Как хорошо быть генералом

– Заслужил, - сказала Инка.

– Заслужил, - сказала Леночка.

– Заслужил, - сказала Оля.

– Заслужил, заслужил, заслужил, - сказали Наташа, Саша Калинина, и еще Таня, Света, Нина, Люба, две Тамары, Марина и Маша, и еще Маша, и еще Маша, которая вовсе Маргарита.

– Вот тебе и раз!
– сильно, удивился Истомин, сам малость разнежившийся от мимолетных воспоминаний.
– За что камень-то, нежные мои?

– За то, что ты _был_, - подвела итог умная Инка, и все согласно закивали.
– За то, что ты всем нам дал _надежду_.

– Неправда!
– Истомин вскочил со скамейки и прошелся в быстром слаломе между сидящими тут и там дамами.
– Я никому никаких надежд не давал. Я _был_ - и все.

– "Ка-аким ты бы-ыл..." - пропела Наташа, и все хором подхватили: "Таки-им оста-ался..."

– Стойте, - сказала умная Инка.
– Шутки в сторону. Ты у нас ба-альшой моралист, Истомин, ты всех кругом учишь без сна и отдыха. Но разве ты имеешь право _учить_?.. Да, я помню Суздаль, лето, старуху с ведрами. Я помню, как мы бегали за парным молоком, и пили его, и ты пролил его на рубаху, и ужасно взволновался, расстроился, и я полдня стирала ее, отстирывала пятна, а ты ходил мрачный и говорил, что у тебя редсовет в издательстве, что тебе еще утром надо "было смотаться в Москву и что тебе, конечно, плевать на рубаху, но как ты объяснишь жене происхождение пятен... А я слушала и терла, слушала и терла. И оттерла. И ты сразу подобрел, расцвел, и оказалось, что никуда ты не спешишь, и что со мной тебе прекрасно, и ты благодарен _мне_ за эту поездку... А я уже ничего не могла...

– И я помню, - вступила в разговор Лена, - как мы клеили обои. Ты тогда пошел к директору магазина, подарил ему свою книгу с автографом, а он тебе отвалил царские обои - из подкожных запасов... Я мазала их клеем нарезанные куски, а ты стоял на стремянке и присобачивал их к стенке... Потом мы лопали холодный, со льдом, свекольник - на столе, на газете, и было солнечно-солнечно, и было странное ощущение _дома_. А потом ты ушел...

– Но я же вернулся. И еще раз, и еще...
– защищался Истомин.

– Пока не наскучило. Тебе, тебе... А я, дура, поверила, что тебе не наскучит никогда...

– Я этого не говорил!

– Ты этого не говорил, а я разнюнилась...

– Кто ж в том виноват?
– резонно спросил Истомин.

– В том, что я дура?.. Папа с мамой, наверно... Ты, Истомин, в другом виноват. Ты отлично знал, что я дура, что все бабы легко дуреют, когда к ним относятся _по-человечески_, и воспользовался этим. Ты профессиональный обманщик, Истомин.

– Ну знаешь что!
– возмутился Истомин.
– Выходит, какой-нибудь фотограф, который мальчонке обещает птичку, тоже, по-твоему, обманщик и негодяй.

– Хорошее сравнение, Истомин, - кивнула Лена.
– Ты умный мужик, одно слово - писатель... Мы все здесь, - она обвела рукой групповой портрет на поляне, - до сих пор ждем обещанную птичку.

А тут и Оля из Красноярска слово взяла:

– Сейчас ты скажешь, что никакой птички не обещал, верно?

– Не обещал, - упрямо заявил Истомин.

– Зачем же ты мне врал, что из меня выйдет толк?

– Я не врал. Я предполагал лучшее.

– Врешь. Ничего ты не предполагал. Девочка тебе понравилась, то есть я, мордочка смазливая, глазки, губки, ножки. А девочка в писатели рвется. Так ты у нас добрый, тебе слов не жалко. Помнишь, что ты мне сказал?.. "В тебе есть Божья искра, а мастерство само придет".

– Пришло?
– боязливо поинтересовался Истомин, хотя ответ знал заранее. И получил его:

– Не дошло. Даже искра погасла, если и была...

– Была, была, честно, - подтвердил Истомин.

– Да врет он, врет, как всегда, - со злостью сказала Саша Калинина, мужняя жена, - не было искры.

– Сама теперь знаю... А тогда поверила, писала, как проклятая, рассказы, рассказы, в Москву их - заказным, а обратно: "Отсутствует конфликт, схематичны характеры, опубликовать не сможем". Как мордой об стол!.. И между прочим, я сама в Москву приезжала, звонила тебе сто раз. Где ты был?

– В командировке, - немедленно отпарировал Истомин.
– В жаркой Африке.

– Ах ты гад, - мечтательно и сладко сказала Оля Асатурян из Красноярска, - откуда же ты знаешь, когда я тебе звонила, если я твоей жене не называлась?

– Он по параллельному аппарату слушал, - опять внесла свою лепту мужняя жена, - из жаркой Африки.

– Ты бы лучше помолчала, - обрезал ее Истомин.

– И не подумаю. Сама я здесь случайно, за компанию.

Мне от тебя ничего не требуется, счетов не предъявляю. Но вот слушаю я вас всех и думаю: за что ж мы на тебя окрысились? Ведь ты же такой добрый, такой ласковый. И молоко пил, и обои клеил, и в девочке Оле Божью искру отыскал... Мы ж тебя благодарить должны... Другие мужики рядом с тобой плюнуть и растереть. Хамье и домостроевцы... Мы с тобой в Пицунде двадцать четыре дня вместе были, всего двадцать четыре! А я после на своего благоверного полгода без тоски смотреть не могла... Лучше бы ты тогда, на пляже, мимо прошел...

– Лучше б ты в Красноярск не приезжал, - сказала Оля.

– Лучше б нас Славка не знакомил, - сказала Лена.

– Лучше б я такси поймала, а ты бы проехал, не подвозил бы меня, сказала Инка.

– Лучше б я в тот день в просмотровый зал не пошла, а смылась бы пораньше домой, - сказала Наташа.

– Девочки! Лапоньки! Судьи мои беспристрастные!
– заорал вконец сбитый с толку Истомин.
– В чем же я виноват? В том, что мимо не прошел? В том, что не бил вас, не оскорблял, не плевал в рожу, а дарил цветы, катал на машине, стихи читал? В том, что относился к вам так, как, считаю, любой мужик к любой женщине относиться должен? Тогда пардон, но я ни-че-го не пойму!..

– Получается, не я дура, а ты болван, - грубо сказала Лена Ларина, инженер-химик.
– Мы тебе не доброту в упрек ставим, а то, что пустая она у тебя. Да ты и сам пустой внутри, Истомин. Интересно, сердце у тебя есть или нету, а?..

Истомин приложил руку к левой стороне груди: сердце билось ровно и сильно, как дорогой швейцарский хронометр. Было у него сердце, было и работало до сих пор без вредных перебоев. А вот в роще этой березовой нежданно-негаданно напомнило о себе: что-то душно вдруг стало, что-то воздух загустел, как черничный кисель, - хоть ложкой его ешь...

Истомин рванул ворот рубашки, вздохнул глубоко. Не к грозе ли дело, подумал он. Но небо по-прежнему было чистым, ни облачка в нем не наметилось, солнце шпарило вовсю, ветерок гулял между березами.

Старею, старею, с грустью решил Истомин, а все еще хорохорюсь, пыжусь, надуваюсь. Надо бы и о вечном подумать...

Верный "жигуленок", друг и единомышленник, издалека ржал призывно, бил копытом: пора, брат, пора. В переносном, конечно, смысле...

Ах, как хлестал ветер в лицо через опущенное стекло машины, как свистел в ушах, как студил голову, как стлался под крепкие шины "металлокорд" горячий и вязкий асфальт скоростной трассы Москва - Ярославль!..

До чего ж богата Ярославская дорога древними славными городами, а в них памятниками-старины: что ни населенный пункт - то целый сбор достопримечательностей, да еще каких!.. Автор уж и не говорит об иных мимо просвистевших, о давешней роще, например: тоже ведь памятник... Истомин действительно не ведал, что это на него наехало.

Понадобилась всего лишь поездка в Ярославль, чтобы достигший сорокалетнего перевала герой кое над чем задумался?.. Нет, конечно, не в дороге дело, а именно в перевале, в небольшой, в сущности, круглой дате, которую Истомин почему-то очень болезненно пережил. Он готов был обеими руками подписаться под стихотворными строчками коллеги, которого, как видно, мучило нечто сходное: "До сорока вся жизнь как хмель, а в, сорок лет - похмелье". Или еще одна народная мудрость: до сорока лет на ярмарку едем, а после сорока с ярмарки возвращаемся. Едучи с ярмарки, не грех и оглянуться: а что у тебя на возу завалялось?..