дыхание. Я смотрел, не мог глаз отвести… И даже не осмелился тебя, спящую, поцеловать.

Русудан тихо, радостно засмеялась.

— Ты не смейся. Было бы у меня столько ума в голове, сколько сейчас…

— Тогда и у меня было бы его не меньше.

— Ни о чем другом я бы и не мечтал.

— А все же заставила я тебя всю ночь не спать.

— Ничего подобного. Под утро я не удержался, заснул.

— А что было, пока ты не заснул?

— Ох, Русудан, вечно ты заставляешь меня болтать!

— Расскажи, что случилось, пока ты не спал.

— А то, что я сам принял выдуманную и рассказанную мной сказку за действительность. Только, умоляю, хоть сказку не проси пересказывать.

— Нет, не бойся, не попрошу, сказку я знаю наизусть.

— Как будто не знаешь и того, что я сейчас расскажу!

— Нет, это ты должен рассказать. Это место я всякий раз забываю.

— Ну, так я вытащил из-за пояса пистолет, как подобает настоящему удальцу, и решил до утра не смыкать глаз, сторожить приобретенное мной сокровище.

— Ты забыл про кинжал.

— Ах да, в левой руке я держал обнаженный кинжал.

— Ну, и что дальше?

— А дальше — на рассвете я все-таки заснул.

— Нет, нет, до того как ты заснул.

— До того, как заснуть, я сидел над тобой вот так — как сова — и не сводил с тебя глаз.

Русудан тихо смеялась.

— А потом?

— Потом я, как видно, задремал и выронил пистолет. Он упал около огня, пистон раскалился, и грохнул выстрел.

— Как я перепугалась! А твоего теленка в ту ночь съели волки.

— Таков закон природы: та ночь не могла обойтись без жертвы. Либо ты, либо теленок — такой был выбор.

Русудан вздрогнула.

— Иными словами, я тебе обязана жизнью?

— Не мне, а пропавшему телёнку.

— Но я не осталась в долгу: спасла тебя от трепки, когда мы вернулись в хижину.

— Да нет, на меня не решились бы руку поднять.

— Не приди я вместе с тобой, тебя бы непременно отколотили.

— Это наша встреча так меня подкосила, а то я и тогда вовсе не был ангелом.

— Знаешь, Шавлего, как я плакала, когда отец увозил меня?

— Знаю. Но того не знал, что именно я был причиной.

— Я плакала всю дорогу, до самого дома. И потом, как, бывало, вспомню ту ночь, так и расплачусь.

— А потом забыла меня.

— Нет, не забыла! Я ведь уже не раз говорила тебе, что не забыла. Почему ты раньше времени снял повязку? Вот, швы еще видны на лбу.

— Ну и что тут такого? Я только сегодня размотал бинт.

— Ребята твои говорили, что ты снимал повязку во время работы.

— Врут они.

— Надо мне прийти и самой посмотреть.

— Ты уж давно грозишься, да никак не доберешься до нас.

— Мне это болото, Шавлего, пока представляется твоим личным владением: кажется, что, если туда ступит чужая нога, это будет нарушением какого-то табу.

— Я и сам не советую. Еще в трясину затянет. Вот когда мелкие разветвления каналов прорежут всю луговину и вода уйдет — тогда и приходи.

— Долго еще этого ждать?

— Зависит от нашего усердия. Ребята устали, и, кажется, им немного наскучило.

— Но из уважения к тебе не бросают дела, да?

— Похоже на это. Они теперь уже знают, что мы там не стадион устраиваем.

— А по-моему, они и раньше это знали.

— Да, знали. Но совместная работа и желание сделать что-то очень трудное, почти невозможное были для них стимулом. И еще то, что дядя Нико оказался умнее, чем я думал, — сразу же согласился, когда я предложил ему выписывать моим работягам трудодни по удвоенной норме.

— Ребята знают об этом?

— Конечно. Нам даже привезли резиновые сапоги.

— Неужели дядя Нико настолько расщедрился?

— Нет, это, пожалуй, не он придумал, ни за что не поверю… Кажется, я знаю, кому этим обязан, — недаром приезжал к нам Теймураз. Если и дальше будет такая погода, до середины ноября управимся.

— А если погода испортится?

— Все равно до зимы кончим. Я обещал ребятам, что мы там же, на месте, отметим окончание работ, даже если земля заледенеет.

— Бедняги, как они, наверно, ждут этого дня!

— Как поп Ванка еще одного алавердского праздника!

— Об алавердском празднике не поминай больше при мне, очень прошу! А вспахать в этом году не успеем?

— Отчего же — если почва просохнет.

— Если установятся вот такие погожие дни, успеет просохнуть.

— Да услышит тебя господь!

— Флора все пристает — поедем, посмотрим, как он там работает.

— А ты бы привезла ее.

— Непременно привезу. И сама тогда посмотрю.

— Небось она до сих пор в деревне и не бывала?

— На что ей деревня? А вот курорты объездила все до единого.

— Что-то сегодня ее не видно.

— Уехала в Телави. А то бы не упустила случая побыть с нами.

— В Телави — без тебя?

— Что тут особенного? Позвонит отцу в Тбилиси.

— Телефон есть и у нас, в Чалиспири.

— Попробуй положись на наш телефон! Из Телави и то не просто дозвониться.

— Поначалу ей как будто не нравилось здесь?

— Это ты вскружил голову бедной девочке. Ты прежде знал ее?