Как стать богом

— Я извиняюсь, — произносит репа с простодушным облегчением.

— Вам показан актививованный уголь, товавищ геневал, — замечает главврач.

Но, товарищ генерал не развивает эту интересную тему.

— Вы, доктор, уже шестой месяц эти свои эксперименты ставите, — говорит он, перейдя вдруг на «Вы», — А где результаты?

— Везультаты обнадеживающие, товавищ геневал.

— Вы мне шестой месяц толкуете про результаты Ваши. Обнадеживающие. А где они?

— Очень сложная задача, товавищ геневал. Никто в миве…

— Знаю, знаю! — Большой Начальник молчит, а потом произносит с нажимом, — Если бы где-нибудь это умели, мы бы, товарищ профессор, и без тебя бы обошлись. Понял?!

— Так точно!

— Вот, так! — Начальник снова молчит, прислушиваясь, — А чего он, вообще-то, орёт? Непонятно.

— Больно, — объясняет главврач, — А пвименять паваллельно болеутоляющие пвепаваты…

— То есть как — больно? Кому — больно?

— Подопытному. Добвовольцу. Это очень болезненный пвоцесс, товавищ геневал… (Начальник слушает, приоткрыв рот с золотыми зубами. Белесые щеки его медленно розовеют. Пунцовеют. Багровеют.) В этом вся пвоблема, к сожалению. Собственно, пвоцесс нами уже отваботан, по квайней мере в пев’вом пвиближении, но вот сопутствующие…

Тут начальник становится окончательно цвета свежего мяса и орёт:

— Курва недобитая, картавая! Вредитель недоёб_нный! Бл_ть, сука белогвардейская! Ты понимаешь, кому ты свои препараты сраные готовишь? Ты понимаешь, кто их принимать будет, бляд_на пухломордая, пид_р гнойный, мудила, говно еврейское?! Семейственность, понимаешь, развел в учреждении и вредительством занимаешься? Встать, полковник, когда разговариваете с генерал-лейтенантом!

Главврач с готовностью поднимается и терпеливо, руки по швам, слушает выговор, дожидаясь возможности оправдаться. Не то чтобы он привык, обычно с ним разговаривают вежливо и даже почтительно, но этот репоголовый пердун всегда орёт, нравится ему орать, и он всегда находит повод, к чему придраться, чтобы всласть поорать. Разрядиться. Метеоризм — поганая штука, мучительная и унижающая. И полный идиот, к тому же. Бабка говорила: на копейку луку, а на рубль бздуку — это о нем, и в прямом смысле, и в переносном… Вот, кажется, и все — иссяк. Успокоился. Сейчас предложит сесть…

— Садитесь, товарищ главврач, — говорит Начальник утомленно, — Вы и сами понимаете, что такое положение недопустимо. Надо что-то предпринимать.

— Конечно, товавищ геневал-лейтенант. Именно над этим мы и ваботаем сейчас.

— Правильно. Так держать. И если нужны какие-нибудь лекарства… микстуры, препараты, немедленно докладывайте, мы обеспечим.

— Слушаюсь.

Начальник некоторое время осторожно и даже с нежностью ощупывает себе щеки белыми золотоволосыми пальцами, потом спрошивает:

— Но, в основном, Вы говорите, дело продвигается?

— Так точно. Главная задача уже вешена.

Начальник кивает, глазки у него вдруг делаются как щелочки.

— И как же эта штука у вас работает? Я никак не представлю себе, что это. Защита от болезней? Или? — он так и не решается выразить словами, что именно «или» и только руками показывает нечто неопредленно опасное.

— Я не уполномочен обсуждать эти вопвосы, — говорит главврач сухо и мстительно добавляет, — С Вами.

Это производит должное впечатление. Товарищ генерал-лейтенант снова пукает — смачно, от души, и тогда главврач поднимается, извлекает из стеклянного аптечного ящика тюбик активированного угля и протягивает его через стол.

— Всячески Вам векомендую, — говорит он поощряюще.

Сцена 10. Сэнсей

СЮЖЕТ 10/1

Декабрь. Санкт-Петербург

Распечатка для ФСБ вчерне готова:

… Его зовут Стэн Аркадьевич Агре. Имя, казалось бы, необычное, но только для нашего нынешнего деидеологизированного безвременья. На самом деле Стэн — это «Сталин-Энгельс». У него, между прочим, был когда-то ещё и старший брат, которого звали Марлен: Маркс плюс Ленин. А вот откуда взялась у него, совершенно русского человека, такая экзотическая фамилия, мне выяснить пока не удаётся. Знающие люди объясняют, что «агрэ» на санскрите значит «первый» или даже «наивысший», по-грузински это — «вот» («вот какой рассеянный…»), а на иврите «агра» (ударение на последнем слоге) означает «налоги». Вот и все, что удаётся мне выяснить об этом предмете. То есть, ничего.

Я согласился сейчас писать о нем не потому, что боюсь вас. Не надо преувеличивать. И уж, конечно, не потому, что хочу помочь вам. Вообще — не потому, что усматриваю в этом занятии хоть какой-нибудь корыстный или прагматический смысл. Я начинаю эти записки потому, что, кажется, понимаю теперь окончательно: после меня в мире не останется ничего, кроме этих записок.

СЮЖЕТ 10/2

Есть история, как он оживил человека — девяностолетнего старца, который тихо угасал на руках рыдающей родни, а очухавшись, вдруг возопил:

— Дядя Стэн! Это же я — Щуренок! Вы меня на коленке подкидывали, помните?.

Вообще подозрительно много историй про людей, которые старше его возрастом или как минимум такие же немолодые, но помнят его с детства — со своего собственного детства — именно таким, каков он сейчас. Я сам присутствовал при подобном случае, когда он привел (в приступе последнего отчаяния) свою жену, Татьяну Олеговну, к какому-то великому целителю, а тот, его увидев, возопил:

— Сынуля! Ты что, меня не узнаешь, что ли? Я же Лешка-Колошка!

Из его слов получалось, что они оба лет пятьдесят назад сидели в одной камере или что-то в этаком же роде. Странная какая-то история, если учитывать, что он никогда и ни по какому поводу не сидел и что, по словам целителя, «совсем за эти годы не переменился». Это за пятьдесят-то лет? Правда, целителю этому — грош цена, ничем он Татьяне Олеговне не помог…

СЮЖЕТ 10/3

Впрочем, о его прошлом вообще мало что известно. Сам он никогда ничего о себе не рассказывает. И никогда ни о чем не вспоминает. Может быть, ему нечего вспоминать? Или, может быть, он все позабыл, и существует теперь только в настоящем и будущем? Когда я однажды спросил его напрямик, рискуя даже нарваться на высокомерное его неудовольствие, он ответил мне, неожиданно, спокойно и даже с каким-то удивлением:

«Но мне и в самом деле нечего рассказать о своем прошлом. Там нет ничего, кроме многочисленных проб и ошибок. Мне не нравится все это вспоминать. Удачные пробы давно уже сделались моим настоящим, а о неудачных я рассказывать не хочу — стыдно. До сих пор стыдно. Достаточно того, что я не повторяю ошибок».

Это неправда. Он ПОВТОРЯЕТ ошибки. Он совсем не Господь Бог, он даже не гений, он — интерпретатор. Вот его собственные слова:

«Поймите же, я не творец. Я всего лишь интерпретатор. Я ничего не создаю, все уже создано, без меня и до меня. Я — лишь НАЗЫВАЮ».

СЮЖЕТ 10/4

По утрам он читает газеты. (Он выписывает четыре газеты разных направлений, и еще одну — «Общую» — ему вот уже несколько лет выписывает некий доброхот, полагающий почему-то за благо оставаться неизвестным.) Читает жадно. Пыхтит. Покряхтывает. Вдруг начинает остервенело ковырять в носу. Елозит локтями по расстеленным полосам, мнет их безжалостно, а потом принимается бездумно разглаживать сухими своими белыми ладонями. Щелкает ножницами. Вырезает заметки. Или таблицы. Или куски текстов. Совершенно невозможно понять, что именно его интересует. Всё.