Как я чуть не уничтожил соседнюю галактику

— Я уже обрадовал твою маму и сестру, но тебе, Кастор, я еще не говорил. С нами в доме будет жить твой братик!

Я посмотрел на маму. Она сидела неподвижно, зажав в руке стакан с соком. То, что сказал папа, было нелогичным. Мама могла быть беременна мальчиком, но я думал, что это женщина должна сообщать такую новость мужу, а не он ей. Я посмотрел на Кассиопею, чтобы она разъяснила, но она не смотрела в мою сторону, она уткнулась взглядом в тарелку, и резала ножом омлет на кусочки, поддерживая его вилкой. Поэтому я спросил:

— Мама беременна?

— О, нет, львенок, мама больше никогда не сможет подарить тебе братика или сестричку после того, как родила тебя.

Папа называл меня «львенок» потому, что он купил мне кассету про саванну, и часто включал ее мне, считая, что кассета мне нравится. Это было не так. Папа продолжил:

— Твой братик уже существует, и ему примерно столько же, сколько и тебе. У вас с ним разные мамы, поэтому ты никогда его не видел. Но сейчас его мама умерла, и он будет жить с нами. Уверен, вы подружитесь! И, кстати, девочкам я сказал все, кроме самого главного: я привезу его уже сегодня вечером!

— Я поела, — сказала Кассиопея, звякнула столовыми приборами о тарелку и встала из-за стола.

Когда Кассиопея дошла почти до двери, она сказала:

— Мама, мне нужна твоя помощь. Ты можешь пойти со мной и помочь мне?

Мама не шелохнулась.

— Мама! — повторила Кассиопея громче. Мама будто ожила. Она, наконец, поднесла стакан с соком к губам, залпом его выпила и налила себе еще из хрустального графина. Кассиопея постояла еще немного в дверях, потом ушла.

Я посмотрел на папу, он улыбнулся мне. Сначала я подумал, вдруг он пошутил, но это было не так. Значит, у папы было две жены, хотя в нашей стране это было запрещено, и теперь одна из них умерла. Ее ребенок будет жить в нашем доме. Пока я думал об этом, я понял, что меня это взволновало. Я привык, что в доме есть слуги, но их было мало, они попадались мне на глаза редко и никогда не оставались на ночь. А если приедет мой братик, значит, он станет таким же членом семьи, как и я. Будет сидеть с нами за столом, трогать мои вещи и разговаривать. Потом я подумал, что если его мама умерла, то возможно ее убили. Я видел фильмы, где убивали людей, а те, кто стоял рядом с ними, были ранены. Может быть, в моего братика попала пуля и он стал инвалидом. Тогда он будет лежать только в своей комнате, и это будет хорошо. Я даже смогу приносить ему книжки и игрушки иногда. Поэтому я спросил:

— Братик здоровый?

— Еще бы, — ответил папа.

Значит, все будет очень плохо. Я испугался таких серьезных перемен, и мне захотелось пойти в свою комнату. Но я еще не доел свой омлет. Мне лучше бы было поплакать, потому что я растерялся и не знал, что мне делать. Тогда я решил сначала доесть омлет, а потом пойти в свою комнату и все обдумать. Может быть, это могло быть не так плохо, но я просто еще не нашел позитивных моментов.

— Ты рад, что в нашем доме появится твой сверстник? Тебе будет не так скучно теперь.

— Я еще не решил.

После завтрака папа уехал, а мы с мамой разошлись по своим комнатам. Я ходил от одного угла комнаты до другого. Так делают люди, которые нервничают, думают о важном или чего-то ждут. Я пытался осознать свои эмоции от появления братика в доме. Он мог быть каким угодно, это пугало. Нужно было расспросить папу про него, тогда можно было бы составить хотя бы примерный план действий. Будь у меня больше времени, я мог бы составить их множество: на случай, если он агрессивный, дружелюбный, общительный, тихий, глупый, умный и другое. Я попытался представить, какой он может быть, оценивая имеющиеся сведения. У него умерла мама, значит, он в трауре, то есть, грустный. Если я его пожалею, мы можем подружиться. Только мне не очень хотелось этого.

Обед я пропустил, потому что так и не смог справиться с волнением. Снова сказал, что болит живот. Я все продолжал думать, но так и не приходил к решению по поводу того, как я отношусь к этому событию. Мысли зациклились. Когда наступил вечер, то есть в шесть часов, я пошел к входной двери и сел на стул, стоящий там для удобства при снимании обуви (ботинки я не снимал). Несколько раз за вечер мимо меня прошла уборщица, один раз мама. Она сказала что-то невнятное, но я не стал ее догонять и переспрашивать, потому что боялся, что пропущу возвращение папы и братика. Я хотел увидеть и осознать братика прежде, чем он меня. Он будет удивлен, что я сижу около двери, но также он не успеет правильно оценить меня.

Ужинать меня не звали. Я сидел долго. В 8.45 я услышал шум приближающейся машины. Мне стало невыносимо сидеть на месте, и я подбежал к окну. Черная папина машина заехала во двор и остановилась у дорожки к дому. Папа вышел и открыл заднюю дверь. У меня не было и пяти секунд на то, чтобы пережить волнение от того, что я его вот-вот увижу. Как только дверь открылась, из машины выскочил мальчик. На улице было почти темно, двор освещался лишь фонарями, поэтому я не мог хорошо рассмотреть его. Но я видел, что он был худой и подвижный. Он двигался также много, как беспокойные звери, которые почуяли еду. На мальчике были шорты и футболка, хотя был уже вечер, и я бы не вышел на улицу в одежде с коротким рукавом. Мальчик обежал половину двора, наверное, исследовал. Но не очень внимательно, потому что нигде не задерживался. Потом он подбежал к папе, который прислонился к машине, и папа вдруг поднял его на руки и покружил. Мальчик засмеялся. Мне это показалось странным по нескольким причинам: папа никогда не кружил меня, хотя мы одного возраста с братиком и оба его сыновья; мальчик должен был быть в трауре, а значит, не мог смеяться. Мне стало неприятно. Я ощутил в горле и груди чувство сжатия. Мне захотелось оказаться в своей комнате под одеялом, но происходящее за окном меня заворожило.

Все это время мне казалось, что папа не замечает меня. Но это было не так, потому что он, не поднимая головы, вдруг помахал мне. Я почувствовал себя будто застуканным за плохим делом, и болезненная волна испуга прошлась от моей головы вниз к ногам. Мне захотелось, чтобы на наш двор упал большой метеорит, и папа бы отвлекся на него и забыл про меня. Этого не случилось. Мальчик увидел, что папа махает рукой и тоже обернулся ко мне. А потом пошел в мою сторону, прямо к самому окну. Он подошел настолько близко, что если бы нас не разделяло стекло, мне бы захотелось отойти. Он приложил ладонь к стеклу, будто собирался потрогать меня, а потом и прижался лицом. Кончик его носа стал совсем плоским от соприкосновения. Его лицо казалось загорелым и совсем не было похоже ни на мое лицо, ни на лицо Кассиопеи.

А потом он в мгновение исчез от окна, он был такой быстрый, что я даже не успел проследить за его движениями. Дверная ручка задергалась, как в страшном кино. Я попятился назад. Мне казалось, что он сейчас выломает дверь, хотя братик и был хилым. Я решил, что нужно подвинуть стул к двери так, чтобы прижать ручку. Я подошел к стулу, но не успел его взять. Послышался звук поворота ключа в замке. Дверь открылась, и я увидел на пороге папу и мальчика.

Он подошел ко мне и протянул руку:

— Привет, я — Гиансар. Я люблю животных, у меня есть ручная крыса, и раньше был попугай, но он умер, потому что был старый. Моя мама тоже умерла, хотя не была старой, и я очень грустил, поэтому я буду жить с тобой. У тебя правда есть тарантул?

Мне не понравилось, как он тянется ко мне, как смотрит, и как за нами наблюдает мой папа, который теперь и его папа. Я почувствовал, как глаза заболели, а это означало, что я сейчас расплачусь. Я развернулся и побежал вверх по лестнице в свою комнату.

Я закрыл дверь и прижался к ней, но вроде бы за мной никто не бежал. Сначала я подпирал ее спиной, а потом прижался лбом и поплакал. Однажды в кинотеатре я видел, как девочка плакала очень долго и не могла остановиться. То есть, были паузы, в которые она старалась не плакать, но потом снова начинала. У меня было по-другому, я мог прекратить и не начинать больше, например, в течение месяца.

Когда я закончил, я решил прислушаться. Сначала я ничего не слышал. Где-то через четверть часа я услышал скрип ступенек, а потом голоса папы и мальчика. Гиансар, теперь мне придется думать о нем так, потому что его будет много. Я снова стал держать дверь спиной, потому что так надежнее. Они прошлись мимо моей двери до комнаты Кассиопеи. Папа постучался к ней. Не было звуков открывающейся двери или ее голоса. Неужели, она тоже испугалась? Это было для меня удивительно, потому что Кассиопея была старше его. Потом они подошли к моей двери, и я услышал: