Как мужик счастье искал

Отец выздоровел - хвать за топор, а топора-то и нету. А сыны говорят:

– Вот что, тятька! Хватит печку боками вылеживать. Захребетника нам в хозяйстве держать вовсе даже без пользы. Может, ты пахать да боронить по хворости своей не можешь, а за скотинкой ходить, да двор мести, да баньку топить, похлебку варить - исхитрись! А будешь сызнова лестницы колотить - так мы тебя со двора взашей погоним, хоть ты и батька наш. Так и знай. Наше слово крепко!

Батька сказал:

– Ага, - и стал справно из-под скотины выносить и двор мести. Только нет-нет, да на небо посмотрит. А в самое лето опять к попу отправился. Говорит:

– Строил я лестницу, да упал! Как же мне до неба добраться?

Поп квашеной капустой хрупает и молчит. А когда целую миску схрупал, отвечает:

– Дурень ты, мужик. Разве ж так на небеса попадают? Кто же в царствие небесное по жердинам да немытый-нечесаный, в лаптях лезет? На небеса легким, бестелесным ангелочком вспархивают. Душой сизокрылой возносятся. И за то получают вечную благодать. Вечную! Понял?

– Ага!
– сказал мужик.

Пришел домой, лег на сундук, руки на груди сложил пучочком и стал ждать, когда душа из него сизокрылым ангелом вон выпорхнет. Лежит так день, лежит два. От еды отказывается, на двор не ходит, про себя терпит. И вот-вот уже, кажется, за счастьем отлетит. Уж нисходит душа на самый на краешек язычка и на цыпочки привстает. Кажется, дыхни легонько, и с дыхом тем последним воспарит душа в синеву небес, навстречу вечному блаженству.

Но никак не дают папашке последний дых изо рта выпустить.

– Дедунька! Ты мне помочь пришей!
– просит внук и теребит мужика за ус.

– Бабка пришьет!
– отвечает дед и снова в потолок смотрит.

– Дедунька! Помочь пришей!
– канючит внук.

– Кышь отседа! Проклятушший!
– кричит дед. Душа соскакивает с языка, ныряет в самое нутро и долго не хочет оттуда вылазить.

– Ну-ка слезь с сундука. Че разлегся - не кровать чай! требует невестка. И тащит со дна сундука льняные мужнины шаровары.

А то соберутся со всей деревни старухи и такой вой учинят, что любой покойник, даже при жизни глухим бывший - не выдержит. А еще мыши ноги топчут, котище когти о голые пятки дерет, тараканы под рубахой да под штанами туда-сюда шастают, мухи глаза засиживают, клопы под мышками ворочаются, кровь сосут - спасу нет. И целый день, целый день галдеж. Дети орут, коты орут, бабы ухватами гремят, сыны жен-молодух по углам жмут, а те ну визжать во всю глотку. Тьфу! Маета одна!

Не выдержал мужик таких измывательств - встал и пошел сызнова к попу.

– Что же мне делать?
– говорит.
– Где счастье сыскать?

Долго поп книги толстые листал.

– Вот, - говорит.
– Там хорошо, где нас нет!

– А где это?
– спросил мужичонка.

– Не знаю. Про то в книге не писано!
– отвечает поп. Наверное, где нас нет.

– Ну и ладно, - сказал мужик и шапку оземь кинул.

Пришел домой, взял котомку и айда куда глаза глядят!

Только из ворот вышел, догоняют его сыновья и говорят:

– Вот что, тятька. Ты свои лапти новые сымай. Они тебе без надобности. Тебя все одно волки задерут. А в лаптях лыко новое, им сносу не будет. В них хошь в поле, хошь в церкву пойти можно. А мы тебе за лапти сала кусок дадим, - и дают кусок сала с ладонь.

Снял мужик лапти и босиком пошел.

Только внук за ним бежит и гундосит вслед:

– Дай, деда, сальца куснуть, а то у меня пузо рычит! Да-а-а-ай! Деду-у-лька!
– и за штаны сзади дергает.

Ладно, дал деда внуку сала куснуть. А у того зубы с пол-аршина и остры, что ножики. Раз - и нету сала, еле пальцы уберег.

Пошел мужик дальше без сала, а его другие внуки догоняют и криком кричат:

– Ага! Ты Ваньке целую шматину сала дал, а нам фига! Отдавай нам тогда котомку, - а сами глазищами зыркают и с дороги камни подбирают.

Отдал дед котомку и рубаху снял. Только штаны да нательный образок оставил.

А внуки тут же котомку и рубаху делить стали - галдеж подняли, друг дружке в ухо кулаками бьют и ругаются в точности как их тятьки под праздник. Посмотрел на это мужик, и так ему счастья отыскать захотелось, что хоть тут же ложись и помирай!

Долго шел мужик, не день, и не два, и не десять. На три раза пятки стоптал. И пришел в деревню. Деревенька, прямо скажем, неказистая, то есть до последней степени. Избы покосившиеся, солому с крыш ветром повыдергало, заборы из земли, как гнилые зубы, торчат. И никого не видно - ни собак, ни индюков, ни кур. Даже мухи не летают! Что за напасть?

Вдруг видит путник - на крайней избе, на стрехе, сидят, обвив ногами стропила, мужики в драных-передраных тулупах. Сидят и молча перед собой смотрят.

– Эй, дядьки, вы чего на крышу забрались?
– спрашивает путник.

Мужики ухом не ведут.

– Эге-гей!
– в другой раз спрашивает путник и кидает в крайнего мужичка комом сухой земли.

– Тьфу! Привязался!
– с досады сплюнули дядьки себе на бороды и выслали парламентера.

Крайний дядька сполз пузом по бревну, подвернул подол тулупа, перекрестился и - скок вниз.

– Че надоть?
– спрашивает мужичок, сойдя на землю, а сам глазом на дорогу косит.

Путник в него пальцем тычет и говорит:

– Тулуп-то зачем? Лето чай!

– Тулуп-то?
– отвечает мужик и - хлоп - вытряхивает из тулупа целую тучу моли. Моль, понятное дело, улетать с насиженных мест не желает, на ветру вьется, мельтешит и норовит ткнуться обратно в теплое нутро меха.
– Зима скоро, вот и тулуп, отвечает мужик.
– А тебе чево?

– А на крышу зачем залезли?

– Так жрать охота.

– А-ааа...

Тут мужики на крыше зашевелились, загалдели разом.

– Никак сняслась!
– всплеснул ручками дядька и в дом побежал.

Мужики, подобрав полы тулупов, один за другим скок-поскок попрыгали на землю.

Давешний мужичонка пыхтит, тащит из избы огромную чугунную сковороду. Сковорода в дверь не пролазит, упирается в косяки краями. Мужичонка с разгону толкает ее тощим животом - того гляди развалит всю хату. Остальные мужики отковыривают от стен щепу, разводят костер. Наконец косяки подрубили, сковороду выдернули, поставили на огонь, расселись кружком, глазами блестят, ладонь о ладонь потирают.

– Вота какое!
– говорит старшой из дядьков и торжественно показывает зажатое меж пальцев воробьиное яйцо.

– У-у-у!!
– радостно гудят мужики.
– Крупное! Ого-го! Ташши его скорей на огонь! Терпежу нету!

Старшой берет ножичек и аккуратно так разбивает яйцо в самую середину сковороды.

Стали ждать. И путник стал ждать.

– А ты че ходишь?
– спрашивают дядьки путника, не отводя, однако, глаз от сковородки.

– Так, счастья ишшу.

– А зачем оно тебе? Шшастье-то? /