Как убить рок-звезду

Я вывела Пола на улицу, и мы не сказали ни слова, пока не перешли через дорогу. На другой стороне Пол остановился, обернулся и уставился на дом. Он что-то невнятно бормотал. Я разобрала только «гребаный район» и «поджелудочная». В руке он держал ручку, захваченную со стойки.

– Ты его любишь? – спросил он и посмотрел на небо. Слово «любишь» он произнес так, будто ударил ракеткой по теннисному мячу.

Я закусила щеки и молча шла до входа в парк. Там я остановилась под уличным фонарем, который образовал божественно-желтый нимб над головой Пола. Ручки у него больше не было. Он либо засунул ее в карман, либо уронил где-то.

– Сколько это продолжалось? С тура? С интервью? – Он хотел ударить ногой по пустой пивной банке, но промахнулся на целый фут. – Когда ты начала с ним трахаться, Элиза?

Я молчала, и он схватил меня с жестокостью и отчаянием.

– Не хочешь выразить небольшое сожаление? Не хочешь сделать вид, что за эти полтора года тебе пару раз было не наплевать на меня?

Я чувствовала теплый запах корицы в его дыхании. Резинка. Он жевал резинку, и мне захотелось достать ее, положить себе под язык и держать там до тех пор, пока он не вернется с гастролей.

Он схватил мою руку и прижал к своей груди.

– Ты это чувствуешь?

Я не понимала, о чем он говорит, и ничего не чувствовала через толстую ткань куртки. Мне казалось, что его сердце остановилось, и я вырвалась из его рук, потому что не могла больше выносить этого.

– Не делай этого, Элиза. Пожалуйста. Ты нужна мне.

Я посмотрела на Пола. Он плакал.

– Я не нужна тебе, – сказала я, не зная, верю ли в это сама.

Он взял в руки мое лицо и поцеловал меня. Но это был тяжелый и неласковый поцелуй. Суровый и горький. Поцелуй, который казался черным и окончательным, как смерть.

– Веселого дня рождения.

Он выплюнул в мусор свою резинку, повернулся и исчез в парке. Как только он скрылся из виду, я постаралась найти резинку, но было слишком темно, а мусора была слишком много, и я, как обычно, сдалась.

* * *

Я убедила себя, что это все-таки была победа. Но Лоринг назвал ее пирровой и слишком дорогой.

– Это тебя в Йеле научили таким словам? – спросила я во время нашей ежевечерней партии в шахматы.

– Еще неизвестно, стоит ли того твоя жертва. А если ты сейчас не расскажешь ему правду, тебе, возможно, придется ждать очень долго.

– Ты говоришь так, будто "у меня есть выбор.

– А ты действительно считаешь, что его нет?

У меня были надежда и решимость, и, поддерживая правильное соотношение между ними, я постараюсь дожить до дня отъезда «Бананафиш».

– Когда Пол уедет, – сказала я, – станет легче. Лоринг съел моего коня.

– И как долго ты планируешь разыгрывать эту шараду?

– Только до июля.

– До июля, – повторил он. – До июля?

Раздумывая, стоит ли взять ладьей его пешку или пожертвовать коня за слона, я объяснила свой план: я дождусь возвращения Пола в июле, расскажу ему все и буду надеяться на лучшее. Хотя, по словам Веры, были слухи о европейском турне, что, конечно, очень все усложняло.

– Элиза, – вздохнул Лоринг, – неужели ты сама не видишь, как это смешно?

– Ты не понимаешь, – сказала я, решив все-таки взять слона, – когда-нибудь он будет благодарить меня за то, что я его спасла.

– Звучит жалко. И очень самодовольно.

– Не может быть ничего самодовольного в том, что я жертвую своим счастьем для того, чтобы Пол мог осуществить свою мечту.

– А это еще более печально. И потом, ты уверена, что это его мечта, а не твоя?

– Мне больше нравится, когда ты молчишь или напеваешь без слов. Но если ты можешь предложить другой выход, я тебя внимательно слушаю.

– Подумай вот о чем. Они уезжают через три дня. Даже Пол понимает, что отказаться от турне уже невозможно. Пусть он уедет, зная правду. Иначе может оказаться слишком поздно.

– Почему ты так хочешь, чтобы я помирилась с Полом?

Он не отрывал глаз от доски и говорил, обращаясь к своему ферзю:

– Ты удивишься, но ты мне не безразлична. Я просто думаю, что ты будешь жалеть, если не скажешь ему сейчас.

– Как только он уедет, я перееду обратно в нашу квартиру.

– Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь. Дело не в этом. Но до июля четыре месяца. За это время многое может случиться. Многое.

Слова Лоринга произвели на меня впечатление. Я представила себя седой и старой, в маленькой сырой квартирке, слушающей мягкий рок по древнему приемнику. Диджей будет ставить «Wildfire», «Seasons in the Sun» и «Superstar», a я буду с тоской вспоминать Пола Хадсона, гадать, где он сейчас, и говорить себе, что все могло бы быть по-другому, если бы не моя проклятая трусость.

Я выдвинула одну из пешек на две клеточки вперед, а Лоринг пошел ферзем.

– Шах и мат, – сказал он.

На следующее утро я позвонила Полу рано утром. У него был непроснувшийся и враждебный голос.

– Что тебе надо?

– Мне надо поговорить с тобой. Можно я зайду после работы?

– Лучше не надо.

– Это очень валено.

Я слышала его дыхание.

– Приходи часам к семи, – сказал он наконец и повесил трубку.

Поезд, как всегда на линии «F», еле тащился. Было немного большее семи, когда я добралась до нашего дома и бегом поднялась по ступеням, думая о том, слышит ли мои шаги Пол, как я всегда слышала его.

На четвертом этаже я замерла перед окровавленной дверью, которая сейчас выглядела странной и чужой.

Пол стоял на кухне, когда я вошла. Он был без рубашки, волосы казались грязными, а глаза воспаленными. Он взял со стола пачку «Американ Спирит» – не тот сорт, который он курил обычно, – и щелкнул по ней несколько раз, пока не выскочила сигарета.

Он достал ее зубами и закурил. Когда я приблизилась, он выдохнул дым мне в лицо.

– Ну? – спросил он. – Ради чего такого важного ты спустилась к нам из своего пентхауса?

Его враждебность была едкой, как дым, но я не стала спорить. Я заслужила это.

– Я понимаю, что ты расстроен, и не виню тебя за это. – Я помахала рукой, разгоняя табачный дым. – Лоринг прав, мне надо было рассказать все честно с самого начала и…

– Не называй это имя в моем доме.