Каирский синдром
Шрифт:
Египетский дежурный офицер — капитан Хильми — невозмутимо листает «Плейбой». Ему плевать на местную мораль, он из коптской аристократии. На запястье матово поблескивает «Ролекс», спокойное лицо, и скоро — поездка в Лондон. Брахицефальный череп — ведь он потомок древних египтян. На лице — презрение к советским варварам, что переругиваются матом, торгуются из-за каждого пиастра, не верят ни в Бога, ни в черта.
Станция машет лопастями. А на командном пункте за планшетом русские солдатики в наушниках и фломастерами наносят стрелки. Могучие РЛС — радары дальнего слежения — охватывают воздушное пространство
Наверное, из района Мертвого моря вылетел израильский «Фантом»: желтенькая ниточка на экране поползла к Эйлату, оттуда вдоль Красного моря — через Гардаку (Хургаду) — к Асуану.
«Ба-бах!» — и еще пять стрелок оторвались от Израиля и полетели через Средиземное море к Александрии. Еще сигнал в наушниках — и еще три стрелки поползли южнее Синая и дальше — через Красное море.
Все нервно зашевелились: «Фантомы!»
Главное — не дать израильтянам взорвать Асуанскую плотину — символ советско-египетской дружбы. Это попахивает мировой войной. Плотину может сковырнуть разве что атомная бомба.
Но кто их, израильтян, поймет?
Пока на планшете чертят стрелки, ко мне подходит виияковец Сергей и шепчет: — Послушай, старик, ты читал Фрейда?
Я отвечаю удивленно:
— Нет!
— Ну ты отсталый! — и он впаривает мне про подсознательные инстинкты, про комплексы Эдипа и прочую половую дребедень.
Слушаю, забыв о воздушной тревоге.
Тем временем «Фантомы» пролетели над Средиземным и Красным морями, совершили вираж над Гардакой (Хургадой), Бени-Суэйфом, Мансурой, Комомбо и направились к Асуану.
— Да где же наши?! — бьет кулаком от злобы советский хабир-полковник.
Однако стрелки неудержимо (а сзади — еще три такие же) ползут к суданской границе, все ближе к Асуану. На бреющем (как нам доложат позже) полете проносятся над ГЭС и с той же скоростью уходят назад к Синаю.
Над нашими головами лопаются звуковые барьеры.
Смертельная опасность миновала.
Отбой!
Все дружно принялись курить и пить крепчайший бедуинский кофе.
Я беспощадно ругался матом в прокуренном КП. Майор Денисов, дежурный советский офицер, слушал-слушал, моргал прозрачными глазами, крутил рыжий ус, а потом закашлялся. Видимо, он охренел от такого мата.
Странно, после армии я утратил способность так хорошо ругаться. Для любого вдохновения нужно время и место.
Настала душная ночь. В комнате отдыха арабские офицеры легли спать, натянув на головы одеяла. Торчали их босые пятки. Вентилятор на потолке равнодушно месил спертый воздух.
Почему они кутают голову и не утепляют ноги? Какая-то инверсия национальных привычек, подумал советский переводчик и вышел прогуляться. Их босые пятки и густой храп совсем достали.
Громадная луна на небосводе. Черные лопасти РЛС, жуткое зрелище. Светлое небо. Не такое ли небо видел Флобер на юге Египта, когда вышел из шатра, в котором провел ночь с куртизанкой Кучук-ханем?
Не выдержав света луны, пошел назад.
Из темноты возник египтосик-часовой.
Что-то гаркнул, я не понял.
Его штык уперся в мой живот: «Пароль»?
Я не помнил пароль, сказал:
— Садык, русий, друг!
Он поколебался и опустил
автомат.ЖЕРТВЫ СОДОМИИ
(май 71-го)
Глубокой ночью, когда я спал в общежитии «Сахари-сити», в дверь постучали особисты Агапов и Шацкий:
— Вызывает командир!
Натянул авероль, шатаясь вышел на крыльцо: там уже тарахтел «козлик».
Впереди с каменной рожей сидел командир бригады Мордовин. За ним, поджав губы, замполит Свиблис.
Нас повезли в военную часть, на выезде из города.
Войдя в казарму, увидел следы ночного разбирательства: солдаты сгрудились в углу, две постели были растерзаны, чемоданы распахнуты, лежали убогие солдатские вещи: открытки, вырезки, письма.
Агапов приступил к описи.
Потом в соседней комнате политучебы, под Лениным и красным знаменем, начался допрос.
Это были два мелких, наголо бритых пацана девятнадцати лет. Татыкин и Шамилев. Лица распухли от слез. Ребят совсем недавно перекинули из Чебоксар.
В результате длительного перекрестного допроса выяснилась страшная истина: их поимел капитан Хильми. Коварный египетский офицер с «Ролексом» на запястье.
Он поимел их обоих, всего за фунт. Бурной ночью, когда дул пустынный ветер хамсин.
На этот фунт они купили несколько открыток «моргаешь» — японских стереоскопических карточек с девушками, которые были хитом весны 71-го. Чтобы послать маме в Чебоксары. Солдатики признались во всем.
Факт содомии стал шоком для командиров. Они ходили, курили, чертыхались, но выходить на связь с Каиром и главным советником не решались.
— Что будем делать, товарищи? — спросил подполковник Мордовин.
Поднялся Свиблис:
— Убил бы их гадов, как последних гнид!
Раздались голоса:
— В Каир, под трибунал!
Кричащих остановил властным жестом мудрый командир.
Вздохнув, сказал:
— Товарищи, случилось мерзейшее и пакостнейшее из всех возможных преступлений. Имя ему — гомосекс. Но если про это узнают в Каире — нашу бригаду расформируют, отнимут красный стяг и возвратят с позором в Закарпатье.
На самом деле он имел в виду другое:
— Братва, все, что мы здесь воруем и продаем арабским торговцам, — от сигарет и мяса до медикаментов — накроется панамой, и мы не выполним поставленной задачи — привезти домой по «Волге», чтоб нами любовался родной край. Поэтому постановляю — вот этих двух отправить завтра утром первым самолетом в Союз — как заболевших тропической дизентерией… Ты слышишь, Птичкин?
Врач понимающе кивнул.
На этом мы разошлись.
Наутро самолет унес их спецрейсом — на родину.
Я вернулся к себе на рассвете, невыспавшийся. Рухнул на постель и забылся тяжелым сном. В котором солдатиков под бюстом Ленина по очереди секли командир Мордовин и замполит Свиблис.
Со временем выяснилось, откуда о случившемся узнало начальство. Стукнули свои же ребята: они не могли понять, откуда у однополчан взялись открыточки «моргаешь». Закон советской, а может, и всемирной зависти.
Я удивился изворотливости армейских командиров: в случае дальнейшего разбирательства они теряли все. Мордовин, Свиблис и оба особиста. Все прозевав идейно и политически.