Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Каирская трилогия
Шрифт:

— Как она может претендовать на такое право, которое не принадлежит женщине вообще?… Да, несомненно, Ясин совершил ошибку, запятнав непорочную репутацию дома, но ведь он попрал право своего отца, запятнал свою честь, а не её… Разве я не хозяйка здесь, по сравнению с этой девушкой?!..

Ожидание её затянулось, и она не смогла больше сидеть в неведении, а потому убедила себя, что нужно пойти к невестке и утешить её. Она поднялась в её покои и позвала её, затем зашла в комнату, но не обнаружила ни следа Зейнаб. Прошла из одной комнаты в другую, зовя её, и ища во всех уголках дома. Наконец, ударила рукой об руку и сказала:

— Боже мой… Неужели Зейнаб решила покинуть свой дом?!..

59

В течение всего дня Амина не могла избавиться от тревоги, что почти не покидала её: солдаты могли напасть на кого-то из её мужчин, когда они уходили или возвращались. Первым вернулся Фахми,

и при виде его ей стало несколько легче. Однако он был мрачным, и она спросила его:

— Что с тобой, сынок?

Он с отвращением воскликнул:

— Я ненавижу вид этих солдат…

Женщина в страхе сказала:

— Не показывай им свою ненависть. Если любишь меня, не делай этого…

Но Фахми не стал искать материнского сочувствия. Он не осмелился бросить даже одного взгляда на солдат и шёл, прокладывая себе путь практически на ощупь, и будучи под их властью, избегая поднять глаза хотя бы на одного из них. А возвращаясь домой, он с иронией спрашивал себя, что бы они сделали с ним, узнай, что он как раз возвращается с демонстрации, которая наполовину переросла в стычку с их братом-солдатом? Или что он утром разбрасывал десятки листовок, подстрекающих убивать их? Он сидел и перебирал в памяти всё то, что испытал сегодня, представляя даже самое малое событие великим: так, как ему бы хотелось. Таково было его мнение: днём — работать, а вечером — мечтать. И в том, и в другом состоянии он руководствовался самыми возвышенными и самыми отвратительными чувствами: с одной стороны, патриотизмом, а с другой — желанием убивать и истреблять. Такие мечты могли надолго или не очень опьянить его, затем он приходил в себя, и грустил, что они всего лишь мечты, и исполнить их невозможно. Его охватывала какая-то вялость из-за нелепости этих представлений и фантазий, основа и уток которых были вытканы из сражений, где он стоял впереди всех, словно Жанна Д'арк, захватывал оружие у врага, а затем нападал на англичан и наносил им поражение. Сначала это была его памятная незабвенная речь на Площади Оперы, вынужденность англичан объявить о независимости Египта. Затем триумфальное возвращение Саада из ссылки, его собственная встреча с ним, выступление лидера, и Мариам среди свидетелей этого исторического события. Да, образу Мариам в его мечтах всегда был предназначен дальний уголок в сердце, несмотря на то, что она все эти дни скрывалась, словно солнце за тучами во время бури, а его всецело занимали другие заботы. Он думал обо всём этом, а мать, между тем, с беспокойством повязывала на голове платок и говорила:

— Зейнаб рассердилась и вернулась в дом своего отца.

— А…

Он почти забыл об утренних страданиях брата и всей семьи, и сейчас убедился, что его догадка по поводу исчезновения невольницы Нур была правдой. Он избегал смотреть в глаза матери из-за смущения, как бы она не прочитала в них то, что пришло ему в голову, и особенно из-за того, что ей было известно о сути дела. Он не исключал, что она может догадаться, что ему всё известно, или, по крайней мере, предположить это, и потому не знал, что и сказать ей, или в разговоре с ней не принимал в расчёт, что нельзя показывать, что у него на душе. Ничто он так не презирал, как хитрость, занявшую место честной откровенности между ними. Он только пробурчал:

— Да исправит Господь наш эту ситуацию…

Амина не произнесла ни слова, словно исчезновение Зейнаб было пустяком, так что достаточно удовлетвориться лишь констатацией факта и мольбой о благе. Фахми же продолжал скрывать улыбку, которая чуть было не выдала всю его предосторожность, ибо он понял, что мать испытывает подобное чувство и смущена из-за врождённой неспособности к притворству и игре. Она не умела врать, и даже если иногда и вынуждена была пойти на это, всю ложь разоблачала сама её природа, ибо ложь не укладывалась в рамки простоты. Но их смущение длилось не более нескольких минут, пока они не заприметили Ясина, шедшего в их сторону. При этом им показалось, что он внимательно изучает их взглядом, по которому нельзя было предположить, что дома его поджидает беда, ибо он ещё не знал о том, что его постигло. Фахми тому не очень-то и удивился, так как знал о равнодушии брата к невзгодам, тяготившим всех остальных людей. Но по правде говоря, Ясин испытывал какое-то изумительное чувство, ибо успешно прошёл через настоящее приключение с неподдающимися описанию трудностями.

Он уже возвращался домой, когда путь ему преградил солдат: руки у него затряслись, и земля словно разверзлась под ним в ожидании неизведанного дотоле самого страшного зла, или, по крайней мере, унизительного оскорбления на виду у лавочников и прохожих. Однако он не стал колебаться, защищая себя, и вежливо и деликатно сказал солдату, как будто прося разрешения пройти:

— Будьте добры, господин.

Однако солдат лишь с улыбкой попросил у него спичку. Да-да, с улыбкой. И Ясин смутился этой улыбке, и с трудом понял, чего тот хочет, пока тот не повторил свою просьбу. Он и не представлял себе, что английский солдат

может вот так улыбаться, и если английские солдаты улыбаются, подобно всем остальным людям в такой вот вежливой манере, то это вызывало у него только радость и смущение. Он остановился как вкопанный и стоял не двигаясь и не отвечая, а затем изо всех сил бросился исполнять простую просьбу этого милого улыбающегося солдата. А поскольку он не курил, то не носил с собой спичек, и потому кинулся к хаджи Дервишу-продавцу варёных бобов, купил у него коробок спичек, и поспешил к солдату, протягивая ему их. Тот взял спички и сказал:

— Благодарю вас.

Ясин не мог прийти в себя от этой магической улыбки, и благодарность англичанина показалась ему похожей на кружку пива, которой угостил его тот, кто уже вдоволь налакался виски. Его наполнил дух признательности и гордости, полное лицо налилось румянцем, и мышцы растянулись в улыбке:

— Сэнк ю, — словно медаль за заслуги, которую он надел перед всеми, гарантирующую ему свободной проход перед солдатами. Не успел англичанин сделать и шаг назад, как Ясин от всего сердца дружески выпалил. — На здоровье и счастье, господин.

И едва держась на ногах от радости, зашагал домой… Какое же счастье привалило ему!.. Англичанин — не австралиец, и не индиец — сам поблагодарил его и даже улыбнулся!.. Англичане представали в его воображении идеалом рода человеческого; возможно, он ненавидел их, как ненавидели и все египтяне, но в глубине души испытывал уважение настолько, что чуть ли не приписывал им намного больше человеческих черт, чем обычным людям. И такой человек поблагодарил его и улыбнулся ему!.. И он ответил ему правильно, копируя, насколько мог, английское произношение, двигая челюстями, и это ему прекрасно удалось, он заслуживал оваций… И как теперь верить в те зверства, совершение которых им приписывают?!.. За что они сослали Саада Заглула, если они такие признательные?! Но весь пыл его потух, как только взгляд упал на Амину и Фахми, и он смог прочесть выражение, стоявшее у них в глазах. Вскоре все его тревоги, что на какое-то время были прерваны, вернулись к нему. Он понял, что вновь ему придётся столкнуться с той же проблемой, от которой он убежал рано утром. Показав пальцем наверх, он спросил:

— А почему её нет рядом с вами? Она что, всё ещё сердится?

Амина обменялась взглядом с Фахми, а затем смущённо проронила:

— Она ушла к своему отцу.

Ясин от удивления и тревоги вскинул брови и спросил её:

— Почему вы позволили ей уйти?

Вздохнув, Амина сказала:

— Она выскользнула из дома никем не замеченная.

Ясин почувствовал, что в присутствии брата ему следует сказать что-то в угоду собственной чести, и небрежно вымолвил:

— Ну и пусть идёт.

Фахми решил подавить в себе желание молчать, чтобы дать понять брату, что ему ничего не известно о его тайне, а следовательно, и опровергнуть подозрения о том, что мать раскрыла эту тайну. С наивной простотой он спросил:

— И что же привело к такому несчастью?!

Ясин поглядел на него изучающим взглядом, затем взмахнул своей грубой ладонью и вытянул в трубочку рот, словно хотел сказать: «Да не было никаких причин», но потом ответил:

— Сегодня девушки уже не могут выдержать совместной жизни.

Затем поглядел на Амину:

— Где они, вчерашние сударыни?!

Амина как будто в смущении опустила голову, а на самом деле для того, чтобы скрыть улыбку, которая без её ведома появилась на губах, когда в уме она представила себе картинку, которую нарисовал только что Ясин — созерцатель, проповедник, и жертва, а также ту, что впечаталась в её сознание вчера вечером на крыше. Но волнение Ясина намного превосходило дозволенное в подобной ситуации; несмотря на непомерное разочарование, которое он испытал в браке, он ни минуты не задумывался о том, чтобы прекратить его, ибо находил в нём спокойную гавань и неизбежное отеческое покровительство над своей семьёй, которое он приветствовал всем сердцем. Он постоянно мечтал о том, чтобы жена ждала дома его возвращения со всякого рода прогулок и развлечений, как ждут в конце года возвращения в родной край. Для него не было секрета в том, какую ссору его с отцом и отца с господином Иффатом повлечёт за собой уход Зейнаб, каким позором будет сопровождаться, и какой душок ударит всем в нос… Сукина дочь!.. Он твёрдо был намерен постепенно подвести её к признанию в том, что она сама ошиблась, и ошибка эта была намного больше его ошибки. Наверное, он убедил в том себя, и поклялся заставить её извиниться и проучить любым средством, но она ушла… и поставила все его планы с ног на голову. Вот незадача!.. Она завела его в тупик. Сукина дочь!.. Поток его мыслей прервал крик, разрывающий тишину, окружавшую дом, и он повернулся к матери и Фахми: они внимательно навострили уши и прислушивались. Однако крик не прекращался, и они поняли, что кричит женщина. Взгляд их устремился к тому месту, откуда доносился крик: то ли это оплакивали покойного, то ли это была драка, то ли мольба о помощи. Амина призвала на помощь Господа защитить их от всякого зла, а Фахми сказал:

Поделиться с друзьями: