Какая еще любовь?
Шрифт:
— Ты все время даешь им понять, что они путаются под ногами.
Доминику показалось, будто каждый нерв в его теле натянулся и даже вибрирует от напряжения. Что с ним такое? Злость? Вина?
— Они в самом деле путаются у меня под ногами, черт вас всех возьми. Ты не слышала, что творится с Синарой? У меня и так проблем по горло.
— А кто их создал, эти проблемы? Если бы ты не стал устраивать здесь подпольных репетиций, пока твой брат не видит, не привез всех сюда, ничего бы не случилось. Общался бы с племянниками.
— Общался? Это еще что значит? Каждый день
— Почему нет? Для начала. — Вдруг Молли как-то съежилась, опустила плечи. — Не бери в голову, Доминик. Это все должно происходить естественно. Дети сами разберутся, поверь. Или ты хочешь быть с ними, или нет.
Доминик выпустил ее руку и отошел в дальний угол террасы. Какого черта она за ним увязалась? Он хочет побыть один. У него болит голова. Не просто болит — раскалывается.
— Прости. — Молли положила руку ему на плечо. — Просто мне совсем некстати вспомнились кое-какие эпизоды из собственного детства, вот я на тебя и набросилась. Ты не отец. Ты просто ДЯДЯ.
Доминик обернулся. Глаза Молли подозрительно блестели.
— Разве родители спихнули тебя на руки няне?
— Как только врач перерезал пуповину. А чего зря терять время? — Улыбка Молли была, пожалуй, чересчур сияющей. — Я уже поняла, какие отличные родители достались Элу и Лиззи. Мне только непонятно, почему они так переживают за тебя. — Она поймала руку Доминика и приложила к его животу. — Если ты немедленно не прекратишь хвататься за живот, я тоже начну волноваться. Ты уверен, что у тебя все нормально?
— Все хорошо. Наверно, съел что-нибудь, — сказал Доминик и сам себе не поверил. И Молли тоже не поверила. — Я уже принял две таблетки… Думаешь, третья поможет?
— Не знаю. — Она усадила его в одно из стоявших на террасе кресел. Точнее, впихнула силой. — Думаю, надо вызвать доктора, какой-то ты бледный.
— Это от испуга. — Доминик попытался улыбнуться. — Когда ты так на меня смотришь, у меня поджилки трясутся. — Сердце бухало у него в груди, как паровой молот, и это не добавляло голосу убедительности. К тому же Доминика вдруг стало подташнивать.
— Ты весь мокрый. — Молли присела рядом с ним на корточки.
— Сегодня адская жара. Как вспотеть? — с вызовом спросил он не столько у Молли, сколько у собственного организма. Который что-то пошел вразнос, и чем дальше, тем больше.
— Помолчи, я пытаюсь вспомнить симптомы. Ты чувствуешь левую руку? А челюстью можешь пошевелить? Тошнит?
— Сердечного приступа у меня нет, — решительно произнес он, пытаясь встать. Сердце прыгало в груди, как мячик. Он уже почти встал, как вдруг голова закружилась и Доминик рухнул обратно в кресло. — Черт!
— Подожди. Не шевелись. Я сейчас… — И Молли помчалась в дом. Дверь за ней с грохотом захлопнулась.
Доминик и не думал шевелиться. Он изо всех сил гнал от себя воспоминания об отце, который умер в пятьдесят шесть лет от обширного инфаркта. «Спокойно, мне только тридцать восемь. Я еще слишком молод, мне еще жить да жить». Доминик нервно сглотнул и постарался сконцентрироваться на дыхании.
Входная дверь снова грохнула: вернулась Молли с ключами от «Мерседеса».
— Я
попросила миссис Джонни присмотреть за детьми. Пусть научит их печь какое-нибудь печенье или еще что-нибудь. Все равно ужин будет поздно, потому что они объелись мороженого. Я решила ничего не говорить им о твоем приступе. Объяснила, что мы решили прокатиться и посмотреть, нет ли поблизости арбузного поля. Сейчас подгоню машину.— Арбузного поля? — вытаращился на нее Доминик.
— Или кукурузного, какая разница? Хочешь, чтобы я острила в такой ситуации?
— Я сам дойду до машины. — Он усилием воли поднял себя на ноги, борясь с головокружением. Руки и ноги не слушались. Хорошо хоть желудок больше не болит. Наверное, это было нервное. И потом, как может что-то болеть, если половина тела онемела? И на том спасибо. Прорвемся. — Видишь? Я могу идти.
Стиснув зубы, Доминик заставил себя дойти до «Мерседеса». Но в машине ослабел настолько, что просто рухнул на сиденье и даже разрешил Молли пристегнуть себя ремнем.
— Куда ехать? — спросила она, когда машина выкатилась на шоссе.
— Я думал, ты знаешь. — Он через силу повернул голову и посмотрел на Молли. Потом хотел добавить, что все это совершенно ни к чему, в больницу ему не нужно, но сил говорить не было.
— Я не знаю. Поедем в город.
— В пяти милях отсюда есть больница, — выдавил Доминик. О том, что именно в этой больнице они с Тони и матерью прощались с умиравшим отцом, он старался не думать. Господи, откуда такая слабость? Откуда?
Она улыбнулась и подмигнула:
— Это потому, что ты со мной. Я, как удав, парализую мужскую волю. — Молли рывком прибавила скорость.
— Кажется, у Шумахера есть не только брат, но и сестра, — простонал Доминик минут через пять. И, хотя каждое слово давалось ему с трудом, продолжил: — Так… у меня скоро… начнется воздушная болезнь.
— Ну-ну, нечего хныкать. — Молли не сводила с дороги глаз. — Мы уже приехали. Все будет в порядке, Доминик. Верь мне.
Лишь бы она оказалась права…
Она промчалась по подъездной дорожке перед приемным отделением, ловко вырулила на стоянку и убежала, прежде чем Доминик успел сказать, что отлично дойдет сам.
— Он весь вспотел, бледный, кажется, у него тошнота. Боль в животе и сильная слабость, — услышал он голос Молли, и в тот же момент чьи-то сильные руки подхватили его и усадили в кресло-каталку.
От такого обращения Доминик рассвирепел. К тому же ему было очень стыдно, хотя он прекрасно понимал — ничего постыдного в том, что с ним случилось, нет.
— Идиотизм, — сказал он, но его никто не услышал. Он едва-едва мог поднять мотавшуюся по груди голову. Марионетка, которой перерезали веревочки, — вот кого он сейчас себе напоминал.
Кое-кто его все же услышал.
— Заткнись, — тихо, но ясно сказала она, быстро шагая рядом с каталкой. — Строптивые пациенты никому не нужны.
— Я… не… пациент… я… — Он сделал усилие и поднял голову. Его ввезли в небольшую палату; медсестра-негритянка поспешно застилала простыней кушетку, возле которой стоял столик с инструментами. Какими, Доминик решил не вглядываться.