Как приручить Обскура

— Ты так долго был мной, — задумчиво сказал он, разглядывая своего тюремщика, слегка склонив голову набок. — Я смотрю, одеваться научился. Хоть что-то полезное у меня перенял… А что ещё, интересно, у нас с тобой общее? — он уткнулся в висок указательным пальцем, рассеянно прикрыл губы. — Кошмары?.. — наугад спросил он.

Гриндевальд еле заметно вздрогнул.

— Что тебе снится, Геллерт? — задумчиво спросил Грейвз. — Зеркала?..

У Гриндевальда сузились глаза, на губах повисла брезгливая усмешка. Неужели попал? Неужели они и правда были настолько похожи, как колдография и её негатив?

— Неужели, Геллерт?.. — Грейвз поднял брови. — Ты решил позаимствовать даже мои кошмары? А я так надеялся, что ты хоть что-то оставишь нетронутым.

Лицо у Гриндевальда было непроницаемым, но глаза горели. Он смотрел на Грейвза, не отрываясь. И бледнел.

— Ты просыпаешься утром, и тебе кажется, что сегодня ты не сможешь подняться, — негромко сказал Грейвз, будто разговаривал с самим собой. — Одеяло такое тяжёлое, будто сделано из свинца. Давит на грудь, ты не можешь дышать… ты лежишь, заставляя себя пошевелиться. Заставляешь, приказываешь себе, уговариваешь себя… Потом наконец встаёшь. На ходу протирая глаза, шаркаешь умываться, как дряхлый старик, которого не держат ноги. Ты чувствуешь, что тебе четыреста лет. Ты включаешь воду…

Грейвз говорил всё медленнее и видел, как у Гриндевальда там, по другую сторону, останавливается взгляд, обращается внутрь себя. Он не ожидал, что попадёт так точно, так больно. Но милосердия к человеку, который сидел там, за картинной рамой, у него не нашлось. Грейвз собирался мстительно насладиться его агонией. В конце концов, он не зря просиживал штаны в комнате для допросов и раскалывал самых стойких, даже не применяя легиллименцию.

Ублюдок слишком долго копался в мозгах Грейвза. Почувствовал себя там, как дома. Вот только дом оказался с сюрпризом, и кошмары прилипли к тому, кто их туда положил.

— Ты включаешь воду и брызгаешь себе в лицо, наклонившись над раковиной, — медленно продолжал Грейвз. — Потом разгибаешь спину, и сквозь пальцы смотришь на своё лицо в зеркале… И видишь чужие глаза. Чужие брови. Чужое лицо, — тихо сказал он.

Наконец-то рассказывать что-то личное было так просто. Грейвз проживал это ночь за ночью, утро за утром. В его голосе, в его словах была тяжесть, горечь и отчаяние. Он говорил всё тише. Почти шептал.

— Ты так долго был мной… что забыл, кто ты. Ты вдруг понимаешь… что не помнишь своего имени. Это страшно, — тихо проговорил он, глядя Гриндевальду в глаза. В разноцветные глаза на бледном застывшем лице. — Это глупо, нелепо и страшно — ты не помнишь, кто ты такой. Но вдруг ты видишь на раковине какую-то мелочь… Запонку, забытую с вечера. Платок с монограммой. Шкатулку с бритвой… — Грейвз подался вперёд, болезненно хмурясь. — Ты смотришь на монограмму, разбираешь две буквы — и с облегчением выдыхаешь… Ты знаешь имя.

Он тепло улыбнулся, наклонил голову.

— Тебя зовут Персиваль Грейвз. Ты — это я. Геллерта Гриндевальда больше нет. Он исчез, — Грейвз взмахнул рукой, — его никогда не было. Его никто даже не помнит. Никто не знает, кто такой Геллерт Гриндевальд. Никто не видел его лица.

Он тихо засмеялся, наблюдая, как человек перед ним облизывает сухие губы и пытается что-то сказать, но не может.

— Персиваль Грейвз — повсюду, — ласково сказал Грейвз. — В твоём зеркале. В утренней газете. Во всех утренних газетах. Даже если ты выбежишь на улицу, чтобы найти там спасение, каждый встречный скажет тебе: «Добрый день, мистер Грейвз». «Как дела, мистер Грейвз?» «Рад увидеться, мистер Грейвз!» И так долго жил моей жизнью, — вкрадчиво говорил он, — что не заметил, как она сожрала тебя. У тебя моё имя, моё лицо, мой дом, мои сны — у тебя не осталось ничего, что было твоим. Ты стал мной… А когда это случилось, — прошептал он, — ты сам начал всё забывать. Ты не помнишь другого лица, кроме моего. Ты не помнишь другого имени, кроме моего. Тебя больше нет.

Гриндевальд резко втянул ртом воздух. Лицо у него было белым, под стать волосам. Грейвз посмотрел на него с откровенным удовлетворением и весело спросил:

— Что ты делаешь, когда твоё отражение говорит тебе — «Привет, Перси»?.. Тебе хочется разбить зеркало кулаком?.. Хочется вскрыть себе горло осколком? Ты думаешь, что должен найти и убить меня, и тогда колдовство развеется?.. Нет, Перси, — с мстительным удовольствием улыбнулся он, — ты не можешь меня убить. Это я владею твоим телом, твоими снами, даже твоими мыслями. Ты не сможешь поднять на меня руку. Ты ведь просто моё отражение в зеркале, — и Грейвз легко, молодо улыбнулся. — Привет, Перси.

И подмигнул. Гриндевальд вздрогнул, провёл рукой по лицу. В глазах у него металась паника, он пытался совладать с собой, сжимал кулаки, стискивал зубы, прожигал Грейвза взглядом.

Грейвз беззвучно смеялся. Он был счастлив. Он знал, что этот кошмар больше никогда не придёт к нему. Он отдал его настоящему владельцу. Пусть наслаждается. Пусть боится. Пусть сдохнет.

— Геллерт! — раздался возглас откуда-то из-за рамы. Гриндевальд вздрогнул всем телом, встал, развернулся на голос.

Это был Нокс Валентайн. Грейвз всё ещё улыбался, но цепкий взгляд ощупал вошедшего с головы до ног. Что он тут делает? Он ведь должен сейчас быть в Америке.

— Перси, — тот взмахнул рукой и улыбнулся, будто старому приятелю.

— Неудачное время для разговора, — сквозь зубы сказал Гриндевальд. Он уже успел отдышаться и выглядел бледным, но очень и очень злым.

— Геллерт, что происходит? — мягко спросил Нокс. — У нас был уговор, а ты не отвечаешь на письма.

— Мне некогда, — раздражённо отозвался тот. — Я дам знать, если ты мне понадобишься.

— Геллерт, моих товарищей беспокоит, что ожидание несколько… — он пошевелил пальцами, — затягивается. Нам нужны были результаты ещё три месяца назад.

— Что я тебе говорил, — Грейвз кивнул на Валентайна. — Теперь видишь, что я был прав?

— Я оставил Америку на тебя, не забивай мне голову своими проблемами и не путайся под ногами! — рявкнул Гриндевальд.

— Геллерт, ты, кажется, не понимаешь… Перси, заткни уши, — Нокс ухмыльнулся. — Мы договаривались, что финансируем тебя в обмен на помощь…

— Вот моя помощь, — Гриндевальд кивком головы указал на Грейвза. — А сейчас отвяжись. Я занят.

— А Серафина? — настойчиво спросил Нокс.

Гриндевальд всем корпусом развернулся к нему, в его глазах появился опасный блеск.

— Что — Серафина? — холодно спросил он.

— Я предупреждаю тебя, Геллерт, что если ты не выполнишь условия нашей сделки — ты пожалеешь, — абсолютно спокойно сказал Нокс. — И репутация величайшего тёмного волшебника тебе не поможет. Ты знаешь, что на кону — очень большие деньги, за мной стоят очень серьёзные люди. Они хотят получить результат в ближайшее время, и их не волнует, как ты этого добьёшься. Мы решили, — Нокс потёр ногти о рукав, внимательно посмотрел на них, — что новое пожертвование не поступит, пока мадам Пиквери остаётся у власти.

Гриндевальд шатнулся назад, выхватил палочку.

— Результат!.. Сейчас ты получишь свой результат!.. Не смей мне угрожать, тупая скотина! Подавись своим результатом!..

Гриндевальд взмахнул палочкой. Нокс закрылся щитом, но яркая вспышка разбила его с нежным звоном, врезалась в грудь, растеклась переливающимся золотым пятном.

— Что за… Что это… — Нокс отпрянул, схватился за грудь, в каком-то странном порыве дёрнулся в сторону: — Грейвз!..

Но даже если бы Грейвз понимал, что происходит, помочь он бы не смог. Золотое пятно залило фигуру Нокса, поглотило лицо, редкие волосы, полные пальцы, брюки, ботинки, шнурки… Он остался стоять, схваченный в резком движении, со страхом и изумлением на лице. Золотой с головы до ног.