Кабак

– А как я ему объясню? – засомневался я.

– Чудак, шницель и есть шницель, что порусски, что поеврейски, а один на пальцах покажешь.

Со своей задачей справился. Михаэль тем временем приволок такую гору салатов, маринадов и печеных овощей, будто к нам должны были присоединиться с десяток голодных друзей.

– Салаты здесь бесплатные, пояснил он. – А шницеля нам и одного на двоих хватит.

Шницель и вправду был огромным, вылезал за края тарелки. Бутылку он водрузил на стол, а когда к нам приблизился явно недовольный нашим самоуправством хозяин, чтото стал ему заносчиво объяснять. Хозяин молча кивнул и удалился.

– Что ты ему сказал? – мне было любопытно.

– Сказал, что мы пьем только такую водку, а у него такой нет.

– А откуда ты знаешь?

– Да мы с тобой самую дешевую взяли, здесь ни в одном кафе такой не держат.

– Если сообразит, специально для таких, как мы, купит, – предположил я.

Михаэль сурово погрозил мне пальцем:

– Гляди, не накаркай.

На третий день, это была пятница, утром, направляясь в ульпан, нос к носу столкнулся на улице с Юрием Борисовичем. В сланцах, потертых джинсовых шортах и пестрой майкебезрукавке, Альхен выглядел настолько непривычно, что я его сразу и не узнал.

– О, артист, приехал всетаки. Ну, молодец. Когда прибыл?

– Да дня три.

– А чего не ко мне?

– Так у меня же адреса нет…

– А телефоном ты пользоваться не умеешь? Надо было прямо из аэропорта позвонить, там специально для приезжих бесплатный телефон установлен.

– Да я както не догадался.

– Ладно, ладно. Это здорово, что мы вот так встретились. Израиль – страна маленькая, здесь рано или поздно все встречаются, в любом случае не промахнулись бы, – и без всякого перехода доверительно поведал, – слушай, я тут вчера малость перебрал, пойдем грузинского пивка выпьем. Я приглашаю.

– Какого пивка? – не понял я.

– Грузинского, – снисходительно повторил Юрий Борисович и пояснил. – Здесь грузинские евреи великолепное пиво варят, в сто раз лучше, чем обычное, которое в магазинах продают.

– Так мне же в ульпан надо…

– Да на кой он тебе сдался, этот ульпан. Язык на улице схватишь. Тебе не учиться, тебе работать надо. Ладно, пойдем, обсудим, как жить дальше.

– Но, Юрий Борисович…

– Никаких Борисовичей, – остановил он меня. – Запомни, отчеств здесь не существует, обращение на «вы» – только к нескольким людям, даже к президенту страны и то на «ты» обращаются. Слово «вы» существует исключительно в письменном обращении, но ты, я надеюсь, писем мне писать не собираешься. Так что привыкай сразу говорить всем «ты», так сказать, невзирая на лица.

За пивом, действительно очень вкусным, он рассказал о себе. Работает на самой крупной, всемирно известной фирме по производству продуктов питания, заведует складом. Жена – главный кассир банка. Дочь учится в школе. Так что у него попрежнему все лучше, чем у всех. Впоследствии, правда, выяснилось, что Юра свои успехи малость преувеличил. Уж очень ему хотелось выглядеть в моих глазах успешным и уже вполне бывалым израильтянином. Но, как сказано великим, ложь без корысти – это не вранье, а поэзия. Хотя в истине данного постулата лично я чтото сомневаюсь. А бывает ли она, ложь, полностью бескорыстной?

Так что мой любезный Альхен на самом деле работал на складе не заведующим, а грузчиком, жена, закончив курсы кассиров, пока безуспешно пыталась устроиться в банк. Вот дочь, та действительно училась в школе. Впрочем, для меня все это было неважным. Мой бывший директор, похоже, и впрямь был мне рад. Предложил остаться у него, вместе отметить субботу – шабат, главный, как он со значением сказал, еврейский праздник, который нарушать нельзя. В шабат все должны есть, пить, вселиться и обязательно, если Бог пошлет, вместе с гостями.

В этот день шабата Бог послал Альхену меня. За ужином Юра убеждал, что из гостиницы нужно уносить ноги как можно скорее.

– Это же болото, завязнешь там. К тому же непременно какаянибудь сволочь охмурит. Ты же телок. А там бабы, в основном материодноночки, так и ищут, к кому присосаться и на шею влезть. Нет, брат, из гостиницы уходи. Устроишься на работу, снимешь себе комнату, и живи в свое удовольствие. Вот погоди, завтра кое с кем встретимся, устроим тебя. На работе и язык быстрее выучишь…

*

Третий день я работаю на заводе. Громко сказано. Весь завод – один цех. Рабочих немного, но вкалывают не разгибая спины. Перерыв на обед – пятнадцать минут. Перекуры не запрещаются, но и не одобряются. Изготавливают однуединственную деталь, для «фольксвагена». Так что я теперь – еврейштамповщик. Ну, если строго, то полуеврей, да и штамповщик из меня как из собачьего хвоста сито. Из гостиницы переехал, живу отдельно. В магазине. Вернее, в бывшей овощной лавке. Хозяин собрался лавку продавать, но потом передумал, убрал прилавки, поставил в углу душ и унитаз, огородив гипсокартонной перегородкой, и получилось прекрасное жилье для одного бездомного. Хотя и без окна, только под потолком амбразура зияет. Денег, правда, дерет, гад такой, как за однокомнатную квартиру. Но выбирать не приходится. Репатрианты так и прут, жилье в дефиците, соответственно и цены растут. Так что мне еще повезло.

*

Скромно отметил новоселье. Пришел Юра. С женой. Принесли в подарок коврик для душевой и пакет с фруктами. Юра был чемто подавлен. Может, просто устал. Таскать мешки с мукой и тяжеленные коробки – дело нелегкое, особенно для человека, никогда физического труда не знавшего.

Потом он исчез. Я не видел его несколько месяцев. Както вечером примчалась его жена, заплаканная, сообщила, что «Юрка пошел вешаться». Оставил ей записку, просил прощения. Мы пошли в полицию. Нас выслушали довольно равнодушно. Сказали, что вешаться в Израиле накладно, надо ходить по магазинам, веревку искать. Проще утопиться, море вот оно, рядом. Одним словом, трагедии не усматривали.

Куда идти, не знали. Пошли вдоль берега моря. Довольно скоро увидели Юру. Спал на песке. Даже храпел, гад такой. Рядом валялась пустая водочная бутылка, недоеденная закуска. Верный себе, даже думая о суициде, закусь накупил классную. На отсутствие аппетита он никогда не жаловался.

*

У меня появился покровитель. Даже ангелхранитель. Утром, в шабат, я еще в постели валялся, раздался стук в дверь. Открыл, вижу на пороге мужчина, огромного роста, аж свет затмил.

– Вот узнал, что здесь «оле хадаш» (я уже знаю, что в переводе с иврита это значит – новый репатриант) поселился. Решил навестить, познакомиться, праздничный подарочек привез. – И он поставил на пол довольно внушительную коробку, источавшую запахи жареного мяса. – Приглашаю вечером к себе в гости. Если ты не имеешь другого приглашения, заеду за тобой в семь часов.

У Нахума прекрасная машина, «субару», просторная и мощная. Очень уютная квартира, живут вдвоем с женой. Бывший фронтовик, летчик, в самом конце войны был сбит, оказался в плену. Потом – в советском лагере. Обломков его самолета не нашли, поскольку не искали. Нахума Гольдберга обвинили в том, что самолет он сам угнал к фашистам. Какимто чудом в конце пятидесятых вырвался в Израиль. Здесь работал в государственной электрической компании. Теперь пенсионер. На общественных началах заведует клубом инвалидов Второй мировой войны. В Израиле это весьма почтенная организация, пользуется государственной поддержкой.