Как приручить Обскура

Ильверморни стоит в горах. Когда стая грифонов взлетает в небо, унося в долину воздушные сани с выпускниками, их крылья закрывают небо. Сойка Летящая Через Дождь сменил школьную форму на кожаные штаны и длинную рубаху. Белое орлиное перо, полученное от отца в день поступления в школу магии, выкрасил в две полосы: голубой и клюквенный. Теперь он может носить его в волосах, и ветер от крыльев треплет его, отклоняя назад. Персиваль в светлом льняном костюме, с лёгким чемоданчиком в руке, стоит рядом, они оба смотрят вслед грифонам.

— Иди со мной, — говорит Сойка, прикрываясь ладонью от солнца.

Персиваль глубоко вздыхает, расправляя плечи.

— До твоего стойбища триста миль, — говорит он. — Это десять дней пути.

— Неделя, — говорит Сойка.

— Обязательно идти пешком?..

— Конечно.

— Мы же маги! Почему нельзя аппарировать?..

— Потому что испытание начинается прямо сейчас, — говорит Сойка, повернувшись к нему, и видит в ответном взгляде хмурое упрямство.

— Это тебе тоже духи сказали?.. — язвительно спрашивает Персиваль.

Сойка пожимает плечами.

— Стойкость не купишь и не наколдуешь. Если тебе это не понятно — просто возвращайся домой.

— Какой ты зануда, — говорит Персиваль, и больше ни о чём не спрашивает.

Они достигают стойбища спустя восемь дней. Персиваль мысленно проклинает себя, своё упрямство, Сойку и его идиотские ритуалы — но молчит, потому что им нельзя разговаривать.

Персиваль сам не знает, что его толкнуло на это пойти. Наверное, нестерпимое желание сделать что-то по-своему. Для себя. Когда он вернётся, дома его ждёт очередной разговор про карьеру. Отец хочет отправить его во Францию, по дипломатической части. Жизнь представляется простой, предсказуемой и ровной, как заправленная простыня. Для чего он учился? Зачем ему магия? Он завидует Сойке, которого не мучают эти вопросы. Сойка станет шаманом, будет жить среди своих, отгонять от племени злых духов и знать, что делает что-то важное. Персиваль будет жить в Европе, болтаться на светских приёмах и умрёт от скуки раньше, чем успеет что-то совершить. Вот и весь смысл жизни.

Им нельзя разговаривать, потому что мёртвые не говорят. Они убили друг друга ещё в начале пути, спустившись в долину — ритуально, конечно же. На предплечье до сих пор саднит глубокий порез, который оставил ему Сойка, от души полоснув ножом по руке. Кровь давно запеклась и стёрлась, вскоре останется только шрам. Сначала он будет розовый, потом побелеет. Первый шрам, который он получил — и хотя это глупо, Персивалю хочется им гордиться. Может быть, это просто дурацкий древний обычай, а может быть, Сойка прав.

Персиваль всю жизнь делал то, что от него ждали. То, что должен, то, что обязан. Только не он сам выбирал, что и кому он должен — и когда он вообще успел задолжать?.. Он хочет выбирать сам. Ему хочется выбора посложнее, чем между яблоком и апельсином на завтрак, между одной или другой пижамой. Ему хочется выбирать свою жизнь. Но отец ждёт, что он будет хорошим сыном, и это мучительно.

Они идут сквозь леса, пока светит солнце, едят всё, что попадается на глаза. Иногда это дикий мёд, иногда рыба из ручья. Как-то раз им встречается дикая малина на просеке, и они застревают на несколько часов, не в силах оторваться от сладких, набухших от солнца ягод. Они всё время молчат, но через несколько дней им становится достаточно прикосновения или взгляда, чтобы понять друг друга. По ночам они лежат у костра, и Сойка тихо плачет — прощается с детством. Чтобы что-то ушло легко, его нужно проводить слезами, говорил он. Персиваль садится рядом, прислоняясь к дереву, и кладёт руку ему на плечо. Он не уверен, что ему хочется плакать — он не уверен, что у него было детство, которое он бы мог проводить. И снова завидует.

Льняной костюм истрепался, на нём пятна от травы и ягодного сока, от коры деревьев, от крови, от углей из костра. Он пропах дымом и потом. В лёгком чемоданчике можно найти десяток ему на замену, но Персиваль не меняет его. Мёртвым не нужна красивая одежда.

На девятый день, пустые и лёгкие от голода и усталости, они достигают стойбища, где живёт племя Сойки. У реки стоят разноцветные типи из шкур и полотна, племя живёт своей жизнью: дети бегают друг за другом по утоптанной земле, женщины разделывают мясо и готовят еду, старики сидят у костров и разговаривают. Персиваль оглядывается с любопытством. Ему странно слышать человеческую речь — кажется, за время пути он сам разучился разговаривать. Шаман в длинном уборе из перьев, обвешанный какими-то непонятными Персивалю костяными ожерельями и резными деревянными бусами, встречает их в центре деревни. Поит холодной водой из расписного деревянного черпака и отводит вглубь леса, подальше от стойбища, не дав даже передохнуть. Забирает все их вещи, одежду до нитки, оставляет два ножа и два шерстяных одеяла. Щупает сухими коричневыми пальцами предплечья, проверяя глубину пореза, закрашивает их широкой красной полосой, которая тут же въедается в кожу, и уходит.

Персиваль угрюмо заворачивается в одеяло. Он устал, он голоден, его слегка знобит от истощения — а ещё он ужасно не любит оставаться голым. Сойка спокойно берёт нож и идёт рубить ветки для хижины. Персиваль пытается как-то пристроить одеяло на бёдрах, но у него нет даже верёвки, чтобы подпоясаться, так что в конце концов он бросает свои цивилизованные замашки и идёт помогать Сойке.

К вечеру они возводят вполне сносный каркас, переплетая длинные шесты гибкими ивовыми прутьями и обмазывая их глиной из реки. К вечеру Персиваль смиряется с наготой и перестаёт о ней думать, тем более что голод чувствуется всё отчётливее, и он становится куда важнее внешнего вида. Но им приходится довольствоваться водой из реки и нежной белой мякотью какой-то травы с острыми листьями, которая растёт по берегу. По вкусу трава похожа на лук-порей, только слаще.

За пару дней они заканчивают постройку хижины и налаживают какой-то сносный быт. Никаких занятий у них нет. Дни и ночи проходят в полном молчании. Сойка мастерит себе примитивную острогу с каменным наконечником, и с тех пор у них есть рыба. Персиваль первый раз в жизни выслеживает и убивает мелкого зверя ради еды и испытывает по этому поводу такой восторг, что едва сдерживает крик. С тех пор у них есть ещё и мясо.

Потом он начинает испытывать мучительное желание заговорить. Хотя бы с самим собой, а не с Сойкой. Хотя бы уйти в чащу леса и там просто сказать вслух пару слов. Он сдерживается, но мысленно начинает разговаривать с собой почти постоянно.

Потом он начинает испытывать страшную тоску по прикосновениям. Они живут в лесу уже две недели — а значит, он ни к кому не прикасался с того дня, как они покинули Ильверморни. Никого не обнимал, не чувствовал ничьё тепло. Сойка, конечно, рядом, но это совсем не то. Сойка спокойный, задумчивый и даже почти не улыбается. Они не встречаются глазами по несколько дней. Персиваль уходит к берегу реки, садится на землю, обнимает колени и сидит так, разрываясь от чудовищного одиночества — пока Сойка не опускает шерстяное одеяло ему на плечи и не разжигает рядом костёр. А потом садится рядом и обнимает. Персиваля снова знобит, только теперь он не знает — от чего именно.

Он чувствует себя маленьким и бессмысленным. Он думает, что сделал глупость, ввязавшись в этот дурацкий обряд, который не приносит ему ничего, кроме неудобств, ощущения собственной бесполезности и суетливых мыслей. Он чувствует, что ему некуда деться с этого берега, потому что он не может просто вернуться назад, в Нью-Йорк — и не уверен, что ему хватит сил пройти испытание до конца. Сойка обнимает его за плечи, прислонившись головой к голове, тихонько раскачивается и мурлычет какую-то мелодию, не разжимая губ. Оказывается, если нельзя говорить — можно петь. Хотя бы так, без слов — но от этого становится легче.

Дни бегут дальше, Персиваль думает о своей жизни и о том, что будет делать потом. Он догадывается, что ни в какую Францию он не поедет. Но что будет взамен?.. Что он скажет отцу о карьере?.. Чем он займётся? Вопросы всплывают один за другим, а ответов всё нет. Так проходит ещё неделя.

И однажды в какой-то из дней, когда Сойка стоит в реке с острогой наготове, выискивая рыбу пожирнее, а Персиваль сидит неподалёку и обмазывает жирной глиной двух неощипанных лесных голубей, чтобы запечь в костре — из реки высовывается голова водяной рыси мичибичи. У неё рогатая кошачья башка, тело, покрытое крупной чешуёй, гребень по хребту и длинный, плоский извивающийся хвост. Она смотрит на Сойку. Персиваль не может крикнуть, чтобы предупредить — потому что кричать нельзя — и не может колдовать, потому что у него нет палочки, так что ему остаётся только прыгнуть в воду и наброситься на тварь с одним только ножом.