Как дела, молодой человек?

– Ты уходишь?
– спросил он.

Зизи нетерпеливо, но довольно мило ответила, как обычно отвечают на дурацкие вопросы:

– Я иду к портнихе... Мое пальто готово. До свиданья!
– и мимоходом клюнула Фараона в лоб.

– Если ты чуть-чуть подождешь, я тоже...

– Новости!
– с неожиданной грубостью перебила Зизи.- Тебе там нечего делать. До свиданья, юноша! Привет маме.

– Благодарю!
– Я вскочил и уставился ей вслед. Стуча каблуками, она быстро вышла.

Лица Фараона не было видно, передо мной сияла его лысая макушка; он сидел, странно ссутулясь и подавшись вперед. А я не знал, уйти или остаться.

Было мучительно тихо, и я ни о чем не мог думать.

Но вот Фараон поднял голову и сразу сообразил, что я кое-что заметил; тут-то, единственный раз в жизни, он повел себя, как все обыкновенные люди... еще и сейчас, хотя и задним числом, я не могу себе простить, что на какой-то миг растерялся. А когда пришел в себя, на меня уже было направлено смертоносное оружие.

– Садись!
– сказал Фараон с угрозой. Потом пошарил в кармане, вытащил записку, поправил очки и с раздражением стал читать. Закончил он почти криком: - Итак, «сегодня в нашей программе: источник материнского молока!.. Иллюстрации к плакату!» - Он смотрел на меня в упор совершенно черными глазами.- Припоминаешь? Может, приобщить к делу открытку?

Я слышал лишь собственное дыхание, весь мир окунулся во тьму, струящуюся из глаз Фараона; тщетно пытался я сосредоточить мысль на том, откуда он мог узнать... Глаза его не давали опомниться, и он сразу, как опытный следователь, оглушил меня следующим вопросом:

– Ты видел эти открытки?

– Видел,- услышал я свой запинающийся голос.

– Вульгарная дешевка!

– Да,- сказал я, больше всего мучаясь оттого, что на миг растерялся. А Фараон завелся и кричал, как помешанный, и на его желтовато-белом лице резче проступили морщины.

– Я эту мерзость покажу директору! Перцел немедленно вылетит из школы!

– Пожалуйста, не надо! У нас ведь последний год!.. Мы все исправим!

– Исправите? Как?

– Больше это не повторится...

– Где же вы раньше были?

– Виноваты все!
– сказал я, опуская голову, и удивился, что сказал чистую правду и этой правдой, в сущности, отразил атаку. Пусть тогда выгоняют весь класс!

Фараон долго молчал.

Наконец он встал.

– Ну, что ж, все в порядке. Я на вас полагаюсь.

– Мы не подведем... вот увидите... мы будем благодарны...- бормотал я, запинаясь и наперед зная: чего-чего, а благодарности он от нас не дождется.

– Ну вот, Андраш!
– сказал Фараон.- Туман напускать вы тоже мастера... А?

Я молчал.

– Передай привет своим родителям. До свиданья!
– Он стоял, выпрямившись и засунув руки в карманы. А я, едва волоча ноги, поплелся прочь.

Уши и лицо у меня горели. На лестнице я остановился. И стал дмать о том, как странно ушла Зизи... Однажды Фараон сказал, что красивое тело и красивое лицо всего лишь внешняя оболочка. Но нельзя же представить Зизи или Агнеш без их обольстительной внешней оболочки. А вот у Фараона оболочка мятая, дряблая - словом, старик. Ему, наверно, лет сорок.

И вся сегодняшняя история совсем не его оболочка. Он лез в бутылку, придирался и только в конце стал самим собой. А все, что он плел до этого, был просто треп и бессмысленный визг - как на магнитофоне, когда слишком быстро запустишь пленку.

■

В галерее на повороте я столкнулся с Аги. Я устал, а от нее за версту несло весельем, из нейлоновой сумки выглядывали ноты. Неохота мне ей подпевать, подумал я, не пойду. Но она потащила меня с собой, и я злился, потому что шел против собственной воли.

Нас быстро догонял дядя Мики, жилец со второго этажа - он собственник мопеда «берва», и потому мы с ним в приятельских отношениях...

– Ц-ц-целую руку!
– сказал я небрежно.

– Привет!
– сквозь зубы процедил он, не удостаивая меня взглядом.

Зато, как кот, обошел вокруг Агнеш и надвинулся на нее, прямо-таки пуская слюни.

– Целую ручки!
– просюсюкал он.- Как поживаете, девушка?

– Благодарю вас,- девушка взмахнула свисавшим с макушки хвостом и ослепила галерею всеми своими зубами.- А вы?

– Когда вижу вас, просто великолепно,- с неподражаемым остроумием проблеял старец.- Сколько же можно хорошеть? Скажите, сколько же можно хорошеть?

– Прикажете перестать?
– пискнула Аги и завихляла всеми округлостями.

– Ладно, пошли,- буркнул я. Дядя Мики испепелил меня взглядом, потом осклабился в сторону Аги, сорвал с лысого черепа шляпу и стильно простился.

– Мое почтение!

– Пока!
– чирикнула Аги и сбежала по лестнице.

Сила! У собственного подъезда строит из себя взрослую женщину, вертит бедрами перед всяким хмырем и стыдится того, что я рядом. Ко мне она, конечно, не прикоснется даже под страхом смерти, а ведь в детский сад мы ходили, взявшись за руки. Делает вид, будто я мелкота, этакий друг детства или еще черт знает кто - только бы не подумали, что поклонник. Меня так и подмывало дать ей пинка и бросить одну - да где мне, я ж деликатный. Правда, когда она не выламывается, с ней можно поговорить даже о серьезных вещах...

Едва мы ступили на склон горы, Аги мигом забыла, что она взрослая женщина, которой мужчины целуют руку. Просто здорово. Уже в автобусе она стала драть меня за волосы. Конечно, ее заедало, что я до нее не дотрагиваюсь. Где уж нам!

Мы вышли из автобуса и перескочили через кювет; Аги вдруг повернулась, толкнула меня и с визгом понеслась вперед. Я - за ней, совершенно не представляя, что буду делать, когда догоню. Хотел дать ей подножку, но побоялся, что ушибется. В общем, я жал вовсю, пока Аги не выдохлась. Тогда она бросилась навзничь, оперлась о землю локтями и стала брыкаться, как будто я собирался на нее напасть. А я стоял, пялился и тяжело дышал, потому что юбка у нее бессовестно задралась.Тут она спохватилась, что я любуюсь ее прелестями, поджала ноги и натянула юбку до щиколоток.

Я приволок плоский камень и уселся рядом. Мы смотрели на раскинувшийся внизу огромный игрушечный город с беззвучно бегущими трамвайчиками, крохотными мостами и жуками - пароходиками, плывущими по Дунаю.

Сердце у меня выколачивало неизвестно что,- конечно же, не от бега.

Агнеш вынула ноты и запела:

О чем грустишь ты, темный лес, Что ты стоишь, мрачнее ночи? Одной я думой озабочен: Как в рост пойдет моя листва.

– Подходит?-спросила она, давая мне тон.

– Высоко,- буркнул я, хотя знал, что ничего не поможет: придется петь, потому что мы друзья. Раньше у нас получалось довольно сносно. Но Аги, видите ли, желает петь в любое время дня и ночи, к тому же еще и фокусничает, а у меня голос ломается, и в самый ответственный момент я могу просто дать петуха. Дискантом петь мне уже трудно.

Я едва дотянул до конца, поглядывая то в ноты, то на грудь Аги, а в горле от напряжения кололо, как при ангине. Но Аги, кажется, осталась довольна.

– Тебе не нравится уже петь, Андриш?-спросила она под конец.