Кабак

Был чудесный весенний день, тягучая израильская жара еще не наступила. Опьяняюще пахнет цветами, названия которых не могу, хоть тресни, запомнить. Гдето рядом пристроилась невидимая птичка. Крохотная такая, с длиннющим клювом. Называется «майна». Поетзаливается так, что любой оркестр перекроет. Одним словом – благодать. Пьем с приятелем кофе, треп – ни о чем, отвечаю вяло, да и говорить не хочется, так мне хорошо. Вдруг приятель всплеснул руками и, глядя поверх моей головы, воскликнул:

– О! Вот и Оленька к нам пожаловала.

Оглянулся и, как принято говорить в таких случаях, потерял дар речи. Прямо на меня смотрела Ольга. С афиши. Крупными яркими буквами надпись: «Народная артистка Ольга Смолина». Ниже, чуть помельче – концерты из цикла «Любимые актеры». Гастроли начнутся через неделю.

Мне казалось, эта неделя никогда не закончится. Не мог на месте усидеть, начал приводить в порядок свою комнату. Без конца ее драил, приобрел новую посуду, какието ненужные вазочки. Себе купил коечто из одежды. Бриться мне давно уже было лень, и я в Израиле ходил с безобразно рыжей бородой и еврейскими (чтобы не говорить «жидкими») усиками. А тут побрился, вернув себе прежний облик. Мысленно составил меню торжественного вечера и накануне концерта отправился в самый престижный и дорогой район города – в магазин деликатесов.

Что я себе напридумывал? И сам теперь не пойму. Почемуто был уверен, что она непременно захочет прийти ко мне в гости. И не просто прийти… Внушил идиотскую мысль: Ольга устроила эти гастроли специально, чтобы увидеться со мной. Бред, конечно, но ослепленные чувством мужчины в бредовые идеи обычно верят куда крепче, чем в реальную жизнь.

Отправляясь на концерт, купил огромный букет знаменитых израильских роз. Уселся в третьем ряду. Обзор великолепный, да и меня с таким букетом не заметить было невозможно. Аплодировал так оглушительно, что соседи рядом вздрагивали. Едва прозвучал последний музыкальный аккорд, первым ринулся на сцену. На ступеньках споткнулся и чуть не грохнулся, опрокинув усилитель. Пока я приводил себя в порядок, к Ольге уже выстроилась небольшая очередь поклонников, все с цветами.

Наконец прорвался. С глупой улыбкой протянул букет, она в этот момент подписывала очередному поклоннику ее таланта свою фотографию. На меня взглянула мельком. Я продолжал топтаться на сцене. И! Вот! Наши! Глаза! Встретились! Она одарила меня благосклонной улыбкой, ничуть не отличающейся от той, какими только что одаривала всех иных, доселе ей незнакомых зрителей.

Все, кажется, стало ясно. Кому угодно, только не мне. «Понятное дело, не станет же она на сцене целоваться со мной и лить на моем плече слезы раскаяния и радости от долгожданной встречи», – убеждал я себя, ожидая Олю возле служебного входа. Она появилась оживленная, смеющаяся, еще больше похорошевшая. Вместе с ней шли такие же оживленные люди, некоторых из них я знал. Эта компания шумно расселась в машины, и они умчались.

Я остался один. Думал не о том, что рухнули мои последние надежды, а тупо рассуждал, чуть ли не вслух, на кой черт я накупил такую прорву продуктов и что мне теперь со всем этим добром делать. Хотел напиться до беспамятства, но даже этого мне не удалось. После первой же рюмки захмелел, а потом протрезвел внезапно и окончательно. Со злостью, знать бы еще на кого, завернул в новенькую, только вчера купленную скатерть, остатки пиршества, связал узлом и вынес на помойку.

Через пару дней узнал, что в честь приезда знаменитости, Смолиной закатили роскошный банкет. Ктото из наших общих знакомых ей сказал:

– Оля, а ты знаешь, Юдин же тоже здесь.

Она спокойно ответила, что знает, даже видела на сцене с цветами. Ей предложили позвать меня. Ольга спокойно возразила:

– Не стоит, поздно уже, зачем человека беспокоить.

Интересно, о чем это она?

…Как жаль, что я никогда не изучал психологию. Тому, что со мной произошло потом, наверное, есть научное объяснение. Не знаю. Но от болезни по имени «Ольга Смолина» я тогда излечился. Окончательно и безвозвратно. Практически даже не вспоминал. А если случайно заходил разговор, или встречал ненароком статьи в газетах, или видел телепередачи с ее участием, то не испытывал ни малейшего волнения. А может, психология здесь не при чем. Просто из души моей, а значит, и из памяти, исчезла та иллюзия, которую я воспринимал… Впрочем, какая теперь разница, что я воспринимал. Ничего не было. А где ничего не положено, там нечего взять.

*

Такое со мной уже случалось и раньше. Это как в испорченном телевизоре – исчез звук, и стало нечетким изображение. То есть чтото, происходящее на экране, я еще различаю, но ничего не слышу. Вот так и со мной происходит. Вокруг – жизнь, но размытая и неясная. О чемто говорят люди, огорчаются, смеются – я их не слышу. Александр Сергеевич Пушкин считал: «есть упоение в бою». Он говорил о натурах сильных, деятельных. Мое упоение – избегать боя, то есть оградить собственную жизнь от какихлибо потрясений, эмоций. Даже положительных, потому что они тоже требуют серьезных эмоциональных усилий. Сделать это не так сложно. Надо только чегонибудь покрепче выпить, граппы например, и тогда сразу отступают на задний план не только тревоги, но вообще почти все эмоции. Так сказать, питие определяет сознание.

Впрочем, одной эмоции мне избежать так и не удалось. Я затосковал, с каждым днем это чувство росло во мне и зрело, становилось сначала все сильнее, потом стало всепоглощающим. Одним словом, я решил вернуться в Россию. На вопросы, для чего мне это надо, отвечал многозначительно, что Израиль мне не понравился. Хотя грешил против истины.

Израиль сам по себе – страна дивная. Море, фрукты, много солнца. Мне не понравились израильтяне. Слишком много среди них евреев. Шумных, крикливых, чересчур активных и политически озабоченных. Не зря же говорят, что если в обычной стране кандидатов в президенты бывает два, три, от силы пять человек, то в Израиле их – шесть миллионов, то есть – все.

Запомнился с тех времен анекдот. Хохлушка, приехавшая в Израиль вместе с мужемевреем, пишет письмо сестре на Украину:

«Дорогая Галя! Что тебе сказать, не страна, а сущий рай. Одно плохо – рай этот жидам достался».

Политики на всех перекрестках трубят, что русские репатрианты стране необходимы как воздух. Очень красиво рассуждают, что мы внесли благотворные изменения в культурную, научную жизнь страны, усилили ее обороноспособность. Но низы, как известно, не всегда разделяют мнение верхов. Израиль в целом страна невероятного количества этнических группировок. Это и понятно – евреи понаехали сюда со всего света. Каждый считает, что его группа самая выдающаяся. Поэтому румынские евреи недолюбливают марокканских, марокканцы – тайманцев, ну и так далее. Все вместе они терпеть не могут нас, русских. Или просто завидуют, что в общем одно и то же. Они эту страну строили, воевали за нее, кровь проливали. Голодали, строили и снова воевали. А тут понаехали мы на все готовенькое, так они, во всяком случае, рассуждают. Нам дают безвозмездное пособие на жизнь, беспроцентные ссуды на приобретение квартиры, первый автомобиль имеем право купить чуть не за полцены. Многие из них, старожилов, за всю свою жизнь не сумели накопить на новую машину, а тут какойто «грязный русский» разъезжает на новенькой «тойоте». Они нас так и называют – «грязные русские». Считают, что мы дикие, подолгу объясняют, что такое холодильник и как пользоваться лифтом. Наши женщины, все как одна, по их мнению, – проститутки, к тому же ног не бреют. С годами, конечно, они к нам попривыкли, вернее, деваться некуда. Вопервых, нас много, русская речь слышится повсюду. Вовторых, мы не чураемся никакой работы, довольствуемся меньшей, чем коренные жители, зарплатой и без нас не обойтись. Главное не подпускать к ключевым должностям. Вот тут они стоят стеной, вернее, стояли до поры до времени.

Помню такой случай. Приехал в Израиль друг детства моего отца. Босоногими они гоняли голубей по крышам, потом Генка Левинштейн засел за учебники, поступил в медицинский. Стал ученым с мировым именем. Совершил важное открытие – чтото такое, что связано с раствором для содержания внутренних органов, предназначенных к пересадке. Вместе с семьей приехал в Израиль. Поставил чемодан и, разыскав, навестил профильную лабораторию. Заведующий лабораторией, услышав фамилию коллеги, поднялся с кресла и с почтением пожал ему руку. На вопрос Геннадия Соломоновича Левинштейна, не найдется ли для него работы, ответил отрицательно:

– Понимаете, коллега, – пояснил он. – Израиль очень маленькая страна. У нас однаединственная лаборатория по вашему профилю. И в этой лаборатории нужен только один босс. И он у нас есть. Это я. Другого не требуется.

– Я и не претендую на место завлаба, готов пойти на любую другую должность, даже лаборантом не откажусь, – скромно сказал бывший советский академик.

– Этого я допустить не могу, – строго отверг его притязания израильтянин. – Мировое светило – и вдруг лаборант. Нет, нет. Медицинская общественность меня осудит. Так что поищите себе работу в другой сфере.