Как убить рок-звезду

Вера клала в рот по две конфетки, избегая красные. Они, по ее сведениям, делались из кишок мертвых насекомых. Она складывала их в кучку рядом с солонкой.

– Ты знаешь, я здесь не для того, чтобы осуждать тебя. Я все равно люблю тебя, что бы ни случилось. Я просто хочу убедиться, что ты принимаешь правильное решение. – Вера нечаянно положила в рот красную конфетку. Она этого не заметила, а я не знала, стоит ли ей сказать.

– Правильное. Ведь на войне и в любви все позволено, так?

Я сама не поверила, что произнесла такой пошлый штамп. Он оскорблял любовь и бесстыдно оправдывал войну. И история неопровержимо доказывает, что это ложь и в том, и в другом случае.

Я потянулась через стол и сжала Верину руку. Мне так хотелось, чтобы она знала то, чего ей нельзя было знать. Чтобы она знала правду.

– Что? – спросила она.

– Ничего. Просто спасибо тебе.

Я старалась выложить из красных конфеток букву «П», но их не хватало. Получилась только половина буквы, и мне показалось, что это плохой знак.

– Ты его видела? – спросила я.

– Пола? Вчера вечером. Я вижу его каждый вечер.

– Он в порядке?

Вера мрачно засмеялась:

– В порядке? Нет.

* * *

Забудьте глупую фразу, что лучше любить и потерять кого-то, чем никогда не любить. Разлука с Полом казалась мне концом света, и иногда ночами я жалела о том, что встретилась с ним.

Пришел день моего рождения, и я с удовольствием позволила бы ему пройти незамеченным, но Майкл и Вера настояли, чтобы мы отметили его втроем. Мы встретились в мексиканском ресторане на Амстердам авеню.

Майкл на днях уезжал, и поэтому они с Верой ворковали как голубки, держались за руки, кормили друг друга кусочками со своих тарелок и пили «Маргариту» из одного стакана. Мне хотелось запихнуть их обоих в глубокий люк и захлопнуть крышку.

К тому же Майкл решил вести себя так, будто Пола не существует, и мы весь вечер разговаривали только о собаке, которую они с Верой собирались завести, как только он вернется из турне. Они спорили о породах: Майкл хотел какую-нибудь небольшую собачку, которую удобно держать в квартире, а Вера признавала только «настоящих» собак.

– Все, что меньше двадцати фунтов, – это грызун, – утверждала она.

Еще Вера рассказывала о погоде в Бруклине, как будто он находился на другом континенте, а остаток ужина говорила об экзамене по корпоративному праву, к которому готовилась всю прошедшую неделю.

Я попросила официантку принести карандаш и попыталась найти выход из лабиринта, напечатанного на обороте детского меню, но все время попадала в тупики.

До конца вечера никто ни разу не упомянул ни Пола, ни Лоринга.

В тот же вечер, когда я уже была дома и пыталась побить рекорд Уолкера в «Кузнечике Сонике», из Вермонта позвонил Лоринг.

– Мальчики хотят тебе что-то сказать.

Первым трубку взял Уолкер и спел искаженную версию «Happy Birthday», а Шин при этом подпевал ему мимо трубки. Потом Уолкер передал ее брату, и Шин рассказал мне, какой радиотелефон ему подарили на последний день рождения.

– Мы делаем попкорн, – сказал он вдруг. – Вот тут папа хочет поговорить. Пока.

– Как ты узнал, что у меня день рождения?

– Есть способы, – ответил Лоринг. – Послушай, ты не смогла бы продиктовать мне один телефонный номер? Записная книжка в тумбочке слева от моей кровати.

Тумбочками в спальне Лоринга служили два куба из обожженного дуба с маленькими круглыми дверцами на передней стенке. Я проверила первую.

– Тут пусто, – сказала я в трубку.

– А ты уверена, что она левая?

– Ну, она левая, если лежишь на кровати и смотришь телевизор.

Он засмеялся.

– Проверь другую левую.

Я не стала перелезать через идеально заправленную кровать, а обошла ее кругом. Во втором кубе были несколько книжек, сломанные очки, игрушечная машинка и небольшой сверток в белой оберточной бумаге.

– С днем рождения, – сказал Лоринг.

Я потрясла головой, хотя он не мог меня видеть.

– Лоринг, я не могу.

– Ты просто обязана. Я так долго искал. Я обижусь, если ты хотя бы не откроешь.

Я села на пол, повертела сверток и потрясла его. Никаких звуков.

– Что это?

– Разверни.

Я сама удивилась, как сильно тронул меня поступок Лоринга Я разорвала бумагу и почувствовала под ней что-то стеклянное. С другой стороны была рамка. Я повернула ее к себе. Из глаза скатилась слеза и упала на слово полет.

Под стеклом был листок бумаги с черновым наброском слов к «Дню, когда я стал призраком». Листок был вырван из записной книжки, и слева сохранились отверстия от крепления. Некоторые фразы были перечеркнуты, сверху вписаны новые, а последние, никогда не слышанные мной строчки были зачеркнуты крест-накрест.

– Я знаю, что это твоя любимая песня, – сказал Лоринг. – Это оригинал.

Я шмыгнула носом, глядя на стопку чистых носков на полке открытого гардероба.

– Элиза, ты плачешь?

– Нет.

– Плачешь. Черт! Извини меня. Я хотел сделать тебе приятное.

– Ты и сделал. Просто, знаешь, иногда от радости бывает больно.

Незадолго до полуночи мне позвонил швейцар.

– Тут некто мистер Хадсон спрашивает вас.

– Что? – спросила я. – Он здесь?

– Впустить его?

– Нет! Скажите, что я не отвечаю.

Но тут я услышала голос Пола.

– Я не уйду, пока не увижу ее! – кричал он, как будто прямо в трубку. – Пусть ее хренов любовник вызывает, черт подери, полицию, если хочет. Я буду только рад помахаться!

Он был, очевидно, пьян и почти невменяем.

– Я сейчас спущусь.

Пол стоял рядом со стойкой и рассматривал лежащую на ней ручку, как будто никогда не видел такого инструмента для письма. Он услышал, как открылись двери лифта, и резко обернулся. У него были остекленевшие глаза, и он нетвердо стоял на ногах. А мне хотелось только положить руку туда, где у него билось сердце, увести его наверх и показать ему, что в оригинале первые строки в «Дне, когда я стал призраком» были не «Ребенком, взлетая над вами», а «Мечтая летать научиться», что нравилось мне гораздо больше.