Каирская трилогия
Шрифт:
— Бычок, ты хочешь быть похожим на своего отца… Тогда не сторонись и других моментов. Будь Ахмадом Абд Аль-Джавадом полностью, если можешь, или не выходи за собственные границы. Ты считал, что я и впрямь разгневался из-за твоего транжирства, потому что я хочу устроить тебе свадьбу на твои собственные деньги?!.. Да поди прочь… Я всего-то и надеялся, что ты будешь экономным, чтоб я смог женить тебя на свои средства, и чтоб у тебя тоже они были. Но эту надежду ты не оправдал. Неужели ты полагал, что я не позабочусь о выборе жены для тебя, пока ты не впутаешься в прелюбодеяние, да ещё какое… Прелюбодеяние — скверное дело, такое же скверное, как и твой вкус, или вкус твоей матери!.. Ну нет, глупец…. с тех пор, как ты пошёл на службу, я только и думаю, что пекусь о твоём же счастье… И как иначе, ты был моим первенцем…
В следующий момент в памяти его воскресло воспоминание, прочно связанное с настоящим — как он рассказал Мухаммаду Иффату о «преступлении» Ясина, как орал на него и тащил его наверх по лестнице, чуть ли не волоча того лицом по земле, и в то же время просил руки его дочери для юноши. Фактически, оба друга уже договорились между собой ещё до того, как завели разговор о Ясине. Он вспомнил слова друга:
— А не считаешь ли ты, что тебе будет достойнее всего изменить к нему своё отношение, раз уж он возмужал, и тем более поступил на госслужбу и стал самостоятельным человеком? — и затем засмеялся и сказал. — По всей видимости, ты из той породы отцов, что не уймутся, пока их сыновья в открытую не взбунтуются против них.
И ещё вспомнил, как уверенно ответил ему:
— Вряд ли возможно, что по прошествии времени я стану обращаться с сыновьями иначе.
Последнюю фразу он произнёс с немереным хвастовством и самоуверенностью, однако затем поправил себя, что его обращение с сыном по мере дальнейшего развития обстоятельств изменится, но так, что никто и не догадается о скрытых мотивах такой перемены, и продолжил:
— На самом деле, сейчас я не поднимаю руку на Ясина, и даже на Фахми. А с Ясином я так поступил только под действием гнева, а не ради того, чтобы оценить, насколько далеко я могу зайти. — Потом он обратился к далёкому прошлому. — Мой отец, царство ему небесное, придерживался такой жёсткости в моём воспитании, по сравнению с которой моя строгость с собственными детьми — просто пустяк. Но он очень быстро стал обращаться со мной по-другому, как только призвал меня помогать ему в лавке. И это обращение превратилось в дружбу отца с сыном, как только я женился на матери Ясина. Меня охватила гордость за себя, и потому я возражал против того, чтобы он ещё раз женился — с одной стороны, из-за своих преклонных лет, а с другой стороны — из-за юности невесты. Но он лишь сказал мне: «Ты что это, бычок, вздумал мне перечить?… Не суй свой нос в это дело. Я лучше тебя способен удовлетворить любую женщину». Я же не сдержался и засмеялся, правда, сделал ему приятное, извинившись.
Пока он вспоминал всё это, на ум ему пришла одна пословица: «Если повзрослеет твой сын — относись к нему по-братски», и тут наверное впервые в жизни почувствовал, насколько же сложна задача отца. На той же неделе Амина распространила новость о помолвке Ясина во время кофейных посиделок. Фахми уже узнал о ней через самого Ясина. Хадиджа же не могла удержаться, чтобы не связать помолвку Ясина и гнев отца на него незадолго до того, подозревая, что этот гнев стал результатом желания самого Ясина жениться, и сравнила это с тем, что произошло между отцом и Фахми. Словно спрашивая других, она выразила своё мнение. Ясин же не без смущения и стыдливости кинул на мать быстрый взгляд и засмеялся:
— На самом деле, между гневом и помолвкой существует сильная связь…
Скрыв своё недовольство за завесой шуток и насмешки, Хадиджа сказала:
— Отцу простителен гнев, ведь ваше величество не может предстать перед его лучшим другом, таким, как господин Мухаммад Иффат…
Соревнуясь с ней в остроумии, Ясин сказал:
— Положение отца будет ещё хуже, если вышеупомянутый господин узнает, что у его зятя есть такая сестра, как ваше высочество!
Тут Камаль задал свой вопрос:
— А Ясин тоже оставит нас, как и сестрица Аиша?
Мать с улыбкой ответила:
— Нет. Напротив, у нас дома будет новая сестрица — невестка…
Камаля устроил ответ, хотя он и не ожидал такого. Он успокоился от того, что его любимый «сказочник», рассказами и анекдотами
которого он так наслаждался, останется с ними. Однако тут же задал ещё один вопрос:— Почему Аиша не осталась с ними?
Мать ответила, что по обычаю невеста переезжает в дом к жениху, а не наоборот. Камаль не знал, кто установил такой обычай, но ему очень уж хотелось, чтобы было принято как раз наоборот, пусть даже ему придётся пожертвовать Ясином и его анекдотами. Но он не мог заявить всем о своём желании и выразил его красноречивым взглядом, предназначенным матери. Из-за этой новости загрустил один только Фахми, но не потому, что он не разделял радости Ясина, а потому, что история с женитьбой вскрыла его застарелую рану, из которой засочилась грусть… Словно в момент всеобщей победы мать горюет по павшему сыну…
43
Коляска, в которой сидели мать, Хадиджа и Камаль, тронулась и пустилась в путь на улицу Суккарийя. Возвещало ли замужество Аиши о новом этапе — этапе свободы? Смогут ли они наконец видеть свет этого мира, хотя бы время от времени и дышать свежим воздухом?!.. Но Амина не сдалась в плен оптимизму и не склонна была торопить события. Тот, кто часто запрещал ей навещать мать, вполне был способен также запретить навещать и дочь. Она не забыла, что прошло уже много дней с момента замужества Аиши, когда её навещали и отец, и Ясин и Фахми и даже Умм Ханафи. Однако ей, матери, не разрешалось навещать дочь. Да и храбрость не была её спутницей, чтобы попросить разрешения для визита. Амина остерегалась упомянуть в присутствии мужа о том, что у неё есть дочь в Суккарийе, и она должна её увидеть. Вместо этого она хранила молчание, но образ дочери не покидал её мыслей, и грудь сжималась от боли в терпении и покорности. Наконец она собрала волю в кулак и спросила его:
— Иншалла, господин мой скоро навестит Аишу, так что мы удостоверимся, что у неё всё хорошо..?
Ахмад понял, какое желание скрывается за её вопросом, и разозлился на неё, так как решил не разрешать ей посещать Аишу. Однако поскольку в подобных случаях он любил давать своё соизволение вне всякой связи с её просьбами, чтобы у неё самой не закралось подозрение, что её просьба могла хоть как-то повлиять на его разрешение, и ненавидел, когда она старалась напомнить ему об этом своими наводящими вопросами, он с досадой подумал над этим и разгневался, ибо понял, что эта потребность неизбежно возникнет у Амины, и закричал на неё:
— Аиша живёт в доме у своего мужа и ей не нужен никто из нас. Я уже сам навещал её, как и её братья. Так что ты за неё переживаешь?!
Сердце сжалось в её груди, и горло пересохло от отчаяния и негодования. Муж же её намеренно хранил теперь молчание, словно теперь разговор на эту тему прекращён ей в наказание за такое непростительную, по его мнению, хитрость, что она придумала. Затем надолго он и вовсе перестал обращать на неё внимание, хотя украдкой следил за её печальным лицом, пока наконец однажды, собираясь идти по своим делам, у него вдруг не вырвалось сухая и лаконичная фраза:
— Иди завтра навестить её..!
От радости кровь прилила к её лицу, которое больше не держало ликование в секрете: Амина радовалась как ребёнок, и потому он тут же в гневе выпалил:
— После этого ты её больше не увидишь, разве что её муж позволит тебе навещать её…!
Он не прибавил больше не слова к тому, что сказал, однако Амина не забыла данное ей обещание и решила посоветоваться с Хадиджей о своём разговоре с ним. После некоторого колебания и опасений она спросила его:
— Господин мой позволит мне взять с собой Хадиджу?
Он кивнул головой, словно говоря: «Машалла…», затем сердито произнёс:
— Ну да…, конечно! Раз уж я согласился выдать замуж свою дочь, то моя семья должна показывать себя всякому уличному сброду!.. Бери её… Да заберёт вас всех Господь наш…
Радость её была беспредельной, так что она даже не обратила внимание на последние его слова, к которым уже привыкла… Более того, когда он действительно был в гневе или только делал вид, что сердится, не важно, — ей было хорошо известно, что всё это только слова, весьма далёкие от того, что на самом деле у него на душе, — её супруг напоминал кошку, которая носит во чреве котят и потом сама же пожирает их. Её мечта сбывалась, и вот они вместе ехали в коляске на улицу Суккарийя.