Как рассказать… Книга для школьного и семейного чтения

Ровесники Деда, какие Сталинградскую битву прошли, они по школам ходили, по детским садам, рассказывая о пережитом. Их слушали, цветы им дарили. Дед чужим рассказывать ничего не хотел. Отнекивался: «Не помню».

Он помнил. Он на всю жизнь запомнил. Но не хотел… Перед чужими людьми. Это ведь было так непонятно для тогдашнего, малого еще мальчонки. Непонятно и страшно. Как и теперь, на старости лет, после долгой жизни.

Первая ночь… Как он лежал на земле, оглушённый и голый, в отсветах жёлтого и багрового пламени горящего дома, сарая, деревьев, соседских дворов и домов.

В сатанинском вое сирен пикирующих на него «юнкерсов», за стаей – новая стая. За взрывом – взрыв. На земле и в небе. Всё ближе и ближе. Дьявольский вой до боли врезается в голову, в мозг. Грохот взрывов раздирает уши, нутро. Осколки летят, комья земли. Пальцы невольно скребут сухую глину, ища укрыва. Непрестанный вой, за грохотом – грохот. Сотрясенье земли. Треск и жар близкого пламени. Багровая ночь. Тёплое тело Трезора, кровью истекающего. И уже – ни боли, ни страха, ни теченья времени. Застывшее в полумёртвом оцепененье хрупкое детское тельце.

Мать нашла их: собаку, уже бездыханную, и сына – в чужой крови, но живого.

А город горел. Под градом бомб зажигательных всю ночь факелами вспыхивали, сгорая дотла, деревянные дома и другое строенье широко разбросанных заводских посёлков, пригородов, слобод: от Акатовки, Латошинки, Селезнёва до Балкан, Дар-горы, Бекетовки, Ельшанки. Тяжелые фугасы долбили и долбили заводские корпуса тракторного, «Баррикад», «Красного Октября», центральные улицы города, обращая их в каменные руины и братские могилы, в дыму, пыли, тяжёлом негаснущем пламени. А следом сыпались «зажигалки», ящиками, россыпью. Чтобы огонь и огонь…

На многие километры недавно живого города небесный огонь и земной сомкнулись в геенну огненную, которая с каждым часом росла, жарко дышала, взрываясь языкатыми факелами, вихрями, снопами искр, пылающих головёшек. Огневые потоки текли по земле; огневые тучи клубились в напрочь сгоревшем чёрном небе.

Бомбёжка прервалась на рассвете. Но солнце в этот день не взошло. На смену страшной багровой ночи пришла иная тьма. Низко над землёй висела пелена густого чёрного дыма. Это горел город: дома, улицы, деревья, земля. Это горела прежняя людская жизнь, оставляя лишь память: «Помню, как жили мы… в веселе и тепле…» Возле Мамаева бугра в сумеречном утре уже не было посёлка Лазурь, его улочек, домов, сараев, заборов, палисадов с цветами, садов, пышных огородов. Лишь чёрная обугленная земля дымилась в глухой немоте, безлюдной и страшной.

«От стрелы летящая… от вещи во тьме приходящая… падёт от страны твоей тысяща и тьма одесную тебе… к тебе же не приближится».

Молитва ли, судьба помогла, он остался жить возле раненой и контуженной матери, которая, словно живучая кошка, в недолгом затишье, чуя новые беды, потащила его, как думалось ей, к спасенью; к Банному оврагу, который выходил к Волге, к переправам на тот берег.

Это было здесь, где он теперь, век спустя, сидел на скамейке – старый седой дед. Рядом, под крутым береговым откосом лежала просторная гладь воды, пустынная в нынешние времена: ни теплоходов, ни барж. Лишь лодка моторная порой прогудит возле берега да редко-редко проплывёт, словно пава, тяжёлая, в нарядном раскрасе, самоходка-«нефтянка».

Тогда, а августе сорок второго, эта просторная Волга – от берега к берегу, из края в край – была словно кипящий котёл. Паромы, баржи, белые речные «трамвайчики», катера, плоты из брёвен везли в горящий город подмогу: солдат, технику, боеприпасы. А вокруг и рядом вздымались высокие всплески, фонтаны брызг, гейзеры от падающих в воду бомб и снарядов. В небе – кружево, кутерьма самолётов: наших и немецких, с рёвом ныряющих в «пике» для точной бомбёжки или на «бреющем», низко над водой, – для пушечной, пулемётной стрельбы.

Жирная копоть горящей нефти, зыбкие стены дымовых завес вокруг паромов с техникой, «шапки» шрапнельных, осколочных разрывов. Военные катера, канонерки, стреляющие по самолётам. Горящие, тонущие суда, лодки, плоты, люди, люди… В дыму и пламени.

А рядом – горящий город. Там снова и снова – налёт. Плывут по небу немецкие армады. Одна за другой. Подплывают. И с рёвом – вниз, отправляя к земле бомбовый груз. Клубы дыма и пыли, всплески бушующего пламени. Огонь и дым, огонь и смерть всему что ни есть живому. И мёртвому – тоже огонь, для истребления в прах.

Соваться на переправу днём было страшно. Ждали ночи.

В глубоком Банном овраге, в пещерах и норах его, прятались женщины, старики, детвора, пережидая день, чтобы ночью переправиться на ту сторону Волги, от неминуемой смерти убегая.

Это было давно, век назад. А теперь – тихая тёплая осень, синяя речная вода, в небе – белые чайки.

Рядом – Музей обороны Сталинграда. Высокий купол панорамы, просторные залы с оружием, снарядами, бомбами – остатками войны. На воле – клумбы с цветами, голубые ели, берёзы с ещё зелёным листом и две нарядные яблоньки-«китайки», усыпанные алыми плодами, мелкими, но приглядными, приманчивыми для детворы. А еще – как и положено музею военному – танки: КВ, ИС, Т-34, два самолёта и целый ряд артиллерии: зенитки, противотанковые пушки, гаубицы, самоходные артустановки. Большинство – наши, но есть и немецкие, с крестами.

Возле танков и орудий всегда много детворы: разглядывают, трогают, лезут на башни да лафеты, даже на стволы забираются. Детвору не страшит молчаливое железо, чужое и наше. Для детворы это просто большие игрушки. Живые танки да пушки бывают лишь на экранах телевизоров, планшетов, компьютеров. Но там – тоже игра или кино. Бояться нечего. Даже в пору вечернюю.

Век назад ночная переправа на Волге оказалась страшнее дневной. Горел город, горящая нефть стекала по берегам и плыла по теченью. Немецкие ярко-белые световые бомбы-«лампы» висели над водой, раздвигая багровые сумерки, помогая лётчикам найти цель.

По всему берегу кипел людской муравейник: раненые, женщины с детьми, старики. Крик и плач. На баржи, на катера да баркасы, на пароходы в первую очередь грузили раненых: на носилках ли, своим ходом. А уж потом остальные, кому повезёт, кто сумеет пробраться, протиснуться по трапам, по дощатым настилам в людской сумятице, толчее. И всё это в самолётном гуле и вое, в близких разрывах снарядов и бомб, шрапнельных, фугасных, в пулемётных очередях.

Для матери и мальчика это была вторая ночь ожиданья, тщетных попыток попасть на какую-нибудь баржу ли, баркас, катер, хотя бы лодку, плот и переправиться через Волгу, убегая от войны и смерти.

Большой двухпалубный пароход обещал принять всех и грузился долго. Сначала – раненые бойцы, потом хлынули остальные, толпой. По трапам, по сходням, по доскам, напрямую через борта, забивая до отказа палубы, трюмы.

Мать с мальчиком были уже на трапе, карабкаясь в тесноте таких же бедолаг.

Два шага оставалось до желанного заветного борта. Мать слёзно просила: «С дитём, Христа ради… Дитя пустите… Он – тоже раненый, – причитала она, проталкивая сына вперёд: – Возьмите сыночка, его одного». Только о нём она думала: «Пусть спасётся».