Как много в этом звуке…

— Ой, — сказал он, — а ты кто?

— Я — Таня. Я здесь живу. Это ты звонил по телефону?

— Звонил, — виновато сказал Вовушка, опуская чемодан и ставя в угол длинный предмет. — А где твои папа и мама?

— Наводят порядок. Они всегда занимаются уборкой, когда приходят гости.

Вовушка засмеялся, и в это время из дверей показался Вадим Кузьмич. Он искренне обрадовался, увидев старого приятеля. Все, что его угнетало полчаса назад, отошло и потеряло значение. К нему приехал Вовушка, они выпьют бутылку водки, поболтают о старых временах, когда у них не было ни болезней, ни забот, а все слова имели только то значение, которое приводилось в словарях. Мир казался простым и благородным, а уверенность в прекрасном будущем позволяла быть снисходительным и великодушным к остальному человечеству, да и друг к другу тоже. Правда, с тех пор многое изменилось, и прекрасное будущее, поджидавшее их за каждым углом, в каждом женском имени, в каждой встрече и разлуке, неожиданно оказалось где-то далеко позади и все больше отдалялось, а впереди маячило нечто тревожное и зыбкое, о чем не хотелось думать. О, эти появившиеся на пятом десятке мысли, которые не хочется додумывать до конца, да и не у всех хватит духу додумать их до конца, представить, осознать и смириться с тем, что тебя ожидает…

— Да ты совсем не изменился! — воскликнула Наталья Михайловна, целуя Вовушку в щеку.

— Что ты! — зарделся Вовушка. — Я совсем облысел!

— Лысина тебя красит, — заметил Вадим Кузьмич, обнимая старого друга и похлопывая его ладонью по спине. — Причем она украсила тебя гораздо раньше других.

— Ну, спасибо, ну, утешил! — совсем застеснялся Вовушка.

— А что дарят в Испании маленьким детям? — неожиданно прозвучал вопрос Таньки.

— Танька! Как тебе не стыдно! — всплеснула ладошками Наталья Михайловна. — А ну, марш в свою комнату!

— Зачем? Она задала очень своевременный вопрос. Ты любишь рисовать? — Вовушка присел перед Танькой и заглянул в ее смятенные собственной решимостью глаза.

— Да.

— А что ты рисуешь?

— Леших.

— Почему?

— Потому что они водятся в наших лесах.

— А кто еще водится в ваших лесах?

— Кикиморы болотные, василиски поганые… Много чего водится.

— И ты всех их нарисовала?

— Всех, — твердо ответила Танька.

Водрузив на стул свой чемодан, Вовушка принялся отстегивать ремни, щелкать замками, скрежетать «молниями» и, наконец, откинул таинственную крышку чемодана. Прихожая сразу наполнилась запахом другой жизни, более достойной и желанной. Подмигнув Таньке, гость запустил загорелую руку под будоражащие свертки, пакеты, похрустывающие упаковки и вынул голубую в радужных надписях коробку с фломастерами.

— Держи.

— Спасибо. — Танька тут же попыталась сковырнуть ногтем клейкую ленту.

— Что ты делаешь?! — ужаснулась Наталья Михайловна. — Пусть целая побудет!

— Все правильно. — Вовушка помог Таньке содрать ленту с коробки. — Она нарисует самого страшного лешего и подарит его мне. А когда приедет ко мне в гости, увидит у меня над столом портрет ее знакомого лешего. Договорились?

— Заметано, — деловито сказала Танька и умчалась рисовать.

— А это тебе. — Вовушка извлек из глубин чемодана агатовое ожерелье. В свете тусклой электрической лампочки, среди потертых обоев прихожей, на фоне кухонной двери каждый камень вспыхнул таинственным красным цветом.

— Мне?! — задохнулась Наталья Михайловна. — Ты с ума сошел?! Вовушка, ты сошел с ума! — произнесла она уже благодарно. — Нет, я не могу взять такой подарок, — продолжала Наталья Михайловна, прикладывая ожерелье к сдавленной платьем груди. — Вовушка, сколько это стоит?

— Фу, какой плохой вопрос! — фыркнул Вовушка. — Ты надевай и зови к столу. Последний раз я ел часов пять назад в городе Мадриде. Между прочим, на плацца Майор.

— Там что, исключительно одни майоры разгуливают? — спросил Вадим Кузьмич.

— Вадька, ты очень невежественный человек. Плацца Майор означает главная площадь, Центральная площадь, если уж по-нашему. Вот, держи! — Вовушка нащупал в чемодане еще один предмет — довольно вместительную бутылку мятой, жеваной формы.

— Какая прелесть! — воскликнула Наталья Михайловна. — Вадим, ты только посмотри! Умеют люди все-таки жить!

Вадим Кузьмич взял бутылку, но посмотрел на нее как-то отрешенно. В восторге жены ему слышалось что-то уничижительное, безумно-восторженное. Он увидел сверкающие глаза Натальи Михайловны, подумал о том, что они не часто бывают такими, задержался взглядом на агатах, в каждом из которых теплился маленький огонек, и… простил жену. Но с воплями у нее явный перебор, решил Вадим Кузьмич. Вполне хватило бы и того, что имелось на душе. А она испускает такие фонтаны, будто сильно уязвлена. Неужели ожерельем?

Направляясь с бутылкой в комнату, Вадим Кузьмич неловко задел длинный предмет, который Вовушка поставил у вешалки. Предмет с грохотом рухнул на пол.

— Боже! — Наталья Михайловна бросилась поднимать предмет, снова выронила его, не удержав в руках. — Что это?

— Меч, — засмеялся Вовушка. — В Толедо на барахолке купил. — Вовушка отмотал бумажную ленту, и взорам изумленных Анфертьевых предстал полутораметровый меч с алой рукоятью и кованым эфесом. Лезвие меча украшали фигуры чудищ, крылатых людей и каких-то зубастых растений.

— А это… зачем он тебе? — озадаченно проговорила Наталья Михайловна.

— Не знаю! Дрогнула душа, не мог пройти мимо. Половину всех своих песет отвалил за этот меч.

— Но ведь… милиция отнимет. — Наталья Михайловна, выбитая из привычных представлений о том, что следует покупать за границей, мучительно искала верный тон. Она не могла понять этой покупки, не могла допустить, что человек отваливает кучу денег за вещь, которая если что и вызовет у соседей, то смех, безудержный обидный смех.

Наталья Михайловна почувствовала себя униженной.

И это понятно.

Так ли уж редко людей оскорбляют разорительные, с их точки зрения, покупки, поступки, поездки, подарки, которые позволяют себе знакомые? Что делать, Наталья Михайловна, сама того не сознавая, все увиденное, услышанное, кем-то купленное, привезенное, даже украденное невольно примеряла к себе, словно бы все в мире делалось только для того, чтобы узнать, как она к этому отнесется.

— Это же холодное оружие, Вовушка! — Наталья Михайловна решила, что искренняя озабоченность будет наиболее уместной.

— А! — Вовушка беззаботно махнул рукой. — Авось! Преследуется не владение холодным оружием, а его ношение. Постараюсь не носить меч на работу. Разве что в крайнем случае, когда все другие доводы будут исчерпаны!

— И таможенники пропустили? — спросил Вадим Кузьмич.

— Пропустили! Они спрашивают, что это, дескать, такое у вас, молодой человек, под мышкой? Боевой меч, говорю. Они в хохот. А я уж в общем зале. Представляете, пройдет десять, пятьдесят, сто лет, а он висит на почетном месте, и мои внуки говорят: «Этот меч наш дед привез в прошлом веке из Испании!» Что скажете?

— Нет, Вовушка, ты молодец! — воскликнул Вадим Кузьмич. — Честно говорю — завидую. Я бы не решился. — Он подержал меч в руках, словно прикидывая его вес, провел ладонью по лезвию, подышал на него, смахнул набежавшее облачко. Взяв меч за рукоять, Вадим Кузьмич повернулся к зеркалу и принял воинственную позу. — Хорош, да?

— Никогда не видела ничего более несовместимого! — резко заметила Наталья Михайловна.

— Да?! Полагаю, дорогая, ты ошибаешься. Пошли, Вовушка, водку пить. — Вадим Кузьмич поставил меч в угол и первым прошел в комнату.