Каирская трилогия

Атмосфера вокруг него была, по его мнению, подходящей и безопасной. Повсюду было темно, и его желание разгорелось до предела. В считанные минуты он отбросил всякое стеснение, кинул зоркий взгляд в её сторону и направился туда, где, по его мнению, было удобнее всего соприкоснуться с ней, будто бы не нарочно, по ходу. Он не торопился обнаружить своё желание до тех пор пока не представится возможность прощупать все шаги и осторожно — как в случае с Умм Ханафи — проделать отвлекающий манёвр, чтобы её крики не откликнулись эхом во всех концах дома и не было ещё одного позорного скандала. Он медленно приблизился, уставившись на неё широко раскрытыми глазами, и сгорая внутри от похоти, желал сейчас, чтобы несмотря на темноту, слова, таящиеся в его взгляде, проникли в её душу. Сердце его трепетало от волнения. И вот он уже совсем близко от неё, прямо напротив, и локтем задевает её тело, однако продолжает идти дальше, словно то, что произошло сейчас, было случайностью. Дрожь пробежала по его телу, когда он коснулся её, и весь его внутренний мир затерялся в бессознательном, а когда он дошёл до конца крыши, от него ничего не осталось, кроме нежного прикосновения. Она же при этом лишь скромно посторонилась. Он убедился в своих предположениях о том, что у неё нет сомнений в его намерении, и повернул обратно, твёрдо решив повторить атаку. Снова подошёл к ней и коснулся локтем одной из грудей женщины — на этот раз чувства не подвели его — но не убрал его, как можно было ожидать от человека, утверждающего, что он сбился с пути, а слегка прикоснулся им к другой груди, не заботясь о том, чтобы снять подозрения, и продолжил идти, говоря про себя:

— Несомненно, она распознает мою цель, а может быть, уже догадалась. Но она упускает из виду: всем своим видом она внушает, что хочет отойти в сторону, но при этом медлит, или она застигнута врасплох и стоит в недоумении. В любом случае, она не стала защищаться от меня рукой и не сделала ни одного движения в тишине, даже не вскрикнула от неожиданности, как сделала бы дочка сапожника. Так попробуем в третий раз.

В этот раз он вернулся к ней быстро и нетерпеливо. Неповоротливым шагом он приблизился к ней, затем вытянул локоть в сторону её полной груди, похожей на небольшой набухший бурдюк с водой, затем двинул локтем в нерешительном и вместе с тем откровенном движении, и уже намеревался продолжать свою прогулку, прикрываясь желанием убежать, как обнаружил, что она подчинилась ему, а может просто была тупой. Опьянение затопило его рассудок, накатив на него безумным потоком, и он остановился. Дрожащим, плавящимся от страсти голосом он спросил её:

— Нур, это ты?!

Он шёл на неё, чтобы она не ускользнула от него; она же отступала назад, пока не уперлась спиной в стену. Он почти настиг её, и она промолвила:

— Да, господин мой…

Он хотел что-нибудь сказать, что помогло бы ему, пока он сможет откровенно рассказать ей, что так терзает и волнует его внутри, словно боксёр, что сотрясает в воздухе кулаками, поджидая удобного случая, чтобы нанести тяжёлый удар. Она тяжело дышала, и капли пота выступили у неё на лбу. Он спросил:

— Почему ты не ушла в свою комнату?..

Служанка, наткнувшись на блокаду, подстроенную им, сказала:

— Я вышла немного подышать воздухом…

Ненасытное желание взяло верх над его нерешительностью, и он протянул ладонь к её талии, нежно притянул к своей груди, а она, казалось, хотела воспрепятствовать ему. Прижав её грудь к своей, он зашептал ей в ухо:

— Давай-ка в комнату.

Она смущённо пробормотала:

— Господин мой, стыд-то какой!..

В тишине звонкие нотки её голоса встревожили его: она не нарочно повысила голос, однако, как казалось, просто не могла говорить шёпотом, даже когда говорила предельно тихо. Но его тревога быстро прошла из-за того, что с одной стороны, в нём разгорелась страсть, а с другой — из-за того, что в тоне её голоса не было и намёка на протест. Он привлёк её к себе одной рукой и негромко произнёс:

— Ну давай же, сладкая.

Она не сопротивлялась в его руках, возможно, из-за того, что была довольна, а возможно, из-за покорности. Он осыпал поцелуями её щеку и шею, еле держась на ногах от захлестнувших его эмоций, и опьянённый радостью, произнёс:

— Почему ты не приходила ко мне все эти месяцы?!..

Своим обычным тоном, в котором не было и тени протеста, она сказала:

— Господин мой, стыд-то какой.

Улыбаясь, он сказал:

— До чего же мягкое у тебя сопротивление, прибавь и мне частичку от него!..

Однако она всё же проявила некое подобие протеста у входа в свою каморку и ещё раз сказала:

— Стыд-то какой, господин мой… — затем, как бы оправдываясь… — В комнате полно клопов.

Он втолкнул её внутрь и прошептал в затылок:

— Я готов ради тебя, Нур, спать даже на скорпионах.

Невольница, казалось, очень хорошо поняла смысл его последних слов: она покорно стояла перед ним в темноте, а он прижался губами к её губам и с жаром целовал. Она же молчала, будто наблюдала сцену, в которой не принимала никакого участия, пока он взволнованно не потребовал:

— Поцелуй меня.

Затем он вновь прижался губами к её губам, целуя её, и она тоже поцеловала его! Он попросил её сесть, и она вновь повторила свою дежурную фразу: «Стыдно, господин мой», показавшейся смешной — такой избитой она была. Он усадил её сам, и она повиновалась ему без возражений. Он тут же нашёл для себя новое удовольствие в её колебаниях между пассивностью и послушанием и стал требовать от неё всё больше и больше, а её словесное сопротивление сочеталось с реальной покорностью ему. Он потерял счёт времени. Вдруг ему почудилось, что темнота вокруг него движется, или что какие-то странные существа топчутся внизу. Может быть, он слишком долго пробыл здесь, хотя точно не знал, сколько времени прошло. А может, потоки страсти, горевшей в нём, сталкивались между собой и порождали в его глазах воображаемый свет? Ясин тем не менее медлил. Стены каморки вздымались, словно волны, залитые лёгким светом, а в нём плавилась приручённая темнота, не щадившая секретов. Он поднял голову и в удивлении вытаращил глаза: из щелей деревянных стен в каморку понемногу проникал слабый свет и брал штурмом их уединение. И тут снаружи послышался голос его жены, звавшей служанку:

— Нур, ты что, заснула?!.. Нур!.. Ты не видела господина Ясина?

Сердце его сжалось от ужаса, он поднялся и в спешке зашевелился, схватил свою одежду и стал надевать, осматривая каморку косым взглядом: вдруг среди остатков старого хлама попадётся тайник, где можно спрятаться. Но тут же отчаялся в своих надеждах, как только стук её туфлей послышался совсем рядом. Служанка не выдержала и своим привычным голосом сказала:

— Это вы виноваты, господин. И что мне теперь делать?!

Он больно толкнул её рукой, чтобы она замолчала и с ужасом и отчаянием уставился на дверь, подался назад в каком-то подсознательном порыве, прямо в самый дальний угол от входа, так что прижался к стене, и в таком положении застыл, ожидая, что будет дальше. Зов жены повторился, но ответа на него не последовало. Затем дверь открылась и показалась рука Зейнаб, в которой был светильник. Она кричала:

— Нур… Нур..!

Единственное, что смогла сделать служанка, — это нарушить молчание, и каким-то грустным вялым голосом она пробормотала:

— Да, госпожа моя.

Сердитым, отчитывающим тоном Зейнаб сказала:

— До чего же ты быстро засыпаешь, старуха! Ты не видела господина Ясина?.. Господин требовал его к себе, и я искала его на нижнем этаже и во дворе, и вот даже здесь, на крыше, не нахожу его. Ты его видела?..

Не успели закончиться её слова, как голова просунулась внутрь каморки и повернулась в сторону служанки, смущённо сидевшей и изумлённо глядевшей на неё. Затем она, словно следуя инстинкту, повернулась направо и взгляд её упал на супруга, что своим полным телом прижался к стенке от бессилья и малодушия, пристыженный и униженный. Взгляды их встретились на мгновение, прежде чем он опустил глаза, и ещё одно мгновение прошло в убийственной тишине, а вслед за тем девушка испустила крик, похожий больше на вой, и отступила назад, ударив себя левой рукой в грудь:

— Позор на твою голову!.. Ты!..Ты!..

И затряслась всем телом — судя по тому, как затряслась лампа в её руке, и задрожал свет, отражавшийся на стене напротив двери. Она убежала прочь, разрывая воплями тишину. Проглотив слюну, Ясин сказал сам себе:

— Я осрамился, но что было, то было.

И остался на том же месте, где и был, не замечая ничего вокруг себя в оцепенении, пока не пришёл в себя и не покинул каморку. Он вышел на крышу, но ему и в голову не приходило пересечь её и уйти. Он не знал, ни что ему теперь делать, ни насколько раскроется его позор: ограничится ли только его домом или распространится и на другой тоже. Он стал ругать себя за свою растерянность и проявленную слабость, что означало, что он пытается всеми силами ограничить пределы скандала. В невыносимых муках он спросил себя, как будет встречен его позор остальными?.. И поможет ли ему в этой ситуации решимость?.. Может быть, если только новость не попадёт каким-нибудь путём к отцу.

Из злосчастной комнаты послышались шаги. Он обернулся и увидел тень служанки — она вышла из комнаты, а в руке у неё был большой свёрток. Затем она поспешила к двери, ведущей на крышу, и промелькнула мимо него. Он равнодушно пожал плечами, и проведя рукой по груди, понял, что забыл надеть майку, и быстро вернулся в каморку.

58

Рано утром раздался стук в дверь. Это был квартальный старейшина. Господин Ахмад встретил его, и тот поведал ему, что принёс распоряжение султана довести до жителей оккупированных кварталов, что англичане не станут нападать ни на кого, кроме демонстрантов, и что он должен открыть вновь свою лавку, ученики должны вернуться в школу, а служащие — на свою работу. Он предупредил его о том, чтобы ученики не смели бастовать, учитывая строгие запреты, касающиеся демонстраций и забастовок. Таким образом, в дом вновь вернулась активная жизнь, начиная прямо с утра. Счастливые мужчины вздохнули с облегчением, освободившись из-под вчерашнего «домашнего ареста», и почувствовали покой и уверенность. Комментируя визит к ним домой квартального старосты, Ясин сказал себе: