Как хорошо быть генералом

– В чем дело?
– намеренно хамским тоном спросил Истомин, не садясь в машину, а ожидая на обочине, пока непрошеный субъект выкатится из белого домика на колесах, очистит помещение.

– Ехать надо, Истомин, ехать. И поскорее, поскорее, тебя там ждут не дождутся. Включай зажигание и погоняй, погоняй, пока Спичкин не очухался, - скороговоркой зачастил субъект.

Голос у него был тонкий, даже писклявый, неинтересный голосишко был у картонного типа. Поскольку имени у него не окажется - это автор чуть-чуть вперед забегает, - так и назовем его: Безымянный, с большой буквы.

– Ты кто?
– ошарашенно спросил Истомин.

– Садись, говорю. По дороге все разъясню.

Истомин сел за руль, этаким роботом-автоматом тронул "жигуль", лишь в зеркальце заднего обзора машинально отметил, что капитан Спичкин развернул свою птичку-канарейку и помчал ее в сторону столицы, в сторону дислокации вверенного ему гаишного батальона.

– Хорошо водить научился, - похвалил Истомина Безымянный, - уверенно держишься, не лихачишь. А ведь, помнится мне, еще в институте права получил, так?

– Где получил, там и получил. Тебе-то какое дело, - грубо ответил Истомин, разгоняя авто до разрешенных властями девяноста километров в час.
– Откуда ты взялся такой красивый?

– А что?
– Безымянный нахально развернул к себе зеркальце, посмотрелся в него.
– Мальчик что надо!
– Вернул зеркальце в прежнее положение. Твоих рук дело.

– Как это - моих?

– Твоих и немножко твоей жены, которая законно уступила мне место в этом легковом мустанге. Ты считал, она чертила.

– Что считал? Что чертила?
– Истомин вконец запутался, задурил ему голову Безымянный, запудрил, запылил мозги вековой пылью.

– Что, что... Меня, вот что. Не узнаешь?.. Я - твои дипломный проект, краса и гордость выпуска одна тысяча девятьсот не будем говорить какого года. Золотая медаль студенческих научных обществ.
– И Безымянный достал откуда-то из недр зеленого сюртучка потускневший кружок медали на выцветшей красной ленте, повертел ею, медалью то есть, на зуб попробовал, сплюнул, спрятал, спросил: - Теперь узнал?

– Ах вот оно что!
– облегченно засмеялся Истомин.
– Смутно припоминаю проектик. И впрямь краса и гордость выпуска. Меня ж благодаря тебе на кафедре оставили, ассистентом, предложили тебя доработать, превратить в диссертацию и защититься. Кандидат технических наук Истомин. Звучит? рассмеялся вроде бы иронично, но сквозь деланную иронию прорывалась этакая горькая смешинка, этакая ностальгическая грустинка, этакая нежная лукавинка: мол, не стал бы писателем - был бы и вправду главным инженером, генералом от техники, самолетным великим конструктором, для кого "первым делом, первым делом самолеты".

Но Безымянный всю картинку обгадил.

– Не звучит, - пропищал он.
– Не вышло из тебя кандидата. Продал ты свое кандидатство за тридцать сребреников.

– Что ты имеешь в виду, хам?
– обиделся только что разнежившийся Истомин.

– Ушел в борзописцы. Поменял призвание на легкий хлеб.

– Это у кого легкий? У меня?
– возмутился Истомин.
– А ты сидел за письменным столом по десять часов в день? А ты дописывался до такой степени, что даже читать ничего не мог? Даже детективов... А ты геморрой себе нажил - от вечного сидения то за столом, то за рулем, то в президиуме?

– Нашел чем хвастаться, - укорил Безымянный, - постыдной болезнью. Ты же небось спортсмен: вон, сорок лет уже, а какой орел!.. Не о том речь. Надрываться можно и канавы роя. Ты вот скажи: какая польза от твоих сочинений? Кто-нибудь прозрел? Исцелился? Полюбил ближнего своего? Не пожелал жены его и осла его? Не обманул, не украл?

– Литература не обязана лечить, - терпеливо разъяснил Истомин, как делал это на всяких там читательских конференциях, как писал в статьях и откровенничал в интервью с журналистами.
– Литература ставит диагноз, привлекает внимание к болезни - внимание всех или каждого, не суть важно. Писатель - это сигнальщик и горнист, он сигналит и горнит об опасности.

– Ишь ты, работенка!
– восхитился Безымянный.
– "Протрубили трубачи тревогу..." А кто в бой пойдет?

– Ну кто, кто... Люди, которые услышат сигнал.

– Демагогия!
– отрезал Безымянный.
– А если б ты строил самолеты, то на них можно было бы долететь от Москвы до Ярославля или от Ленинграда, к примеру, до острова Фернандо По в Атлантическом океане. Конкретная польза. Но тебе конкретика не нужна. Тебе шум-нужен. Труба трубит: тру-ту-ту, тру-ту-ту, все ее слышат, все трубача видят, все им любуются - ах, какой красавец, ах, как он славно дудит, как сверкает на солнце его труба... Куда это он нас скликает?.. Ах, туда, в светлое завтра! Это мы чичас... Где ероплан, чтоб в завтра лететь? А ероплана нету. Товарищ Истомин не захотел его сочинить, товарищ Истомин захотел малость потрубить. А ведь мог сочинить еропланчик, мог, еще какие надежды подавал...
– и всю эту пакостную тираду пакостным же фальцетиком и по-прежнему подпрыгивая на сиденье, пуская из-под сюртучка серые облака пыли, почему-то подмигивая одним левым глазом.

Истомину расхотелось с ним спорить. Престранный субъект в самом деле, да и не субъект вовсе, а скорее объект: объект приложения юношеских несчитанных сил. И ведь посмотришь теперь - изумишься: за что золотую медаль отвалили? Пародия какая-то, а не серьезная работа. Сквалыжная чепуховина, которая изо всех сил пыжится, мнит из себя невесть что плюс к тому же и претензии создателю предъявляет.

– Вот что, милейший, - надменно сказал Истомин, - я перед тобой бисер метать не стану, уволь: Я тебя породил, как говорится, я тебя...

– А вот и нет, - вроде бы обрадовался Безымянный, - меня убить нельзя, я бессмертный.
– И он, отогнув ручонкой сюртучный лацкан, показал Истомину фиолетовую чернильную надпись "Хранить вечно!".

– Это за что же такая честь?
– удивился Истомин, испытывая тем не менее некую подспудную гордость за дело своего ума и рук бывшей жены Анюты, которая, если честно признаться, в ту былинную пору ночей не спала, чертила бездарному в черчении мужу запутанные карандашные схемы на плотных листах ватмана.

– Гордость студенческого научного общества, - поделился секретом Безымянный.
– Меня гостям показывают. Здесь, - он постучал кулаком по сюртучку, - скрыта мечта, не ограниченная рамками здравого смысла, способная на свободный полет, но в силу обстоятельств свободы лишенная. Безымянный выражался высокопарно и витиевато.

А тем временем ходко бегущий "жигуленок" в почти свободном полете, присев на рессорах, чуть ли не прижавшись к нагретому асфальту картером, карданом и редуктором заднего моста, неуклонно приближался к границе Московской области, к владимирским владениям, к большой пограничной деревне с ласковым именем Верхние Дворики.