Каирская трилогия

— Я помню, что мы нашли тому объяснение на своих уроках, кажется, по химии. Мы изучали солнце на различных уроках: по астрономии, химии, физике. И в каком же из них найти объяснение летнему загару?

— Этот вопрос уже поздно задавать, так как среднюю школу мы закончили!..

— Тогда расскажи нам, что нового в Каире?

— Нет, это вы мне должен рассказать о Рас аль-Барре, а Хасан и Исмаил расскажут мне затем об Александрии. Подождите. Для каждого времени свой рассказ…

Беседка была не более чем круглым деревянным тентом, что стоял на больших колоннах. Её песчаный пол был обставлен горшками с розами, а из мебели был только деревянный стол и плетёные стулья. Они выглядели счастливыми и довольными этой встречей, ведь лето разлучило их всех, за исключением Хасана Салима и Исмаила Латифа, которые обычно проводили летние каникулы в Александрии. Они смеялись даже по самым незначительным поводам, а иногда им для этого хватало просто перекинуться взглядами, как бы оживляя воспоминания о комичных ситуациях в прошлом. Трое друзей были одеты в шёлковые рубашки и серые брюки. Один Камаль был одет в свинцово-серый лёгкий костюм, поскольку считал поездку в Аббасийю официальным визитом, в отличие от родного квартала, где он гулял, ограничившись пиджаком, надетом поверх джильбаба. Всё вокруг него обращалось к его сердцу и потрясало до глубины души. В этой беседке он получил послание от любви, а с этим садом она делилась своими секретами, а это — его друзья, которых он любил по-товарищески ещё потому, что они были частью его пути к любви. Всё обращалось к его сердцу с посланием любви. Но он спрашивал себя, когда же появится она?.. И может ли их встреча пройти, а его тоскующие глаза так и не увидят её? Ради компенсации он принялся глядеть на Хусейна Шаддада так долго, насколько позволяла ситуация. Он глядел на него не только как друг, ибо то, что он был братом его возлюбленной, придавало ему ещё больше очарования. Помимо любви Камаль питал к другу почтение, восхищение и преклонялся перед ним. У Хусейна были такие же большие чёрные глаза, как и у сестры, такой же высокий рост и изящное телосложение, прямые тёмные волосы. Он походил на неё и в своих жестах и в позах, которые отличались мягкостью и величественностью. За исключением его большого носа с горбинкой и белой кожи, которую сейчас покрывал летний загар, между ними не было никаких существенных отличий. Камаль, Хусейн и Исмаил получили на экзаменах в бакалавриат отличные оценки в том году, хотя первым двум было девятнадцать, а последнему уже двадцать три.

Они говорили об экзамене и о будущем. Первым эту тему затронул Исмаил Латиф. Когда он говорил, то вытягивал шею, словно чтобы сровняться, по крайней мере, с тремя товарищами, несмотря на невысокий рост и тщедушность. Но при том он отличался мускулистым сложением и крепостью. В остром насмешливом взгляде его узких глаз, в его резко заострённом носе, густых бровях и широком сильном рте таилось достаточно предупреждений для всякого, кто захочет на него напасть. Он сказал:

— В этом году мы получили сто баллов из ста. Раньше такого результата не было — по крайней мере, — что касается меня. Я должен уже быть на последнем курсе университета, как и Хасан, который поступил вместе со мной в школу имени Фуада Первого в один и тот же день и в один и тот же год. Отец иронично спросил меня, когда увидел мои оценки в списке тех, что прошли: «Посмотрим, даст ли Аллах мне долгую жизнь, чтобы я увидел, как ты получишь свой диплом?!»

Хусейн Шаддад заметил на это:

— Ты не настолько уж отстал, чтобы оправдать разочарование отца…

Исмаил насмешливо сказал:

— Ты прав. Провести два года на каждом курсе это не так уж и хорошо…

Затем, обращаясь к Хасана Салиму, он сказал:

— А ты, наверное, занят уже сейчас подготовкой к тому времени, как окончишь университет?

Хасан Салим учился на последнем курсе юридического университета, и он понял, что Исмаил Латиф призывает его заявить о том, какие у него цели после окончания учёбы. Но Хусейн Шаддад опередил его, отвечал на вопрос Исмаила Латифа:

— У него нет причин беспокоиться, он получит место в прокуратуре или в дипломатическом корпусе!

Хасан Салим прервал своё гордое молчание, и на его красивом тонком лице проступили приметы готовности к спору. Он с вызовом спросил:

— С чего бы это я должен тебе верить?!

Он гордился своими усилиями в учёбе и умом, и хотел, чтобы все это признавали. Никто и не оспаривал это, но никто также и не забывал, что он являлся сыном Салим-бека Сабри, судьи Верховного Суда. И именно благодаря отцу, а не своему уму и трудолюбию он выделялся среди всех. Хусейн Шаддад избегал всего, что могло бы разволновать друга, и сказал:

— Твоё превосходство и есть залог того успеха, что ты ищешь…

Но Исмаил Латиф не мог позволить ему наслаждаться похвалой Хусейна и отреагировал так:

— Есть ещё твой отец, а это, я полагаю, даже гораздо важнее, чем успех в учёбе..!

Однако сам Хасан воспринял его нападки с неожиданным пренебрежением: либо он устал бороться с Исмаилом, который не покидал его ни на день, пока они проводили вместе лето в Александрии, либо просто начал видеть в друге профессионального придиру, которого не исправить, если всегда принимать его слова всерьёз. Хотя дружеская связь между ними и не была лишена препирательств и споров, которые иногда доходили до возмущения, она не ослабевала. Хасан Салим, насмешливо глядя на Исмаила Латифа, спросил:

— А как закончились усилия твоих старателей?

Исмаил громко расхохотался, обнажив свои острые зубы, пожелтевшие от курения — он был одним из первых учеников, кто начал курить в средней школе, — и сказал:

— Неутешительный результат: ни на медицинский, ни на инженерный меня не приняли из-за недобора баллов. Мне оставалось выбрать либо торговлю, либо сельское хозяйство, и я выбрал первое…

Камаль с огорчением заметил, что его друг проигнорировал педагогический колледж, словно тот вообще не брался в расчёт, хотя он сам предпочёл его, несмотря на то, что мог поступить и на юридический, о высоком статусе которого и спору не было. Он находил свой выбор идеальным, к тому же он помогал ему утешить печаль и одиночество. Хусейн Шаддад очаровательно рассмеялся, и этот смех показал в полной красе его прекрасные рот и глаза:

— Ох, а если бы ты выбрал сельскохозяйственный! Представьте только: Исмаил проводит всю свою жизнь на поле вместе с крестьянами…!

Исмаил убеждённо ответил:

— Нет, это не для меня, даже если бы поле было посреди Каира, на улице Имад ад-Дин…

Тут Камаль вопросительно глянул на Хусейна Шаддада:

— А ты?

Хусейн посмотрел куда-то вдаль, задумавшись, прежде чем ответить, и Камаль воспользовался возможностью, чтобы внимательно приглядеться к нему. Его пленила мысль, что он — её брат, общается и составляет ей компанию дома, как и он сам когда-то — Хадидже и Аише. Ему было трудно представить себе, как тот сидел рядом с ней, беседовал, оставался наедине, прикасался. Прикасался?!.. Они едят вместе?!.. Интересно, как она ест? Смакует ли еду?!.. Ест ли, к примеру, мулухийю и варёные бобы? Это тоже было трудно представить! Важно то, что её брат, до руки которого дотронулся он, Камаль, дотрагивался до её руки. О, если бы можно было вдохнуть аромат, исходивший от его дыхания, который, несомненно, был таким же, как и её! Тут Хусейн Шаддад ответил:

— Я буду временно посещать юридический колледж…

«Может ли быть такое, что он подружится там с Фуадом ибн Джамилем Аль-Хамзави?.. Почему нет? Несомненно, юридический колледж и вправду славный вуз, раз Хусейн поступил туда. Пытаться убедить людей в ценности собственного идеализма было бы необдуманным шагом…»

Исмаил Латиф язвительно заметил:

— А я и не знал, что некоторые студенты поступают в колледж временно! Расскажи-ка нам об этом, будь любезен…

Хусейн Шаддад серьёзно ответил:

— Для меня все колледжи одинаковы, ни в этот, ни в тот меня ничего не влечёт. Я на самом деле хочу учиться, но не хочу работать. Ни в этом колледже, ни где-либо ещё у нас я никогда не получу таких знаний, которые не требуют применять их в работе. Дома нет никого, кто был бы со мной согласен, поэтому мне не оставалось ничего иного, как пойти им навстречу в какой-то степени, и я спросил, какой вуз они выберут для меня. Отец ответил: «А разве есть что-то ещё, кроме права?» Тогда я сказал: «Пусть будет право!»

Исмаил Латиф, имитируя его тон и жесты, воскликнул:

— Временно…

Все засмеялись, затем Хусейн Шаддад продолжил:

— Да, временно, придира ты этакий. Но вполне возможно, если всё сложится так, как я желаю, я прерву свою учёбу здесь, чтобы поехать во Францию, даже если мне придётся изучать право в тамошних институтах. Там я смог бы черпать из источников культуры без всякий ограничений, размышлять, смотреть, слушать…

Исмаил Латиф опять сымитировал его тон и жесты, будто заканчивая мысль, недосказанную другом:

— И пробовать на вкус, и трогать, и осязать..!

После очередного взрыва смеха Хусейн Шаддад продолжил говорить:

— Будь уверен, что моё намерение далеко от того, что ты себе вообразил!

Камаль верил ему от чистого сердца, без всякой нужды в доказательствах, и не потому, что слишком высоко чтил его, чтобы сомневаться в его словах, но и потому, что считал, что жизнь, которой так нетерпеливо жаждал насладиться Хусейн во Франции, была единственной, способной пленить душу. И Исмаилу вряд ли удастся понять эту истину в её простоте. Ни он, ни подобные ему не верили лишь тому, что всё можно посчитать и увидеть. Хусейн же давно возбуждал его фантазии и сны. Один из его снов даже отличался красотой и экспансией, был насыщен пищей для ума и духа, слуха и зрения!! «Как часто я видел это во сне и наяву, а затем все мои усилия и стремления привели меня в педагогический колледж!!» Он спросил Хусейна: