Как общаться с вдовцом

— Мудак! — орет он, пытаясь меня стряхнуть; труба ходит ходуном, а кронштейн прогибается под нашей тяжестью. — Слезь с меня, черт тебя подери!

— Вали из моего дома ко всем чертям! — рычу я на него. А потом изогнутое колено трубы, на котором мы висим, хрустит, как куриная косточка, и мы, описав в воздухе дугу, срываемся со стены на землю. Джим тяжело приземляется на меня, расплющив меня, точно кусок мясного рулета, я буквально чувствую, как рвутся легкие, когда из них выходит весь воздух. Не успеваю я перевернуться, как Джим рывком поднимает меня на ноги и снова швыряет на землю.

— Сукин сын! — ревет он, и все, что я вижу, — его босые ноги на траве.

Джим приближается ко мне, и вот я снова лечу по воздуху и приземляюсь лицом в траву. Я бы мог за себя постоять, но двор кружится, словно карусель, рот разучился дышать, и воздух не доходит до легких. В конце концов, подростком я занимался карате с сэнсэем Гольдбергом из «Ассоциации молодых христиан». Верхний блок, ответный выпад, удар ногой сбоку в колено, рубящий удар ладонью по шее. Я могу причинить боль. Но перед глазами все плывет, отрывочно, под косым углом, я вижу лишь дом, небо, Энджи, бегущую ко мне с перепуганным лицом, и Джима, у которого из носа идет кровь — неужели я разбил ему нос? Тут Джим снова надвигается на меня. Где-то вверху я слышу, как Клэр верещит:

— Отстань от него, ублюдок!

Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги, Джим тут же вцепляется мне в горло и швыряет меня на стену дома. Я и представить себе не мог, что мы так близко к дому. Может, он меня сюда приволок за шиворот? За его плечом я замечаю лицо Энджи, вижу, как ее губы шевелятся. Со мной такого не могло случиться: ведь я хороший, я вдовец, и где это видано, чтобы с такого парня семь шкур спускали на собственной лужайке у соседей на виду? Земля плывет у меня под ногами, меня шатает. Джим промахивается, его массивный кулак со свистом пролетает мимо моего носа, не задев меня. Словно в замедленной съемке, я вижу следующий кадр, различаю удар, могу вычислить кривую его траектории. На этой руке Джим носит вызывающе-крупное кольцо на память о колледже — такое большое, что хочется преклонить колени и поцеловать кольцо, будто Джим — патриарх Роклендского колледжа. Но я не поднимаю рук, чтобы поставить блок, и не наклоняю голову. Я понимаю, что сейчас Джим меня ударит, и удар будет мощный и целенаправленный — всем ударам удар, с его-то весом, он размозжит мне лицо. Но, тем не менее, мои руки бессильно висят вдоль тела. Краем глаза я замечаю в воздухе чей-то темный силуэт и тут же оказываюсь на земле, как и Джим с Рассом, который прыгнул с крыльца, чтобы нас разнять. Расс бешено молотит Джима кулаками, а Джим катается по земле, схватившись за голову: они сцепились, как Годзилла с Кинг-Конгом, а я — словно белокурая цыпочка, разрывающаяся между ними. Я пытаюсь оттащить Расса, и он заезжает кулаком точнехонько мне в скулу, в дюйме от глаза. У меня рябит в глазах, и я тяжело оседаю на землю. Расс соскакивает с Джима и несется ко мне, ругаясь и прося прощения, а Энджи подбегает к Джиму. Всем влетело, победивших нет. Драка прекращается, словно по волшебству — так же молниеносно, как началась. Я хватаю ртом воздух и чувствую, как у меня под глазом набухает свежий синяк — там, куда Расс заехал кулаком. Я чувствую во рту привкус крови. Расс плачет, Энджи плачет, Джим дрожит, вдалеке слышна сирена. Я хватаю ртом воздух, двор кружится медленнее, и если бы мне удалось вдохнуть, то я бы мог все уладить — если бы мне только удалось открыть рот и пустить воздух в легкие, если бы кислород попал в кровь, то я бы точно все уладил, но сирена звучит громче, и вот уже во двор выскочила Клэр, она стоит на коленях возле меня, что-то говорит, но я не слышу ни слова: в ушах у меня, словно водопад, шумит кровь. Я переворачиваюсь на бок и вижу — за коленом Клэр, за ногами Расса, за переплетенными силуэтами Джима и Энджи — коричневого кролика на том конце двора. Кролик сидит в тени туй, разделяющих участки, и смотрит на меня. Кролик думает обо мне всякую чушь, он молча осуждающе глазеет на меня, а я хватаю ртом воздух. Я просто пытаюсь вдохнуть.

Энджи и Клэр убалтывают копов. Вместе они ослепительно красивы, так что молоденькие, стриженные под ежик копы не знают, с кем из них сначала заигрывать. Слышны извинения, объяснения, игривые смешки, Энджи и Клэр улыбаются и кивают копам, а те пялятся на их грудь. Смущенным полицейским на пальцах объясняют сложные взаимоотношения, связывающие таких разных членов нашей семьи. Отец, мачеха, отчим, сестра, которая у него гостит, — с первого раза не понять. Но в конце концов становится ясно, что обвинения нам никто не предъявит и протокола составлять не будет. Наши дамы трогают копов за плечо, щурятся, благодарно пожимают им руки. Обычная семейная ссора, которая немножко вышла из-под контроля, но сейчас все, конечно, уже в порядке. Копы оглядывают Джима, Расса и меня: мы так и сидим там, куда приземлились в рукопашной. Мы киваем, изо всех сил пытаясь выглядеть пристыженно и покорно, но мы не красавцы, так что копы с нами не говорят. Я отключился, и речь зашла было о скорой, но я быстро пришел в себя, и Клэр убедила всех, что скорую вызывать не нужно. И вот, бросив прощальный жадный взгляд на объединенный фронт Энджи и Клэр, копы неохотно забираются в патрульную машину и уезжают. Энджи запихивает Джима на пассажирское место «БМВ», и, как только дверь захлопывается, он закрывает лицо руками и захлебывается от рыданий. Мы с Рассом отводим взгляд — так инстинктивно поступают мужчины, когда другие мужчины плачут.

Наконец мы остаемся втроем. Мы сидим на крыльце, возбужденные от избытка эндорфинов и адреналина, который все еще бродит по нашим венам. Мы болтаем, как обычно болтают люди, пережившие потрясение. Мы соединяем три точки зрения в единый рассказ, которому суждено стать официальной версией событий, первоисточником всех будущих обсуждений.

Клэр идет в дом и возвращается со льдом в двух пластиковых пакетах на молнии — для моего лица и кулака Расса.

— Ну и фингал у тебя, — сообщает мне Расс.

— Нашел чем гордиться.

— Я случайно. Ты под руку попался.

— Ты должен был сидеть в доме.

— Я не мог тебя бросить. Тебе бы надрали задницу. Со мной это не прокатит, чувак.

— Я сам со всем разбирался.

— Не стоит благодарности. О боже!

— Ладно. Спасибо, что разозлил Джима, а потом заявился сюда, чтобы я расхлебывал кашу, которую ты заварил. Спасибо, что врезал мне по морде и навесил фонарь за два дня до свадьбы сестры.

— А еще я спас твою задницу. Мы бы до сих пор твои зубы с газона собирали.

Я вздыхаю сквозь пакетик со льдом.

— И за то, что спас мою задницу.

— Пожалуйста.

Со всех сторон доносится ежедневный саундтрек пригородного утра; квартал оживает. Ритмичный шепот дождевателей, вой газонокосилок и машин для удаления листьев, жужжание гаражных дверей, визг тормозов школьных автобусов. Из домов выходят люди — свежевыбритые, с вымытыми шампунем волосами — и начинают новый день. Им есть, чем заняться, есть, куда пойти и с кем встретиться; они добились относительного успеха, они активны и стремятся достичь большего. Мы наблюдаем из партера, словно балетный номер, как они занимаются своим обычным делом — живут. А мы трое сидим на заднице и удивляемся, откуда у них столько сил.

Глава 34

Мы с Рассом покупаем продукты в «Супер Стоп & Шоп». Мы набираем бутылки с газировкой, пакеты чипсов, спагетти, банки с томатным соусом, белый хлеб в больших количествах, пасту для сэндвичей и замороженные полуфабрикаты. Все, что мы покупаем, содержит максимальное количество химикатов и требует минимального приготовления. Мы не сравниваем бренды, не ищем рекламные листовки и купоны на скидку, ведь мы скоро станем миллионерами, так что цена не имеет значения. Мы не думаем о калорийности: мы молоды, стройны, печальны и прекрасны, сияем от горя и будем есть все, что захотим, когда захотим, и абсолютно без вреда для себя. Мы несемся по супермаркету, как юные принцы крови, как лучшие летчики-истребители, хватая все, что заблагорассудится; нас опьяняют безграничные возможности созданной нами новой альтернативной семьи. На нас обрушились удары судьбы, нам обрезали крылья, но мы восстали из пепла и возвысились над домохозяйками из пригорода, которые не сводят с нас обожающих глаз, накладывая в тележки свежие овощи и курицу. Мы — семейка из комедийного сериала, из диснеевского фильма, смелый социальный эксперимент. Мы покупаем мешки замороженных куриных наггетсов и картофеля фри. Нам понадобится еще одна морозилка.

На моей левой скуле красуется фиолетовый синяк, который саднит не переставая. Я то и дело хватаюсь за него, вынужденно исследуя новый рельеф плоти — так раскачиваешь языком шатающийся зуб. В отметине насилия, несомненно, есть что-то приятное — своего рода подтверждение мужественности, даже несмотря на то, что появилась эта отметина от случайного удара того самого парня, которого я вроде как защищал. Мне пустили кровь во время жестокого обряда инициации, я заслужил новый статус в племени. С момента героического сражения с Джимом прошел всего лишь день, и через меня все стороны договорились, что для Расса будет лучше переехать ко мне, желательно немедленно. Теперь я отвечаю за этого мрачного, запутавшегося, озлобленного парня, за это длинноволосое татуированное вместилище гнева и скорби. Я отчим. Дурная шутка, мерзость, мина замедленного действия. Все отлично. Мы набираем продукты и подначиваем друг друга — наша собственная специфическая разновидность тонкой иронии, приправленной любовью. Мы будем оттачивать остроумие до совершенства, пока оно не станет нашим отличительным знаком, как у Хепберн и Трейси [27] ; если честно, я никогда не видел Хепберн и Трейси, но уверен — мы гораздо смешнее. Я беру продукты с полок и бросаю их Рассу, как футбольный мяч, все идет без сучка без задоринки, но в конце концов Расс промахивается, и обернутая пленкой половинка арбуза с глухим стуком шлепается на пол и раскалывается.

27

Имеются в виду американские актеры Кэтрин Хепберн (1907–2003) и Спенсер Трейси (1900–1967), которые вместе сыграли в таких фильмах, как «Женщина года», «Угадай, кто придет к обеду?», «Ребро Адама».

— Черт, — произносит Расс.

— Невероятно. Ты промахнулся.

— Чувак. Он и рядом не пролетал.

— Я думал, ты возьмешь влево.

— Я притворился, что возьму влево.

— Неплохо.

— Бери другой.

— Мы не можем вот так просто положить этот обратно на полку. Ты разве не слышал: разбил — покупай?

— А ты разве не знаешь, что покупатель всегда прав?

— И что бы сделал Иисус?

— Иисус бы не уронил арбуз, как девчонка.

— Положи в тележку.

И вот в этом загвоздка. Мы по-дружески болтаем, по-товарищески делим кров, по-братски общаемся, но в какой-то момент я как опекун обязан настоять на своем. Рассу, как никому другому, нужен хороший пример, и раз уж я в это ввязался, то должен соответствовать — неважно, гожусь я для этого или нет. Допустим, это был аванс на будущее, и все-таки, несмотря на всю неубедительность моих полномочий, надеюсь, что, к собственному удивлению, я открою в себе доселе неведомый кладезь зрелости, копившейся, словно проценты с капитала, что позволит мне проявить мудрость и установить дисциплину, но так, чтобы это не сказалось на моей общей безбашенности. Я пока не решил, как именно ступлю на территорию таких сложных вопросов, как секс, наркотики, прогулы и порнуха в интернете, но, ей-богу, в ситуации с расколовшимся арбузом я могу подать добрый пример: несколько секунд побуду белым и пушистым, чтобы все пошло удачно и мы с честью вышли из первого нравственного испытания.