Кабахи
Шрифт:
— А ты где раздобыл?
— На Берхеве.
— Что? Я вижу, тебя еще и острить твоя фрау научила!
— Нет, этому я здесь научился, в Чалиспири.
— Следует приветствовать. А еще чему тебя тут научили?
— Научили многому… Но я не шучу. Помет я принес с Берхевы. Целую неделю таскал в большой корзине, на спине. С утра до вечера.
— Как это так — с Берхевы? Откуда там…
— Когда нашу колхозную отару пригнали с горных пастбищ, то ее, до того как переправить в Шираки, держали вон там, под той скалой, в русле Берхевы. И дядюшка Фома дал мне совет: это же, говорит, превосходное удобрение, не спускай
— И ты собирал там, в этом каменистом русле?
— Там и собирал.
— Среди этих булыжников?
— Да, среди булыжников.
Шавлего больше ничего не спросил — посмотрел вдоль рядов виноградных лоз и похвалил мощные побеги.
— Побеги и вправду хороши. На будущий год окончательно войдут в силу.
— Да они уже и сейчас развиты на диво. Есть у тебя еще мотыга? Я подсоблю.
— Спасибо, я и один управлюсь.
— Я серьезно говорю. Хочу проверить, какой ты удалец, когда орудуешь мотыгой.
— Нет у меня второй мотыги.
— Попроси у соседей.
Реваз угрюмо усмехнулся:
— Один у меня сосед поблизости, а он даже веревки мне не одолжит, если захочу повеситься.
— Разве можно быть в ссоре с соседом?
— А я и не ссорился. Это Габруа — двоюродный дядя нашего уважаемого Нико.
— Ладно, я сам пойду к нему за мотыгой.
Земля была очищена от травы, гладка, как ладонь, и мотыга легко врезалась в нее. Быстро, ладно продвигались вдоль рядов лоз оба работника, оставляя за собой черную рыхлую полосу перевернутой земли.
— Почему ты босиком? Уже прохладно.
— Ничего, я привык… Там, на болоте. Скажи мне вот что: до каких пор ты будешь стоять этак в сторонке, оставаясь безучастным зрителем? Неужели одна-единственная неприятность так тебя сломила и обезволила?
— Столкнулся я со злобой людской и потерял веру.
— Не клевещи! Когда половина Чалиспири явилась в райком и кричала там о твоей невиновности — это что, не люди были?
— Да это ведь ты, твоя заслуга. Без тебя ни одна живая душа не побеспокоилась бы…
— Не я, так нашелся бы кто-нибудь другой. Свет не без справедливых людей, — быть не может, чтобы они вовсе перевелись. Ну и что же: по-твоему, диверсии — это достойная месть?
Реваз остановился, усмехнулся с горечью.
— Вопрос меня не удивляет. Но почему ты-то не изумляешься, что я в ответ не тресну тебя мотыгой? Может, ты полагаешь, что вино в марани у Нико тоже я вычерпал?
— Нет, насчет вина у меня ничего такого и в мыслях не было. Тут обыкновенное воровство, мелкая пакость. А вот подложить динамит под машину — в этом что-то есть… это не из корысти. Ни мне, ни тебе. Добытое нечестным путем пусть пропадает. Хотя то же самое можно и о вине сказать…
Реваз ничего не ответил. Молча продвигался он вдоль своего ряда и бережно, осторожно подмешивал удобрение к почве у основания виноградных кустов.
— Сырой помет не сожжет корней?
— Он не сырой. Целую неделю лежал в винограднике, рассыпанный на солнечном припеке.
— Там, на Алазани, возле старых, разрушенных хлевов, — целые горы навоза. Почему оттуда не берешь?
— Упаси меня бог пальцем притронуться к колхозному имуществу.
— А почему сам колхоз этого навоза не использует?
— Как будто ты не знаешь председателя? Он как собака на сене — ни себе,
ни другим. Уши прожужжала ему Русудан насчет этого навоза, а я так челюсть вывихнул — столько об этом говорил. Да что пользы!— Зачем же он зря губит добро?
— Ссылается на недостаток транспорта. А какие-то люди тем временем потихоньку растаскивают.
— Почему на партийном собрании вопрос не поставите? Ведь коммунистов у вас достаточно.
— Кто решится сказать? Разве что я или Саба Шашвиашвили, бывает, поднимем голос, а остальные только кивают — что им ни скажут, со всем соглашаются. В секретари партбюро Нико провел бухгалтера. Ну уж, эти-то двое понимают друг друга без слов. Что тут поделаешь? Помнишь, как он тогда с этой вашей газетой… Кабы не приехали из Телави на комсомольское собрание Медико и Теймураз и не почистили его с песочком, он и вторую разорвал бы в клочья у вас на глазах. Ух и порадовали вы меня газетой своей, даже полегчало на душе, когда читал ее.
— Если этого достаточно, так мы тебя еще порадуем. А почему ты сам не хочешь других порадовать?
— Прежде и я в долгу не оставался.
— А теперь?
— Теперь все иначе обстоит. Авторитет у меня потерян.
— Не говори вздора, Реваз! Опытный, усердный работник, честный человек нужен всем и всегда.
— Нет, пока Нико будет сидеть председателем, я к конторе близко не подойду. В наших селах и простые колхозники прекрасно живут. Виноградник колхозный ко мне прикреплен — буду ухаживать за ним, как могу. Весной возьму участок под кукурузу, засею. Да много-ли мне нужно? Нас ведь всего двое: я да моя мать.
До вечера они промотыжили весь участок. Кончив работу, стукнули мотыгами одной о другую.
— Такого бы работника, как ты, да почаще…
— А ты просто как волк на землю накинулся! Замучил меня!
— Что у нас на ужин, мама? — крикнул Реваз, едва войдя к себе во двор.
Женщина в черном, склонившаяся в галерее над очагом, распрямилась, затенила рукой глаза.
— Лобио, сынок, что же еще! Сейчас добавила напоследок немного воды. Вот вскипит, и буду уже заправлять.
— Лобио нам не подойдет, мама. У меня сегодня был на подмоге такой работник, что на него одного надо бы целого барана. Ну-ка, отодвинь в сторону этот горшок и поставь на треногу котелок с водой. Сейчас принесу тебе кур, ощиплешь их.
Шавлего стал отказываться:
— Хватит с нас и лобио! Будешь теперь за курами гоняться?
— Гоняться и не подумаю. — Реваз вошел в дом, возвратился с ружьем в руках и двумя выстрелами уложил двух молоденьких курочек, копавшихся в мусоре в уголке двора. — Постреляю хоть тут, на охоту никак не выберешься. — Он переломил ружье, выбросил из стволов стреляные гильзы.
— Ого, вон какая у тебя штука в доме! — Шавлего взял у Реваза ружье и стал рассматривать с жадным любопытством.
Ружье было трехствольное. Два нижних ствола — шестнадцатого калибра, верхний — для винтовочных патронов.
— Где добыл?
— Ладно, уж похвастаюсь перед тобой. Там на нем написано, гляди.
Шавлего посмотрел повнимательней и нашел на стволе, рядом с изображением антилопы, пасущейся на опушке джунглей, надпись на русском языке.
— Кто такой генерал Константинов?
— Так звали командира нашей дивизии.
— Вот это ружье! Для наших гор о лучшем мечтать нельзя.
— Охотника Како знаешь?