Как дела, молодой человек?
Шрифт:
Но мы, должно быть, подняли страшный шум, потому что дверь отворилась и вошла мама. Вид у нее был растерзанный, как будто ода тоже выскочила из жаркой схватки: халат распахнут, ленты шелковой ночной сорочки развязаны.
– Что вы делаете?
– Он мне спать не дает!
– промяукала Кати.
– А она нахалка!
– Иди, иди, мальчик. Вечером все ложатся спать.
– Меня здесь и не было.
А я-то, бедный, не знал, что вечером все ложатся спать. Спасибо мамочке - просветила.
В дверях я обернулся - она запахивала халат.
■
Агнеш
Тенистые ресницы Агнеш опускались и поднимались, а черные зрачки то и дело уплывали вправо, на миг замирали, потом, прыгнув, возвращались к дирижеру.
Проследив за взглядом Агнеш, я обнаружил у баритонов черноволосого парня с матово-бледным лицом. Во время пауз они так таращились друг на друга, словно увидели сказочные сокровища.
Звучно гремели слившиеся воедино хор и оркестр. Репетиция кончилась. Черноволосый в клетчатом пальто появился в фойе и принялся дрейфовать вокруг Агнеш. Потом их заслонила толпа.
Я бросился прямиком к двери и, работая локтями, вылетел на улицу.
– Андриш! Ты тоже сбежал?
– услыхал я за спиной голос Агнеш и вздрогнул от неожиданности.
Она, не глядя, схватила меня за руку и посмотрела назад.
– Вон мои родичи. Давай удерем!
Мы пошли по бульвару. Я засунул руки в карманы, почувствовал, как углы губ у меня опустились, и скосил глаза на Агнеш. Остановившись у витрины, она поправляла прическу и разглядывала, конечно, себя, а не выставленные там туфли.
– Почему ты меня не поздравишь?
– спросила она, протягивая руку.
– Поздравляю!
– сказал я брезгливо.
– Правда, прекрасно?
– Картинкя!
– Что?
– Так в Гёчейе говорят.
– Ты спятил?
– спросила она изумленно.
– Может быть.
Она быстро взглянула на меня, кажется, даже с опаской.
– Я просто счастлива...
– Гм,- хмыкнул я, не дав ей договорить.
– ...что выступаю здесь... в консерватории. А ты только фыркаешь... да отпускаешь свои деревенские словечки.
В трамвае мы ехали молча - оба были страшно заняты. По моим наблюдениям, в этот вечер в вагон садились одни мужчины. Они двигались по проходу, хитро и жадно переползали от скобы к скобе и раскачивались, как обезьяны на ветках. Лишь только они приближались к Аги, глаза у них становились маслеными. У тех, кто потрусливей, глаза беспокойно метались и украдкой ласкали ее вызывающе оттопыренный бюст. Другие неуклюже вздрагивали, таращились, словно зачарованные, толкались и топтались на месте, игнорируя призывы кондуктора. Они вертелись, и я знал, что им надо: полюбоваться ее ногами.
Агнеш тошнотворно упивалась успехом. Глаза ее вообще не бывают холодными, неприветливыми - типичные глаза всех красивых женщин. Даже самым трухлявым хмырям она посылает веселые и благодарные взгляды, как будто они ее партнеры в игре. Все подонки, конечно, лопаются от радости, словно выиграли такое, на что никогда не рассчитывали.
Мы вышли у моста Маргит.
Агнеш навалилась на парапет и уставилась на реку: в воде отсвечивали, двоились вечерние огни. Я тоже прислонился к парапету, понурил голову и закусил губу, мучаясь от желания задать давно терзавший меня вопрос.Под нами проплыл пароход.
Агнеш, конечно, опять что-то надумала.
– Кажется, будто мы плывем. Странно. Правда?
– сказала она и посмотрела на меня.
– Кто этот... в клеточку?
– спросил я гораздо взволнованней, чем следовало.
– Кто?
– Ты же прекрасно знаешь.
– В клеточку? А-а! Пишти Козак...- Она вся просияла.
– Пишти-и?
– произнес я с отвращением.
– Чудесный мальчик.
– Еще бы. По фасаду видно.
– Он тебе не нравится?
– вызывающе, хотя с виду кротко, спросила она.
– Да что ты!. Товар без брака. Гладенький, как нейлоновый носок.
– Какой ты гадкий! Как ты смеешь так разговаривать!
– Как принято с предателями.
В душе моей поднялась странная горечь, я чуть не заревел и, не поднимая головы, поплелся прочь.
Сзади я слышал ее шаги.
– Кто же предатель?
– с удивлением спросила она.
Внезапно остановившись, я вцепился руками в парапет и крикнул Дунаю, визгливо и резко:
– Кто? Ты! Одна ты!
Подбородок у меня плясал, и я не смел поднять на нее глаза. Она подошла и, терпеливо уговаривая, сказала:
– Что ты придумал... Ведь я водила тебя в детский сад, когда мы были еще малышами. Господи! Ну кто виноват, что ты поздно родился?
– Но я родился раньше, чем ты!
– На три дня. Этого мало.
– Почему? Есть множество случаев, когда жена старше мужа и живут прекрасно.
Я упрямо смотрел в отсвечивающую огнями воду. Она долго молчала, потом заговорила, в общем-то сдержанно:
– Не валяй дурака. Мы друзья - и ничего больше. А я не предатель. Возьми свои слова назад. Берешь?
Я молчал.
А она меня понукала все более нетерпеливо:
– Берешь или нет?
– Ладно. Беру. Что дальше?
– Голос у меня дрожал, и она, к сожалению, поняла, что я жду от нее каких-то обещаний.
– Пошли! Вот автобус.
Как раз подошел двенадцатый. Она вошла, а я вскочил в последнюю секунду.
...Словом, я опоздал с рожденьем. А ты, что же ты так спешила?
На повороте галереи Агнеш, прощаясь, протянула руку, а я в тот момент и не подозревал, что дома уже шипит, загоревшись, бикфордов шнур и что в ближайшие дни один за другим последуют взрывы, которые выбьют на время из моей памяти все, что было до этого для меня таким важным, даже Агнеш.
■
Застекленное оконце в двери открылось.
– Не звони! У нас гость,- взволнованно прошептала Кати.
– Ну и что? Он спит?
– Не придуривайся! Входи поскорей.
Она взяла меня за руку, и через ванную мы пробрались в мою клетку. Из проходной комнаты совершенно отчетливо слышался неторопливый разговор. Я тихонько присел на тахту, а Кати вертелась поближе к двери.
– В этом случае уплывет тысяч двести!
– сказал чужой спокойный голос.