Как приручить Обскура

Грейвз поднимает на него глаза и усмехается.

— Не спрашивай, а то предложу показать.

Лоренс смеётся. Мысль о том, что Грейвз способен поцеловать его, кажется дикой.

— Спасибо, конечно… польстил. Но у меня в Олбани девушка.

— Расскажи, — предлагает Грейвз. — Я не знал. Невеста?..

— Нет… ещё нет, — Лоренс вздыхает. — Я хочу сделать ей предложение на праздниках.

— Как её зовут?

Лоренс улыбается.

— Мира… мы учились на одном факультете. Я ухаживал за ней, она, кажется, даже была не против… Я пошёл в авроры, чтобы её впечатлить, — признаётся он. — Сам знаю, что мне красотой не взять… — он пожимает плечами. — Но хорошая карьера — это ведь здорово. Уважаемая профессия. Может, со временем займу твоё место, — он улыбается.

— Не пригласишь на свадьбу — прокляну, — улыбается Грейвз в ответ, глядя на него через стенки бокала.

Они болтают о каких-то пустяках, о женщинах, о работе. Грейвз пьёт задумчиво, расспрашивает о девушке и о семье. Для человека, который интересуется мужчинами, он удивительно хорошо разбирается в том, как вести себя с женщинами.

Вот так, наедине, когда они оставляют за скобками служебные отношения, он оказывается внимательным слушателем. Кажется, он уже давно забыл, что когда-то его передёргивало каждый раз, как он смотрел в лицо Лоренсу. Сейчас он смотрит в глаза с интересом и ожиданием. И с ним можно быть собой. Можно быть простым некрасивым парнем, небогатым, слегка застенчивым, по привычке прятать себя за шутовством и острить над своей внешностью по примеру Сирано де Бержерака — и всё равно видеть этот пытливый взгляд, который направлен не на нос, который, как скала, вздымается над морем, и не на губы, которые вечно выглядят так, словно их покусали пчёлы, и не на уши, оттопыренные, как от шквального ветра. Взгляд Грейвза прикован к глазам. Тёмный, сосредоточенный. Стальной камертон в его голосе звучит мягко и почему-то немного грустно.

А потом прилетает телеграфная фея, и всё меняется.

— "Лоренс", — пищит она, порхая на стрекозиных крылышках, — "мне очень жаль. Тебе нужно знать, прежде чем ты приедешь. Мира выходит замуж за Лукаса. О помолвке объявят завтра. Может быть, тебе лучше вообще не приезжать… пока. Я люблю тебя. Агнес Марш".

Лоренс меняется в лице.

— Что?.. — растерянно спрашивает он. Грейвз кусает губы и садится, поставив локти на колени.

— "Лоренс, мне очень жаль", — опять пищит фея. — "Тебе нужно знать, прежде чем ты приедешь"…

— Хватит! — рявкает Грейвз, отгоняет фею взмахом руки, и та рассыпается разноцветной пыльцой.

Грейвз смотрит на Лоренса тяжёлым взглядом. Тот допивает вино и ставит бокал на столик, не промахнувшись.

— Извини, — говорит Грейвз.

— За что?.. — машинально спрашивает тот, сцепляя дрожащие пальцы. — Это же не ты на ней…

— Я не должен был знать. Это личное, — тихо говорит Грейвз.

Лоренс смеётся, закрывая лицо руками.

— Личное?.. У меня нет личного, — он давится смехом. — У всех есть!.. даже у тебя!.. А у меня — нет личного!

Грейвз дотягивается до его руки, тот отбрасывает её:

— Не надо!.. Мне не нужна жалость! Я знаю, что я урод! Не повезло!

Он вскакивает.

— Кто я есть, что я могу, что я думаю, делаю — этого никогда не будет достаточно, — почти спокойно говорит он. — Никому. Ты же сам смотрел на меня, как на жабу. Я знаю. Я сам на себя так смотрю.

Грейвз встаёт, но Лоренс отшатывается в сторону.

— Не надо… вот только не надо меня жалеть.

И убегает.

Буквально.

Грейвз появляется у него на пороге вечером, через три дня. Серьёзный, как памятник, с бумажным пакетом какой-то еды — судя по объему, её там много, но сверху торчит только длинный французский багет, пучок зелени и морковные хвосты, а ещё тянет запахом сыра и ветчины.

— Подаяние мне не нужно, — хмуро говорит Лоренс. Он стоит в белой майке и хлопковых пижамных штанах, босиком. По полу сквозит.

— А друзья нужны? — спрашивает Грейвз, бесцеремонно отодвигая его плечом и заходя внутрь. Там накурено, из приоткрытого окна льётся свежий воздух, колыхая прозрачные занавески.

Лоренс снимает комнату в старом доме, по соседству с не-магами — усатым капитаном в отставке и парой студентов. Обстановка тут хозяйская, тоже старая. На полу — серый от времени паркет с протёртым лаком. К углу жмётся скрипучая кровать с пружинным матрасом на железном каркасе. Рядом с ней — рассыхающийся платяной шкаф, напротив — колченогий письменно-обеденный стол, заваленный книгами. На подоконнике стоит пепельница, полная окурков. Пепел лежит на спинке драного кресла под окном. В дальнем углу размещается крошечная кухня: мойка, стопка тарелок в сушилке, шкафчик над раковиной.

— Выходные кончились, но я сказал начальству, что ты болен, — Грейвз останавливается в середине комнаты и оглядывается, куда пристроить пакет.

— Ты — моё начальство. Сказал сам себе? — спрашивает Лоренс.

— Надо мной пока ещё есть другие, — серьёзно говорит тот. — Ты голодный?

— Нет.

— А я — да.

Грейвз кладёт пакет на кровать, потому что она ближе, а стол занят, выуживает морковку за длинный хвост, вытирает её ладонью и с хрустом кусает.

— Не успел пообедать, — говорит он, жуя. — Забегался. А ты как?

— А никак, — Лоренс наконец закрывает дверь, садится на разобранную кровать. Грейвз в своём шикарном пальто с коротким меховым воротником смотрится тут совершенно неуместно и вызывает раздражение, прямо как в первые дни своего начальствования. — Я всю жизнь строил на том, что женюсь на ней. В авроры пошёл из-за неё. Что мне теперь делать, я не знаю.

— Она тебя не любила, — тоном эксперта говорит Грейвз. — Если бы ты на ней женился, было бы хуже.

— Да что ты в этом понимаешь, — Лоренс кривится, забирается поглубже, приваливается спиной к стене и закрывает ноги одеялом, потому что из окна всё ещё дует, а в комнате всё ещё пахнет дымом. — Тебя никто никогда не бросал.

— Не бросал, — говорит Грейвз и вешает пальто на спинку стула, а морковный хвост кидает в раковину. — Но я знаю, что такое быть одиноким.

— Знает он, — фыркает Лоренс. — Я бы посмотрел, как бы ты это знал, будь у тебя моя рожа.

— Да что ты застрял на своей роже, — Грейвз пожимает плечами, берёт багет и разламывает на несколько частей. Садится на кровать, не спрашивая разрешения, достаёт утиный паштет и намазывает на хлеб столовым ножом, подхваченным из стакана возле мойки. — У Эскобедо вообще не лицо, а траншея — ничего, живёт, трёх дочерей воспитывает. Рождаются же как-то полу-великаны и полу-гоблины, — Грейвз кладёт на паштет ломтик сыра, кусает и делает паузу, чтобы прожевать, прежде чем продолжить: — Ну да, ты страшный. А ты хочешь, чтобы тебя за твою прекрасную душу любили?..

— Я тебя сейчас ударю, — тихо предупреждает Лоренс.

— Не боишься начальству нос расквасить? — усмехается тот.

— Ты сюда не как начальник пришёл, а как друг, — говорит Лоренс. — А другу я всегда засветить могу, если он нарывается.

— А если я тебя за это уволю?.. — Грейвз поднимает бровь.

— Значит, я и в тебе ошибся, — мрачно говорит тот. — Значит, всё это к лучшему. Не хочу работать с двуличным мудаком.

— Чтобы тебя за душу любили — надо её показывать, — Грейвз слизывает крошки с губ и вытряхивает прямо на одеяло оставшиеся продукты. Среди них оказывается бутылка вина и бутылка виски. — Ты как хочешь, а мне завтра на работу. И если я в тебе не ошибся, завтра я тебя там увижу трезвого и выбритого. Бокалы есть?